Гектор Мало - Ромен Кальбри Страница 32

Там на земле лежал толстый слой соломы и сверху несколько теплых шерстяных одеял.

— Теперь спи, а завтра обо всем потолкуем! — И Бибош ушел, взяв с собой свечу.

Мне было немного жутко в этой каменоломне, глубину которой я не мог определить. В то же время мне очень хотелось знать, кто такие мои новые товарищи. Карманы, набитые всякой всячиной, окорок, серебряный рожок — все это казалось мне весьма подозрительным. Но я был так измучен, что усталость поборола мое беспокойство, и не успел я завернуться в одеяло, как мгновенно заснул. Бибош сказал: «Потолкуем завтра» — значит, завтра все и выяснится. Я хорошо поужинал, у меня был теплый ночлег, а день выдался такой тяжелый, что хотелось скорее о нем позабыть. И я заснул так крепко, что даже крики и смех мальчишек, шумевших в двух шагах от меня, нисколько меня не тревожили.

На следующее утро Бибош разбудил меня, иначе я проспал бы целые сутки.

— Возьми-ка это барахло и одевайся, — сказал он.

Я снял свои лохмотья и надел на себя одежду, которую он бросил мне на солому. Это были отличные брюки и теплая шерстяная куртка.

Откуда-то сверху падал слабый дневной свет, с трудом проникавший на эту глубину.

— Ну, старина, — сказал мне Бибош, пока я одевался, — я думал о тебе и вот что решил. Ты ведь мало смыслишь в нашем «ремесле», верно?

— Да, немного…

— Так я и думал, это сразу видно. Если ты начнешь работать с нами без подготовки, ты мигом засыпешься. Чтобы этого не случилось, я пристрою тебя к одному ловкому парню, и ты станешь его «крысенком».

Хотя мне было очень стыдно признаваться, что я не понимаю парижских словечек, я все-таки решил спросить Бибоша, что значит «крысенок». Раз я буду работать «крысенком», надо же мне знать, что это такое!

— Ты готов? — спросил меня Бибош, видя, что я уставился на него.

— Да.

— Прекрасно! Давай сначала позавтракаем, а потом я тебя отведу к моему приятелю.

Я пошел за ним. Жаровня уже потухла, и от вчерашнего пиршества не осталось и следа. Мы находились теперь ближе к выходу, и здесь было немного светлее; из мрака выступали каменные подпоры свода и разбросанные там и сям груды камней. Из выемки в стене Бибош достал бутылку вина, краюху хлеба и остатки окорока.

— Пожуем немного, а по-настоящему завтракать будем у твоего нового хозяина.

Тогда я набрался храбрости и спросил:

— Не смейся надо мной, Бибош, ты ведь знаешь — я не парижанин, а потому объясни мне, пожалуйста, что такое «крысенок».

Мой вопрос показался ему до того смешным, что он поперхнулся от смеха.

— Ну и дурачье живет в ваших краях! — проговорил он. — Так вот, «крысенок» — это шкет, или, другими словами, мальчик наших лет, легкий и проворный. Ты, наверно, не знаешь и того, как торговцы запирают свои лавки, когда уходят обедать?

Не понимая, какая связь может быть между тем и другим, я ответил, что действительно не знаю, как торговцы запирают свои лавки.

— Они закрывают вход низенькой перегородкой, — продолжал Бибош, передавая мне бутылку, которую он уже успел наполовину опорожнить. — К этой перегородке приделана пружина, которая соединена со звонком. Если кто-нибудь захочет войти в лавку и толкнет перегородку, звонок начинает звонить, и торговец, обедающий в задней комнате или на кухне, выходит посмотреть, кто пришел. Теперь ты понимаешь, для чего нужен «крысенок»?

— Нет, не понимаю. Может быть, он должен заменять звонок?

Бибош так расхохотался, что на этот раз от смеха чуть не задохнулся. Перестав кашлять, он первым делом дал мне подзатыльник.

— Если ты вздумаешь еще раз сказать такую глупость, предупреди меня заранее, иначе я подохну от смеха. «Крысенок» не заменяет звонка; напротив, он не дает звонку зазвонить. Для этого «крысенка» переносят через перегородку, а затем он ползком добирается до кассы, тащит выручку и передает товарищу. Тот сторожит снаружи, берет «крысенка» на руки и вытаскивает обратно поверх перегородки. Вот и все! Торговец даже не подозревает, что его обчистили… Ну как, подходит это тебе?

Я остолбенел.

— Но ведь это же воровство!

— Конечно. Так что же?

— Значит, ты вор?

— Да, вор. А ты кто? Дурак!

Я молчал. Я думал о том, что видел вчера вечером, и понял, что Бибош прав, называя меня дураком. Однако надо было на что-то решиться.

— Послушай, — сказал я ему, — если ты рассчитываешь на меня в этом деле, то ты ошибаешься.

На этот раз он не расхохотался, а страшно разозлился. Я обманул его ожидания. А теперь, если он меня отпустит, я могу на него донести.

— Ну нет, — закричал он. — Я тебе не позволю нас выдать! Теперь ты не уйдешь!

