Валерий Воскобойников - Хороший наш лагерь Страница 3

Она закончила страницу, и мы начали разговаривать. Нина рассказала, как летала на «ТУ-104» к бабушке в Свердловск. Рассказала про бабушку и про своих родителей. А еще про рыб в аквариуме и про щенка Бобика. А я рассказал, как у нас жил еж в прошлом году. Днем он сидел под шкафом, а ночью хлопал по полу и катал бутылки. Потом я тоже рассказал про своих родителей и про Евсей Александровича, который собирает гоночную машину. А Нина вынесла тетрадь и сказала, что она пишет стихи. Даже дала прочитать кое-какие старые. Про лагерь она тоже успела написать несколько стихов — «Мы любим стоять на линейке» и еще одно, которое она сразу накрыла, как перевернула страницу.

— А я вот иногда люблю родителей, а иногда меня такое зло берет на них, — сказал я потом.

— Меня тоже иногда. Больше на папу. Я захочу подмести пол, когда мама долго не приходит, только возьму швабру, а он говорит: «Ну-ка подмети-ка пол». И у меня все желание пропадает.

— Здорово! — удивился я. — У меня тоже самое.

— Я вообще, когда вырасту большая, детей не так буду воспитывать, — сказала Нина.

— Я тоже, — сказал я.

«И как это получается, — подумал я потом, — люди ходят рядом друг с другом, рядом живут, а не знают, что они одинаково думают. Считают, что они чужие друг другу».

Мы пошли в лес играть на местности. Сначала мы перешли вброд речку, несли одежду над головой. Потом мы бежали до леса, кто первый. Алла Андреевна бежала в середине, потому что подгоняла девчонок.

Потом мы угадывали, где север, — по деревьям, по валунам и по пням. Алла Андреевна рассказывала, как живут муравьи. Оказывается, муравьи очень старые существа. Они жили тогда, когда всё на земле было огромным: росли стометровые папоротники, в океане плавали ихтиозавры, а по суше бродили жуткие динозавры. Все тогда увеличивалось в росте, и только муравьи оставались маленькими. А если бы они тоже вдруг стали расти, то еще неизвестно, кто бы сейчас жил на земле и летал в космосе.

А потом мы нашли чернику. Садись и ешь вокруг целый час, не вставая.

Наверху в соснах был ветер, пучки солнца бегали по земле. Мы сидели и ели чернику. И Алла Андреевна тоже стала есть. У нее и зубы посинели.

Я пододвинулся к кусту, на котором было особенно много черничных ягод, и вдруг куст задвигался сам собой.

— В кусте кто-то живет! — позвал я Витьку.

Он нагнулся и как закричит:

— Заяц! Мы зайца поймали!

И вытащил маленького, как котенка, серого зайца. У него были длинные уши, розовые внутри, и белые лапы.

Все сразу прибежали к нам.

Зайчонок визжал тонким голосом.

— А заяц ли это? — сказала Алла Андреевна.

— Мы его в живой уголок отнесем и будем выращивать всем отрядом, — сказал Наум.

Витька снял тюбетейку, но в нее зайчонок не поместился.

Тогда я снял брюки и завязал наверху штанины. Мы положили зайца в брюки. Ему стало тепло, и он успокоился.

В живой уголок нас привели Сушковы. У них там были две морские свинки. Эти свинки сидели в клетке и всегда что-то жевали, мигая маленькими глазками.

У клеток стоял плаврук. Он еще заведовал уголком.

— Петр Петрович, отгадайте, что я принес? — спросил я.

— Да как тебе сказать? — задумался он.

— Зайца.

И мы посадили зайца в свободную клетку.

— Назовем его Федькой, — сказал Петр Петрович и записал Федьку в большую тетрадь, которая называлась амбарной книгой.

Воскресенье

— Сегодня жизнь выбьется из колеи нормального режима, — сказала Евгения Львовна в воскресенье.

И точно: после завтрака никакого распорядка не было, а все ждали родителей.

— Пошли на забор, к дороге поближе, — предложил Наум.

— Они с Толиком лапти будут плести, — сказал Витька, — на что вам эти лапти, ракету бы сделать настоящую.

— Это они для истории, — сказал Наум.

— Умирает лапотное дело, — сказал я.

Феофан Феофановича дома не было. Он уехал на киностудию. Мы с Толиком знали, где что лежит, и нашли всё сами. Только сели, слышим: гудит машина.

— Я пойду взгляну, все-таки вдруг родители, — сказал Толик.

Мы пошли с ним вместе. Это был грузовик. Обыкновенный грузовик с пустым кузовом. Вдоль всего забора стояли октябрята.

— Вон, вон там едет! — кричали они и начинали подпрыгивать.

— А чего их ждать, — говорил толстый Митька, — сами приедут.

Но его никто не слушал.

И только мы с Толиком отошли, как из-за леса выехал автобус. Целый автобус родителей.

