Александр Лебеденко - Первая министерская (с иллюстрациями) Страница 30

— Куда еще? — спросил Черный.

— Может быть, пора уже наверх… туда, поближе к церкви?

Козявка взглянул на второго есаула с презрением.

— Дело только начинается. Главные подвиги впереди!

Пробежав пять-шесть домов, казачья сотня остановилась.

— Есуал Салтан! Отправляйтесь на разведку. Загляните в освещенное окно этого вражеского замка.

Есаул подпрыгнул на месте, подался назад, как конь, которому неожиданно дали мундштук, и только тогда мелкой рысью поспешил к освещенному окну покосившейся хибарки.

Окно ничем не было закрыто и не занавешено, если не считать листа белой бумаги, который заменил выбитое стекло.

Край пожелтевшей книги и фаянсовая чашка на столе, и, кажется, кроме старика, никого в комнате. Патриаршая борода с густой сединой, дремучая, как чаща, покачивалась у самого окна. Лица старика не было видно за бумагой. Салтан поднялся, держась за ставню, на земляную завалинку. Но и сверху комната казалась пустой.

Он доложил о результатах разведки атаману.

— А ты хорошо глядел? — усомнился было Козявка. — Один старик. Ну, тогда это неинтересно. Разве беглый артиллерийский обстрел…

Мальчишки вооружились камнями и выстроились в ряд.

— Залпом! — скомандовал Козявка. — Разом… пли! Опять звон стекол…

Борода заметалась в окне, мелькнули тенью черные рукава и восковые руки, затем лампа погасла, и окно налилось чернотой, как щель из этого лунного света в темноту, в ночь…

Гимназисты глядели из-за соседнего сарая, притаившиеся в тени. Ждали — откроется дверь; ждали — крикнет кто-нибудь тревожное слово, слово мольбы и призыва. Встревоженные и злые сердца колотились в груди.

Но дверь молчала, и окно, казалось, стало еще черней. Страх замкнулся, отгородился темнотой.

— Заметили нас! — неожиданно шепнул Салтан.

— Где, где? — послышалось со всех сторон.

— Смотри — тушат свет в окнах.

Далекий свист разорвал тишину ночи.

— Это городовой? — спросил Казацкий.

— Дурак! разве городовые так свистят?.. Слушай!

Внизу по переулку послышался топот многих решительных ног.

Свист повторился в другом месте, теперь уже наверху.

Тогда стадом испуганных горных коз помчались наверх, не разбирая дороги, салтановские «казаки». Они спотыкались, падали, срывались с обрывов, забыв о взаимной поддержке, о дружбе, стараясь обогнать друг друга, не заботясь об отставших. Всегда быстрые, ловкие, так легко гарцующие ноги немели от страха, колени предательски дрожали, и казалось, о каждый камень можно было споткнуться, на ровном месте можно было упасть, и подъем был так бесконечен, так невероятно крут, словно приходилось карабкаться на крепостную стену.

А топот ног приближался, враждебный и настойчивый, и свистки раздавались отовсюду, и хлопали двери в залитых луною домах.

А когда уже можно было побежать по ровной улице к спасительному исправничьему дому, который желанной гаванью встал над вздыбленными ненавистью переулками, из-за угла в луну метнулись какие-то тени, и улица тоже показалась отрезанной.

Злые бесенята, превратившиеся в испуганных зверьков, стадом метнулись назад, к днепровским обрывам. Перед ними в голубом свете над темным кольцом бузины и сирени подымались белые стены Святой Троицы.

Стадо метнулось к квартире «галушек». Ворота были на запоре. Топот и свист приближались. Стадо метнулось к домику просвирни. Домик спал безмятежно. Калитка — на запоре.

Стадо метнулось к резным воротам церкви…

В переулке раскатисто кракнул выстрел…

Володька Черный поставил ногу на широкую клямку церковной калитки. Клямка подалась книзу, звякнула сталью и застыла. Володька подпрыгнул, на мускулах поднялся, держась за деревянные острия, венчавшие резную калитку. С ловкостью убегающего труса он спрыгнул на церковный двор и сбросил тяжелый засов, запиравший калитку. Теперь испуганные мальчишки метнулись внутрь ограды.

Они опустились на корточки и прижались к белым стенам церкви, как цыплята в момент тревоги прижимаются к наседке.

— Сюда не посмеют! — прошептал Козявка. — Сидите смирно!

Но у ограды уже гудели взволнованные голоса.

— А если посмеют? — спросил Салтан.

— Не посмеют! — настаивал Козявка.

— А если это те… сто пятьдесят?.. Слышал выстрел?

Чугунный засов зазвенел у ограды.

