Эдмондо Де Амичис - Сердце Страница 30

Лил дождь, свистал ветер, и потоки воды стекали по стеклам окон. Было совершенно темно. Ферруччо вернулся домой усталый, грязный, в разорванной куртке и с багровой шишкой на лбу. Сначала он и его товарищи швыряли друг в друга камнями, потом дело дошло, как обычно, до рукопашной; вдобавок он проиграл все свои деньги и берет его остался в канаве.

Хотя кухня освещалась только небольшой лампочкой, стоявшей на краю стола, возле бабушкиного кресла, бедная старушка сразу заметила, в каком жалком виде вернулся ее внук, и частью угадала его похождения, частью заставила его самого сознаться в своих проделках.

Бабушка горячо любила Ферруччо, и когда она обо всем узнала, то принялась молча и горько плакать.

— Нет, — сказала она, наконец, после долгого молчания, — ты, видно, совсем не любишь свою бедную бабушку. Как ты мог воспользоваться отсутствием отца и матери, чтобы доставить мне столько огорчений! Ты бросил меня одну на целый день! Неужели же у тебя в душе нет чувства жалости? Смотри, Ферруччо, ты ступил на плохую дорогу, которая приведет тебя к дурному концу. Я видела, как многие начинали так же, как ты, и потом плохо кончали. Сначала это отлучки из дому, драки с другими мальчиками, проигрыши… потом мало-помалу от камней переходят к ножам, от игры — к другим порокам, а от пороков… к воровству.

Ферруччо стоял в трех шагах от бабушки, прислонившись к буфету, еще весь разгоряченный от драки, и слушал, опустив голову на грудь. Прядь каштановых волос падала ему на лоб, и голубые глаза смотрели неподвижно.

— Да, от игры переходят к воровству, — повторила бабушка, не переставая плакать. — Подумай об этом, Ферруччо, вспомни о позоре нашей деревни — о Вито Модзони, который ушел в город и стал бродягой. В двадцать четыре года он уже два раза сидел в тюрьме, его бедная мать умерла от горя, а отец в отчаянье бежал в Швейцарию. Вспомни об этом несчастном, Ферруччо! Я знала его еще мальчиком, и он начинал совершенно так же, как ты. Подумай, что ты можешь довести своего отца и мать до такого же ужасного конца!

Ферруччо молчал. По существу он был далеко не плохой мальчик, совсем наоборот: все его выходки вытекали скорее от чрезмерной живости характера и смелости, чем от дурных склонностей. В жилах его текла горячая романьольская кровь. Отец Ферруччо понимал это и смотрел на проделки сына сквозь пальцы, зная, что в глубине души он — хороший мальчик и способен, при случае, действовать решительно и благородно. Поэтому отец не очень держал его в руках и ожидал, что в конце концов Ферруччо сам образумится. В нем было заложено больше хорошего, чем плохого, но он был очень упрям, и даже когда горячо в чем-нибудь раскаивался, не мог заставить себя произнести те слова, которые приводят к прощению: «Да, я виноват, я никогда не буду больше так делать, обещаю тебе это, прости меня». Каждый раз сердце его было полно любви и раскаянья, но гордость не давала ему высказать этого вслух.

— Ах, Ферруччо, — продолжала бабушка, видя, что он молчит, — неужели у тебя не найдется ни одного слова сожаления Ты видишь, в каком я состоянии; скоро, наверное, меня похоронят. Как у тебя хватает жестокости так мучить меня? Ведь я твоя бабушка, мать твоей матери, я так стара, что близок уже мой последний день. А как я любила тебя, Ферруччо! Когда ты был совсем маленьким, я целыми ночами качала тебя колыбельке и отказывала себе в куске хлеба, чтобы только побаловать тебя. Я всегда говорила себе, что ты будешь моим утешением в старости. А теперь ты сводишь меня в могилу Я охотно отдала бы немногие оставшиеся мне дни, только бы снова увидеть тебя хорошим, послушным, каким ты был в те годы, когда я водила тебя гулять в Сантуарио. Помнишь, Ферруччо? Тогда ты наполнял мне карманы камешками и травками, а потом я на руках приносила тебя домой, заснувшего от усталости. Вот когда ты на самом деле любил свою бедную бабушку. А теперь, когда я разбита параличом, твоя любовь нужна мне как воздух для дыхания, потому что у меня ничего больше не осталось в жизни, я бедная старуха, одной ногой уже в могиле… о боже мой!

Ферруччо, побежденный охватившим его чувством, хотел было броситься в объятия к бабушке, как вдруг ему показалось, что он слышит легкий стук в соседней комнате.

Он прислушался.

Лил дождь.

Стук повторился, и на этот раз бабушка тоже услышала его.

— Что это? — спросила она с тревогой.

— Дождь… — пробормотал мальчик.

