Вероника Кунгурцева - Дроздово поле, или Ваня Житный на войне Страница 32

— Как что, как что?! Ты сдурел, что ли?! А вдруг это убийцы-рецидивисты?!

Но домовик и на «убийц-рецидивистов» не среагировал: мол, с волками жить — по-волчьи выть!

— Ну, раз та-ак! — воскликнул мальчик: — Тогда я умываю руки!

— Какие ставки? — спросил Шишок, возвернувшись. Но гости отвечали: дескать, играть предлагаем на желание…

— В «американку» что ль? — уточнил Ваня. Но Игнатий покачал головой, нет, играем в буру, а выигравший загадывает, чего он хочет: ежели тот игрок гостем окажется, хозяева исполняют желание, а ежели везунчик из хозяев, то, соответственно, гости исполняют желание доможилов. Шишок закричал:

— Не, так не пойдет! Кто вас, с вашими желаньями, знает…

Кресимир с Игнатием переглянулись и, сверху вниз глядя на домовика, с пренебрежением проговорили, мол, в штаны наложил, что ли, игрок ты никудышный, а еще — в красном берете, небось, подтибрил где-нибудь берет и красуешься!

— Я — подтибрил?! Я — в штаны наложил?! — Шишок так разволновался, что глаза у него покраснели, как косовские божуры. — Да я кровь за Родину проливал! Руки на фронте лишился! — домовик предъявил пустой пятнистый рукав и выпятил грудь с пристегнутой к карману медалью «За отвагу». Но гости, видать, в наградах не очень-то разбирались. — А берет мне сам Медведь вручил — тоже не за просто так…

Ваня шепнул Шишку: дескать, правильно, не надо с этими мазуриками играть! Но слова мальчика возымели противоположный эффект… Домовик, крикнув:

— Я, хозяин, ничего еще не решил! — неожиданно согласился на «американку»! Дескать, ла-адно, хотите — давайте сыграем на желание, посмотрим еще кто кого, только потом не жалуйтесь! Я, дескать, такое желание загадаю…

Раздали по три карты, принялись объяснять правила — и в пробной игре победила… Златыгорка! Шишок пробормотал:

— Фортуна-фортуна, повернись к лесу задом, ко мне передом!

И стали играть всерьез, причем на этот раз раздали карты и «болвану».

Ваня подозревал, что зэки будут мухлевать, и пытался контролировать игру, но без большого успеха. Впрочем, и Гордана, видать, вовсю старалась выиграть, ничем для этого не брезгуя, к тому же колоду она знала, как свои пять пальцев, поэтому неизвестно еще, кто победит. Хотя, с другой стороны, кто знает, какие и у цыганки желания!.. Одним словом, игра шла напряженная.

— Ход мой — у меня «молодка»! — выкрикнул Кресимир.

— Какая «молодка»? — удивилась Златыгорка. Ей еще раз объяснили — это, де, три карты одной масти.

— Помню, я еще молодушкой была, наша армия в поход куда-то шла! — распевал Кресимир.

— А у меня три туза! Значит, я хожу! — выскочила тут цыганка.

В колоде было еще полно карт — Шишок закусил губу, и, видать, решившись, хлопнул своими тремя о край ящика:

— А у меня, товарищи, бура!

У домовика оказались три козыря: король, дама и девятка. Он победно поглядел на Ваню, дескать, вишь, хозяин, а ты боялся!

Кресимир надулся, Игнатий, взглянув в свои карты, вздохнул — Шишок потирал уж руки, но тут худой длинный стал по одной переворачивать карты «болвана»: козырный валет, козырная десятка, которую в этой игре бил только туз, и… сам козырный туз!

— У «болвана» тоже бура! — усмехнулся Игнатий. — И он тебя перебурил! «Болван» загадывает желание!

Тишина повисла в горнице с черными шторами.

От сквозняка пламя свечи вновь качнулось, и Ваня заметил некую странность в татуировке Игнатия… На пальцах левой руки, — кроме большого, — было выколото по цифре, и все вместе читалось, как 1878. Что бы это значило? Ведь не год же рождения?! Может, у сербов принято накалывать на теле даты каких-то значимых событий: русско-турецкой войны, к примеру?.. Но не успел он уточнить у историка, так ли это, как дверь распахнулась — свечу задуло, и голос Кресимира произнес во тьме:

— А вот и сам «болван»!

— Это что еще за шутки?! — воскликнул домовик, пытаясь зажечь спичку. Ваня нашарил фонарик — и одновременно вспыхнули два огня.

В дверях стоял человек в… черной форме фашистского офицера!

— Что за маскарад?! — заорал Шишок, мгновенно выхватил из рукава «Черную стрелу» и направил ее на вошедшего. Офицер СС, щелкнув каблуками, гаркнул:

— Это не машкарад! Das ist fantastisch![3] — и ощерил рот в улыбке.

