Владимир Машков - Последний день матриархата Страница 3

Я тихий, послушный, учусь на одни пятерки. Мама и папа не нарадуются на меня, потому что я приношу им одни радости и ни одного огорчения. Я не гоняю допоздна невесть где на улице, а смирно сижу в кресле и читаю книгу.

Таких, как я, обычно называют маменькими сыночками. Но это неправда, я – папенькин сыночек.

Не подумайте, пожалуйста, что у меня нет мамы. Ничего подобного – у меня самая умная, самая красивая, самая лучшая в мире мама. Вот только я редко ее вижу. Потому что моя мама чрезвычайно занятой человек. Она – ученый, биолог, и пропадает в своей лаборатории допоздна.

Поэтому моим воспитанием занялся папа. Мой папа – театральный критик. Он работает по вечерам – смотрит спектакли в театрах. А по утрам он стучит на машинке рецензии на эти самые спектакли. А еще папа выступает по телевизору и тоже рассказывает о театре. Последнее время его физиономия все чаще появляется на голубом экране.

Мой папа в одно мгновение стал чрезвычайно популярным. Его узнавали на улицах, в магазинах, оборачивались в его сторону, шептались, показывали на папу пальцем.

Папе льстило, что он стал знаменитым человеком. В молодости папа был актером, сыграл Ромео, мечтал об успехе, о славе. Успех был, но в единственном числе. На одном спектакле папу увидела мама. И мама полюбила папу, а папа полюбил маму. Это, конечно, было до моего рождения.

Короче говоря, днем папа обычно обитал дома. И волей-неволей он вынужден был готовить обеды. Ведь мама возвращалась домой поздно и без задних ног, то есть совершенно усталая, да еще в выходные умудрялась ставить опыты. А поскольку папа ничего не делал наполовину, он проштудировал десятки книг о вкусной и здоровой пище и вскоре стал искусным кулинаром. И такие обеды готовил, что пальчики оближешь.

Вот и сегодня папа встретил меня в мамином переднике – голубые цветочки по желтому полю.

– Все, разговоры потом, – предостерегающе поднял руку папа, хотя я и рта не раскрывал, – сперва – трапеза.

Я помыл руки и сел за стол. Папа не любил, когда прием пищи назывался слишком просто – поесть, пообедать, перекусить, или, хуже того, – перехватить, заморить червячка. Для папы каждый обед был священнодействием.

Все разговоры за столом были категорически запрещены, и потому обед обыкновенно проходил в молчании. Разрешалось, правда, восторгаться папиными блюдами, но и тут были дозволены лишь междометия и восклицания. Сам папа не обедал, а только пил кофе.

– Папа, сегодня ты превзошел себя, – похвалил я папу, когда обед кончился.

Как истинный талант, папа был скромен. Он застенчиво потупил глаза.

– А теперь можно поговорить, – оживился папа. – О чем ты хотел меня спросить?

И я рассказал папе о сне, который не дает мне покоя целых семь дней. Папа страшно обрадовался, услышав мою исповедь, и заговорил стихами:

– Пора пришла, она влюбилась.

А потом добавил уже прозой:

– Это прекрасно, сын мой!

Мой папа был весь напичкан цитатами. На всякий случай жизни у него было наготове мудрое изречение, стих или сентенция. Сейчас ему, наверное, просто не подвернулась подходящая цитата. Вот почему в стихах было слово «она», хотя речь шла обо мне.

– А почему почва уходит у меня из-под ног? – спросил я, неудовлетворенный папиным толкованием моего сна.

– А ты считал, что путь к счастью усыпан розами? – воскликнул папа. – Нет, за любовь надо сражаться.

Папа, как всегда, был прав. Но чего-то в его словах мне не хватало. Я решил – поговорю с мамой.

Мне повезло – мама пришла сегодня раньше обычного.

– Кир, пора обедать! – позвал меня папа.

Какой кошмар – снова обедать. Папа и так меня раскормил. Но нельзя маму огорчать.

В прихожей папа снимал у мамы пальто и при этом исполнял некий ритуальный танец. Так, должно быть, отплясывают индейцы Огненной Земли, радуясь, что после долгой разлуки вновь увидели лица своих родных. Но папа не только танцевал вокруг мамы – под слышимую одному ему музыку приговаривал речитативом:

– Устала, мамуся? Не говори ни слова! Я все вижу, устала дьявольски! Сейчас я тебя покормлю, а потом отдохнешь, и все будет отлично…

Я подхожу к маме поздороваться. Мама запечатлевает на моем челе поцелуй и виновато улыбается, словно просит прощения, что у нее нет сил вымолвить хоть слово – так она, бедная, устала.