— Так вот, Ферруччо, — продолжала старушка, вытирая глаза, — обещай мне, что ты будешь хорошим, что ты никогда больше не заставишь плакать твою бедную бабушку…

Новый легкий шум заставил ее умолкнуть.

— Но это не похоже на дождь, — воскликнула она, бледнея. — Поди-ка взгляни! — Но тут же прибавила: — Нет, оставайся здесь, — и схватила мальчика за руку.

Оба затаили дыхание, но слышали только шум падающей воды.

Вдруг они вздрогнули: обоим почудились шаги в соседней комнате.

— Кто там? — спросил Ферруччо, с трудом выдавливая из себя слова.

Никто не ответил.

— Кто там? — снова спросил Ферруччо, холодея от страха.

Но не успел он произнести этих слов, как оба, и внук и бабушка, закричали от ужаса, — в комнату вошли двое мужчин. Один из них бросился к мальчику и зажал ему ладонью рот. Другой схватил старуху за горло. Первый сказал:

— Ни слова, если тебе дорога жизнь!

— Молчать! — прибавил другой и поднял нож. Лица у обоих были закрыты черными масками с двумя дырками для глаз.

В комнате слышно было только тяжелое дыхание четырех человек и шум падающего дождя.

Тот, который держал Ферруччо, сказал ему на ухо:

— Где твой отец держит деньги?

Мальчик, стуча зубами, еле слышно ответил:

— Там, в шкафу.

— Иди покажи, — приказал мужчина и, продолжая держать мальчика за горло, потащил его в заднюю комнату, где на полу стоял потайной фонарь.

— В каком шкафу?

Ферруччо, задыхаясь, указал на шкаф. Тогда, чтобы мальчик не помешал ему, бандит бросил его на колени перед шкафом и зажал ему шею между ног. Потом, держа нож в зубах, и потайной фонарь в одной руке, бандит другой рукой достал из кармана заостренную железку, вставил ее в замок, сломал его, распахнул дверцы шкафа, перерыл всё внутри, набил себе карманы, закрыл дверцы, затем снова распахнул их, еще раз всё обшарил, опять схватил мальчика за горло и снова втолкнул его в кухню, где другой бандит всё еще стискивал горло бабушки.

— Нашел? — спросил шепотом второй разбойник.

— Нашел, — ответил первый и прибавил: — Посмотри-ка, что делается за дверью.

Человек, который душил старуху, бросился к двери на огород, увидел, что поблизости никого нет, и сказал шепотом почти прошипел:

— Идем.

Тот, который оставался в кухне и еще держал Ферруччо, показал нож мальчику и старухе, которая снова открыла глаза и сказал:

— Если кто-нибудь из вас крикнет, я вернусь и зарежу его! — При этом он пристально посмотрел на обоих.

В эту минуту далеко на шоссе послышалось пение нескольких голосов.

Вор быстро повернул голову к двери, и от этого резкого движения маска упала у него с лица. У старухи вырвался крик:

— Модзони!

— Проклятие! — прорычал узнанный разбойник. — Так умри же! — и он бросился с поднятым ножом на старуху, которая от страха потеряла сознание. Убийца нанес удар.

Но в то же мгновение Ферруччо, с отчаянным криком, одним прыжком кинулся к бабушке и прикрыл ее своим телом. Убийца, убегая, толкнул стол. Лампа упала и погасла.

Мальчик медленно склонился к бабушке, соскользнул на колени и так и остался, обняв ее и положив голову ей на грудь.

Прошло несколько мгновений. В комнате было совершенно темно. Пение крестьян замирало в далеких полях. Бабушка пришла в себя.

— Феруччо! — позвала она еле слышным голосом.

— Бабушка! — ответил ей мальчик.

Старушка силилась заговорить, но ужас всё еще сковывал ее язык. Прошло некоторое время в молчании, потом она спросила, дрожа от страха:

— Они ушли?

— Да.

— Они меня не убили, — пробормотала старуха прерывающимся голосом.

— Нет… вы спасены, — тихо ответил ей Ферруччо. — Вы спасены, дорогая. Они унесли деньги, но отец… взял с собой в город почти всё, что у него было.

Бабушка облегченно вздохнула.

— Бабушка, — продолжал Ферруччо, не поднимаясь с колен, — милая бабушка, ведь вы меня любите, правда?

— Ах, Ферруччо, мой бедный мальчик, — ответила старушка и положила ему руки на голову, — как ты, должно быть, испугался! О боже милосердный! Зажги-ка свет… нет, не надо, мне всё еще страшно.

— Бабушка, — снова повторил мальчик, — я так часто огорчал вас…

— Нет, Ферруччо, не говори этого, я не помню об этом больше, я всё забыла, я так тебя люблю!

— Я всегда огорчал вас, — с трудом, дрожащим голосом продолжал Ферруччо, — но… я всегда любил вас. Вы больше не сердитесь на меня? Простите меня, бабушка.