Кресимир с Игнатием живо подбежали и встали с двух сторон от эсесовца.

— Предатели! — воскликнули одновременно Шишок и Боян Югович.

Но гости покачали головами, глаза у них вспыхнули в точности, как у домовика, когда он сильно разозлится. Кресимир, подойдя к окну, сдернул с него черную драпировку — и комната вдруг осветилась мертвенным зеленоватым светом, как будто всем раздали приборы ночного видения. Ваня Житный, стоявший неподалеку от окошка, выглянул в него и оторопел: дом оказался окружен толпой празднично одетых людей. И… и глаза каждого горели мертвенным неоновым светом…

— Навяки? — шепнул Ваня стоявшему рядом домовому, и тот кивнул, раздался ответный шепот: — Влипли мы, хозяин! Тут никакое оружие не поможет!

А немец промаршировал к ящику, вытягивая носки своих нечищеных лет этак пятьдесят пять сапог, заглянул в свои карты и сказал:

— Что ж — пора начинайт! Мой Wunsch[4] есть такой: молодка!

— Три карты одной масти! — заученно сказала Златыгорка.

Но эсесовец покачал головой, снял с себя фуражку с высокой тульей и швырнул ее в угол комнаты. В полете фуражку окутало неоновым свечением, головной убор приземлился вниз козырьком на полку, рядом с забытой коробкой шахмат, поверх которой устроились птахи. А под полкой спала Яна Божич.

Разбуженные птицы вспорхнули, и соловей прощелкал, уставившись на двуглавого орла фуражки:

— Это что еще за урод?

Жаворлёночек попрекнул его:

— Не богохульствуй! Это Бог пернатых!

— Я — атеист! — возразил соловей и опустился в фуражку со словами: — Подходящее гнездышко…

— Das Mädchen![5] — сказал немец и для полной ясности указал пальцем в сторону крепко спящей девочки. Златыгорка тут же натянула свой новый лук — трое гостей в ответ лишь засмеялись. Кресимир распахнул пиджак и со словами «Стреляйте, гады!» разодрал гнилое полотно рубахи, показав хозяевам совершенно пустую грудную клетку…

— Руки прочь от нашего ребятенка! — завопил Шишок и встал у постели Яны, загородив спящую своим небольшим телом. Златыгорка, не расставаясь с бесполезным луком, присоединилась к нему. Ваня встал рядом. Птахи орали:

— Только через наши трупы!

Березай, как диспетчер, объявил:

— Фирменный скорый поезд «Берлин — Москва» прибывает на первый путь, пятую платформу! Будьте осторожны!

А Боян Югович попытался воззвать к национальному чувству сербских мертвецов: дескать, и вам не стыдно быть заодно с врагом…

Но тут с улицы раздались вопли навья, окружившего дом:

— Кро-ви, кро-ви! — скандировали мертвяки. — Пить, пить! Мы хотим пить! Кровь младенца… Она утоляет жажду!

В окно, по головам, взлезла какая-то растрепанная женщина в белом платье, изъеденном слизнями, и, медленно наступая, стала говорить:

— Мы голодны! К нам никто не приходит уж который год! Все ушли из Неродимле — и поминок не справляют: красных яичек на могилки не кладут, крошек не крошат, ракии не льют. Мы совсем одни! Мой муж бросил меня, мертвую! Где он: умер на чужбине, живет за океаном?.. Мы лежали тихо, никому не мешали — а теперь нас растревожили, наши мертвые тела вы, живые, рвете на части! Какого же снисхождения вы ждете от своих мертвецов?!

— Это бомба упала на кладбище! — воскликнул Ваня Житный.

Его поддержал Боян Югович:

— Это натовская бомба — мы не можем за них отвечать!

— Мы не виноваты! — сделал еще одну попытку Ваня, видя, что навяки трясут головами, как китайские болванчики.

— Все живые отвечают друг за друга! — зловеще проговорила навячка и придвинулась к нему вплотную, так что повеяло могильным холодом.

— Но, но! — воскликнул домовик, протискиваясь между нею и мальчиком. — Вначале Шишка возьми, Дубравка Малкович!

Лешачонок Березай тут, волнуясь, сказал:

— Уважаемые пассажиры, я люблю дубравы… поезд номер девятьсот девяносто девять «Неродимле — Белград» отправляется… дубравы — это лучшие леса… с третьего пути… после березовых и сосновых!

Ваня, несмотря на сложную ситуацию, обрадовался, что сквозь затверженные объявления у лешака свои слова стали пробиваться.

Дубравка вздрогнула и, взглянув в лицо лешего, спросила:

— Живяк, почему из твоего лица зеленая поросль тянется, в точности как из моего?

— Иди с миром, Дубравка! — сказал тут домовой. — Ложись на свое место… Зачем тебе кровь сербского ребенка, ты ж не шиптарица! Если твой муж жив, мы найдем его и попросим вернуться домой, если мертв, обещаем перенести к тебе его прах!