— Мама, вон моя мама в окно смотрит! — закричал какой-то малыш, и все они полезли на забор.

— Дети, стоп! — крикнула Евгения Львовна. — Без расписки не отпущу.

Автобус долго разворачивался и не выпускал родителей. Наконец он остановился, и родители хлынули из двух дверей сразу. Такая началась давка! Те, кто быстро нашли друг друга, стали целоваться. А мы с Толиком отошли в сторону.

Мимо прошел Витька. Он вел бородатого отца.

— Я-то, в общем, и не жду, я просто так, посмотреть, — сказал Толик.

— Я тоже, — сказал я.

И тут показался второй автобус.

— Папа! — закричал вдруг Толик и бросился от меня в сторону.

Я побежал за ним.

Никто ко мне не приехал.

— Скоро приходит поезд, — успокаивала нас Евгения Львовна.

Я пошел к Феофан Феофановичу убрать все в сарай. «Еще надо покормить Федьку», — подумал я.

По всей территории ходили ребята с родителями. Они усаживались на скамейках, а кому не хватало скамеек, — на траве, и ели. Все вокруг жевали булку с колбасой, яйца, апельсины, плавленые сырки. Как будто не завтракали и еще вчера не ужинали.

— Саша! Тебе письмо, — вдруг я услышал Нину.

Она стояла у крыльца сразу с двумя родителями.

— Какое письмо? — подошел я к ним.

— Так вот ты какой, Сашенька, — заговорила Нинина мать.

— Где письмо? — сказал я.

— У нас письмо. Твой папа написал его. Можешь порадоваться.

— Почему?

— Ты не знаешь почему? В самом деле не знаешь? А я думала, ты все знаешь. Такой известный папа, а сын не знает. Они же проект сдают, — она достала сверток, и я понес его к Феофан Феофановичу. В свертке было печенье и конфеты.

Я стал читать письмо.

Папа написал, что он получил обо мне хорошие отзывы из лагеря. Он рад, что я учусь народному мастерству — плетению лаптей, и что сейчас они с мамой заканчивают уйму работы, а через неделю, как только получат отпуск, приедут ко мне.

К нам прибыла комиссия. Она пошла в клуб осматривать нашу выставку. Впереди шел старичок в белом костюме с большим блокнотом в руках.

Отец Толика ушел обедать на станцию, и мы подошли к окнам клуба посмотреть на комиссию. Старичок как раз остановился у стихотворения Нины «Мы любим стоять на линейке». Оно было за стеклом в рамке и приколочено к стене. Старичок записал что-то в свой огромный блокнот. Все вокруг него разговаривали, обсуждали выставку, а он один молчал, никого не слушая, только записывал.

Вот он остановился около портретов Сушковых. Сушковы нарисовали друг друга. Старичок опять записал в блокнот.

— Лапти! — вдруг зашумел он. — Чуйки, вернее — шептуны. Лапти для дома. Откуда они у вас?

— Это два пионера, — начала старшая пионервожатая, — скажете, несовременно. Ну и пусть. Главное, что увлекаются. И старину нельзя забывать.

Мы с Толиком прижались к стене.

— Да это же здорово! Я их носил. Понимаете: пятьдесят лет назад я их носил! А сейчас и в музее нет. А я носил. Не такие, правда, попроще. Эти писаные и с подковыркой.

— Значит, вы тоже — за! Многие смеются, а я поддержала, — обрадовалась старшая пионервожатая.

Позже нас встретил плаврук. Он тоже состоял в комиссии.

— Ну, гаврики, — сказал он, — вам дают премию. Свяжите на память лапоток.

— Мы вам два сплетем, — сказали мы.

— Нет, мне один. Сувенир. Только не забудьте.

Мост пионерский

После тихого часа мы думали пойти в лес, но пришла старшая пионервожатая и сказала, что в зале будет встреча со старым человеком.

— Чего с ним встречаться, — сказал кто-то, — мы и так их на улице встречаем.

Мы сидели в зале, разговаривали кто про что, и вдруг вошел Феофан Феофанович.

— Смотри, кто пришел! — сказал Наум.

— Ну и встреча, — сказал Сомов.

Феофан Феофанович вышел на сцену, сел на стул и стал молчать.

— Начинали бы уж скорей, — сказал Митька из первого отряда.

— Не начну я. Не хочу я вам ничего рассказывать, — сказал Феофан Феофанович.

Все удивились и замолчали.

— Или у вас тут чужих людей много? Без галстуков. А вон и из кармана торчит галстук.

Ребята стали надевать галстуки.

— Теперь я вижу, что здесь посторонних нет, все пионеры, — сказал Феофан Феофанович и стал рассказывать про гражданскую войну. Оказывается, он убежал из дому, чтобы воевать в армии у Котовского. Ему тогда было четырнадцать лет. У него была своя сабля, наган и конь Веселый. А однажды его в селе застали белые, и он залез в колодец. Он просидел там в бадье больше суток.