— Я сейчас же уйду.

Не успел я произнести эти слова, как он бросился на меня. Он был гибче и увертливее, чем я, зато я оказался сильнее. Мы боролись недолго. Сперва, когда Бибош неожиданно прыгнул мне на шею, он меня повалил, но я быстро взял верх, и он очутился подо мной.

— Ну что, отпустишь теперь?

— А ты не выдашь меня?

— Нет.

— Поклянись.

— Клянусь, — сказал я и встал на ноги.

— Ты дурак, — крикнул он в бешенстве. — Круглый дурак! Посмотри, как ты проживаешь с твоей честностью! Не встреть ты меня случайно вчера, ты бы сегодня уже сдох от голода и холода! Ты жив только потому, что наелся краденой ветчины и напился краденого вина. Если у тебя не мерзнут ноги, то потому, что я тебе дал краденые ботинки. И если ты не замерзнешь, то только потому, что на тебе будет краденое платье.

Чудесный теплый костюм! Я чувствовал себя в нем так хорошо и уютно, точно он всю жизнь был моим.

— Дай мне свечку, — сказал я Бибошу.

— Зачем?

— Я хочу взять свою старую одежду.

— Разве я тебя попрекаю за одежду? Я тебе ее дарю.

— Спасибо, но я не возьму.

Пожав плечами, Бибош пошел за мной в галерею, где я провел ночь.

Я снял с себя костюм, который он мне дал, и надел свои еще не просохшие лохмотья. Натягивать их на себя было очень противно. Когда я начал обувать свои старые башмаки, оказалось, что один из них совсем развалился. Бибош молча смотрел на меня. Мне стало стыдно своей нищеты, и я невольно отвернулся.

— Что ты дурак, это несомненно, — сказал он добродушно. — Но твой поступок, веришь ли, хватает меня за сердце! — И он ударил себя в грудь. — Скажи, разве так приятно чувствовать себя честным?

— А почему ты сам не попробуешь?

— Поздно.

— А если тебя арестуют и посадят в тюрьму, что скажет твоя мать?

— Моя мать! У меня нет матери, и, пожалуйста, не говори со мной об этом!

Я хотел продолжать, но он меня перебил.

— Хватит с меня твоих проповедей! — закричал он. — Оставь меня в покое! Только я не хочу, чтобы ты ушел в таком виде. Раз ты не желаешь носить эти вещи, потому что они краденые, то, может быть, возьмешь те, что я носил, когда работал в балагане? Я их честно заработал. Возьми себе на память.

Я с благодарностью согласился.

— Хорошо, — продолжал Бибош, — очень рад. Пойдем со мной, и я тебе их отдам.

Мы вернулись в Париж. Он привел меня в дом возле заставы, где сдавались меблированные комнаты. Мы поднялись в какую-то комнату, и он достал из шкафа куртку и штаны, которые я действительно видел на нем в Фалезе. К этому он добавил пару башмаков — правда, не новых, но совсем еще крепких.

— Теперь прощай, — сказал он мне, когда я оделся. — Если встретишь кого-нибудь из нашей шайки, сделай вид, что ты его не знаешь.

Еще не пробило десяти часов. Впереди у меня был целый день, чтобы подыскать себе ночлег.

Погода стояла сухая. Я был тепло одет, хорошо обут и сыт, а потому мало беспокоился о том, как найти себе жилье, хотя в Париже это дело очень трудное.

Навещать Дьелетту было еще нельзя, и я пошел куда глаза глядят в надежде на счастливый случай.

Однако прошло два часа, а я ничего не нашел, ничего не придумал, хотя и побывал в самых различных кварталах. Пожалуй, не стоит надеяться на случай и лучше самому позаботиться о себе. И я направился к Сене, решив пойти на Центральный рынок. Может быть, добрая женщина, подарившая нам двадцать су, найдет мне какую-нибудь работу или научит, как ее получить.

Сперва она не узнала меня в костюме Бибоша. Потом, когда я ей объяснил, кто я такой, она спросила, куда же я девал сестру. Я рассказал ей о том, что произошло накануне, и увидел, что мои слова ее растрогали. Тогда я добавил, что не хочу оставлять Дьелетту одну в Париже и решил дождаться ее выздоровления. Но для этого мне нужно найти какой-нибудь заработок. Не зная, к кому обратиться, я подумал о ней и решил…

— Ты решил, что надо пойти к тетке Берсо? — перебила она меня. — И хорошо сделал, мой мальчик. Мне приятно, если ты угадал по моему лицу, что я не такая женщина, которая позволит ребенку умереть с голоду на мостовой. Правда, я не богатая, но сердце у меня есть.

Она подозвала двух-трех соседок, и они стали совещаться о том, куда бы меня пристроить. Дело было нелегкое, потому что детей обычно не берут для работы на рынке. Наконец после долгих переговоров и расспросов, узнав, что я умею разборчиво писать, все единодушно решили, что я мог бы переписывать бумаги и объявления о продаже с торгов, если только для меня найдется свободное место.