Испуганными шариками покатились мальчишки вдоль белой стены. Лестница на крышу церкви показалась спасением. Как обезьяны, быстро-быстро, не считая ступенек, помчались все восемь наверх, на обрывистую шатровую крышу.

— А если полезут и сюда? — стучал зубами Салтан. — Сто пятьдесят… Слышал, они стреляли?

И, плохо соображая, к чему это может привести, мальчишки оттолкнули высокую, связанную из двух, лестницу, которую подготовили днем маляры. Лестница постояла на двух ногах, секунду дрожала, как живая, а затем тяжело упала в густую траву.

На улице, с переливами, тревожно и торжественно в одно и то же время, плескался в лунном свете переливчатый полицейский свист.

Ему отвечали далекие приближающиеся свистки, и вскоре вся ближняя часть города засвистала, запела по-соловьиному, и тревога широкими шагами пошла по улицам, вниз к Святой Троице, и внизу, в ответ на свистки, все чаще кракали, терзая воздух, чьи-то редкие выстрелы.

— Вот теперь городовые свистят, — прислушивался Салтан. — Слышишь, вон там с переливами? Это Гончаренко!.. Наш городовой! Позвать его? — И он приложил руки рупором ко рту.

— Молчи, дурак! — обругался Козявка. — Тоже удовольствие — спектакль бесплатный.

— И какой идиот сбросил лестницу?! — возмутился задним числом, несколько успокоенный близостью городовых, Казацкий. — Как мы теперь выберемся?

— Ты же сам толкал, — возразил ему Черный. — Что же, мы не видели?

— Может, еще где-нибудь лестница приставлена? Нужно со всех сторон осмотреть крышу.

— Да, попробуй здесь ползать. Того и гляди, сорвешься.

Двое Салтанов обошли весь круг церковной крыши — лестницы больше нигде не было.

— А если спуститься по трубе? — предложил маленький Салтан, именинник Лека.

— Ты хоть и именинник, — ответил ехидно Козявка, — но дурак!

Утром маляры не без удивления нашли лестницу в траве, а на крыше — целый выводок гимназистов…

В доме Салтанов был переполох. Взрослые не спали всю ночь. Трое Салтанов были пороты исправничьим ремнем, влетело и гостям, не исключая и Козявки.

Глава семнадцатая

— Раз, два, три!

Шпаги щелкали, выбивали ритмическую дробь.

— Раз, два, три!

Стучали, наступая и отступая, толстокожие каблуки.

— По всем!..

Правилам!

Боевого!..

Искусства! — отчеканивая слова, командовал Андрей.

— Раз, два, три! Раз, два, три!

Выгибая под прямым углом вынесенное вперед колено, противники приседали, припадали то на одну, то на другую ногу. Пружинами ног стремительно бросали туловище вперед и упруго отходили назад.

— Раз, два, три! — слышались согласные голоса трех пар фехтующих.

— … Одним из неподражаемых ударов… которым его научил отец… благородный гасконский дворянин… — декламировал Андрей.

— Где же твой неподражаемый удар? — издевался Ливанов.

— Раз, два, три! Раз, два, три! Д'Артаньян всегда поражал неожиданно, — продолжал скандировать Андрей. — Впрочем… ищите вашу шпагу в дальнем углу, сэр!

Тело Андрея спружинилось, вылетело вперед, и шпага сверкнула в воздухе.

Но шпага противника, вопреки всем цитатам из «Трех мушкетеров», не улетела в дальний угол, и Андрей сам получил увесистый удар в плечо. При этом раздался сухой, предвещающий трагедию треск, и шпага Андрея — она же газетная держалка горбатовской городской читальни — разлетелась в щепы. Противник Андрея, Женя Керн, был ранен в руку. Он сейчас же бросил на стол держалку и стал языком зализывать рану.

Андрей продолжал держать расколовшуюся палку, которая была тщательно остругана и отлакирована мастером, чтобы помогать посетителям обозревать широкие листы «Русского слова» и «Киевской Мысли».

— Шевалье, нам предстоят неприятности! — сделал гримасу Ленька Алфеев. — Отец не простит поломки держалки. Она числится в инвентаре и стоит семьдесят пять копеек! Предлагаю незаметно вынести бренные остатки Дюрандаля в сад и предать земле…

Сад не имел никакого отношения к библиотеке, в пустынном читальном зале которой происходил описанный выше бой на рапирах, и вторжение на его усыпанные песком дорожки и заросшие травой клумбы являлось дерзким нарушением священных прав собственности, на защите которой у купца Науменки, кроме дворника и садовника, имелся еще и цепной пес Цезарь. Этот четвероногий носитель славного имени разрывал любые части одежды гораздо быстрее и основательнее, чем портному Гайсинскому удавалось приводить их в надлежащий порядок.