Папа расставил тарелки, нарезал хлеб. Мама села за стол, помешала ложкой суп и, наконец, произнесла первые за сегодняшний вечер слова:

– Газеты есть?

– Одну минуточку, – папа сорвался с места, метнулся в комнату и вернулся с кипой свежих газет и журналов. Наша семья выписывала их целую уйму.

Между прочим, мама была единственным человеком в нашем доме, кому разрешалось за обедом разговаривать. Вернее, мама просто не знала, что во время трапезы должна царить тишина.

Мама развернула газету, которая лежала сверху, и, глядя в нее, медленно понесла ложку ко рту. Затаив дыхание, мы с папой следили за необыкновенным полетом ложки. Вот ложка благополучно прибыла к месту назначения, не пролив по пути ни капли драгоценной влаги.

Мы с папой облегченно вздохнули и усиленно заработали ложками.

Мама вновь зачерпнула ложку, и мы с папой замерли. И на этот раз все обошлось, и третий раз, и четвертый… Что ни говори, а у мамы был большой опыт. Без газет мама никогда не обедала. На их чтение у мамы просто не было иного времени.

Наконец мама расправилась с супом и принялась за второе. Одновременно мама дочитала одну газету и взялась за другую. На мгновение мама оторвалась от газетной страницы и спросила у папы:

– Как дела дома?

– Отлично, – бодро ответил папа.

Четкий и быстрый ответ подействовал на маму успокаивающе. Она снова уткнулась в газету.

Мы с папой переглянулись. Папа состроил потешную рожицу. Кажется, пронесло.

Мама быстро прочитала газету и обратила на меня внимание:

– Как дела в школе?

– Нормально, – не задумываясь, ответил я.

Вместо того чтобы снова уткнуться в газету, мама сосредоточенно глядела на меня, точно впервые видела.

– Что-то сегодня ты плохо выглядишь, бледный, похудел, – мама повернулась к папе за разъяснениями. – Как ребенок питается?

Папа беспокойно заерзал на стуле. Когда мама задавала ему подобный вопрос, папа чувствовал себя школьником, которому приходится отвечать за то, что натворил не он сам, а другой.

Папа бросал на меня умоляющие взгляды о помощи. И я кинул ему спасательный круг.

– Я хорошо ем, – ответил я с полным ртом.

Ну, действительно, куда лучше – два обеда за день!

– Ребенок получает полноценное питание, – папа вновь обрел потерянный было дар речи.

Теперь мама услышала то, что хотела, но сомнения не оставляют ее.

– Но он все-таки бледноват…

– Весна, – легкомысленно ответил папа.

Мы пообедали и перешли в большую комнату. Мама вновь принялась за чтение газет и журналов, а мы с папой последовали ее примеру – взяли в руки книги.

Я сегодня был сам не свой, и мне совершенно не читалось, а поэтому я поглядывал на родителей.

Мама просматривала одну газету за другой, но по лицу ее нельзя было догадаться, нраится ей то, что написано, или нет.

Я не знал, какую книгу читал папа, но лицо его, словно голубой экран, рассказывало обо всем. Вот папа опечалился – наверное, герой попал в переделку. А вот папа просиял – значит, герой выпутался из чертовски затруднительного положения. А вот папа беззвучно захохотал, слезы потекли из его глаз – судя по всему, герой отмочил ужасно смешную шутку. Сомнений быть не может, папа читает «Трех мушкетеров».

Но когда папа поднял книгу повыше, я, наконец, узрел, что его так веселит и печалит – это была «Книга о вкусной и здоровой пище».

Мама отложила в сторону последнюю газету и спросила у папы:

А что, спектакль и вправду так плох, как ты о нем пишешь?

Папа радостно пунсовеет – мама заметила в ворохе газет его рецензию и даже прочла ее.

– В одном акте пересолили, в другом недосолили, а всему спектаклю не хватает остроты, перца, – объяснил папа, а я совершенно не мог понять, о чем он говорил – то ли про обед, который нам приготовил, то ли про спектакль, на который он написал рецензию.

– В общем, – заключил папа, – испортили хорошие продукты, то есть хорошую пьесу.

– Все это очень интересно, – согласилась мама, – но, по-моему, ты не рационально используешь свои способности.

Папа виновато улыбнулся.

– Вместо того, чтобы писать свои…

Мама сделала паузу. Папа не сводил глаз с мамы – как она обзовет его творения?

– …статейки, – мама наконец нашла обидное слово, и папа застонал, как от зубной боли.

– Если бы ты бросил писать свои рецензии, – на ходу исправилась мама, – а также прекратил легкомысленные выступления по телевидению, ты бы давно мог сделать диссертацию. Была бы польза и людям и тебе.