Зента Эргле - Без пяти минут взрослые Страница 33

— Только бы он поправился! Клянусь, что никогда, ничем не стану огорчать его… — повторяла Байба, как заклинание.

«Я не имею права воспитывать сотни других детей, если не сумел справиться со своим единственным сыном. Лучше умереть, чем всю жизнь мучиться сознанием собственной вины».

Отец арестованного Альфонса принял десятикратную дозу снотворного и больше не проснулся.

В последний путь директора провожала вся школа. Он был хорошим учителем, справедливым руководителем, честным и понимающим коллегой.

Узнав о смерти отца, Альфонс, наконец, всё рассказал.

С Курчавым и Рыжим они сработались ещё мальчишками. Кража собак ему казалась колоссальным бизнесом и почти без риска. Предки прилично одевали и кормили его, но лишний рубль из них приходилось выжимать с трудом. Сразу начинались расспросы: зачем, куда и так далее. А было так приятно пригласить девушку в кафе, заказать ей шампанское, небрежно кинуть официанту десятку, а не считать копейки, как последний нищий.

— Кто такой Шрам? — строго спросил следователь.

Альфонс заметно побледнел.

— Суд учитывает добровольное признание.

— Рудис сказал, что он страшный человек. Таких банд, как наша, у него несколько, — запинаясь, рассказывал Альфонс. — Украденные вещи Шрам сбывает в других республиках: Эстонии, Литве, Белоруссии. На лбу у него красный шрам, поэтому и прозвище такое.

— Ты его видел?

— Один-единственный раз. На следующий день после кражи на улице Силавас. Он приехал за вещами, которые были спрятаны в нашем сарае.

Оперуполномоченный уголовного розыска велел подробно описать внешность и одежду Шрама, указать возраст. Арестованный Рудис молчал. Тогда оперативник решил ещё раз наведаться к нему домой. Натренированным взглядом он осмотрел комнату: грязный, неметённый пол, разворошенная постель, серые, давно не стиранные занавеси на окнах.

Минна Рыжая сидела за неубранным столом, пыталась утопить горе в вине.

— Нет Рудиса, — всхлипывала она. — Муж в тюрьме. Сын в тюрьме. Что мне делать, несчастной женщине? Давай выпьем! — Минна трясущейся рукой налила в грязный гранёный стакан вина. — А может, ты брезгуешь?

— Мне надо срочно встретиться со Шрамом. Спасти Рудиса может только он.

— Сыночек мой, за что они тебя взяли? — запричитала Минна, размазывая по лицу пьяные слёзы.

— Где Шрам? — строго спросил оперуполномоченный.

— Не знаю. Ничего не знаю.

Когда Матильде Цауне было предъявлено служебное удостоверение, хозяйка стала разговорчивой.

— Двое Рыжих в тюрьме, а третья ведёт аморальный образ жизни. Можно будет, наконец, выселить их отсюда? — поинтересовалась она.

— Очень возможно, но всё-таки желательно поговорить с юристом. К Минне ходят всякие: пьют, шумят, дерутся. Но кто они, хозяйка, к сожалению, не знает. Минна не считает нужным знакомить её со своими гостями.

В доме живёт ещё один квартирант, уже в годах, очень солидный, инвалид Великой Отечественной войны, был тяжело ранен в голову и контужен. На лбу до сих пор остался шрам. Сейчас он уехал к какому-то другу на своей инвалидной машине.

— Очень солидный и вежливый человек, — ещё раз подчеркнула хозяйка.

Возвращаясь к себе, оперуполномоченный думал:

«Люди честно занимаются своим делом, а где-то недалеко, как зверь в норе, прячется преступник, на совести которого, наверняка, не одно преступление». «Шрам на лбу, инвалидная машина» — не выходило из головы.

— Чем чёрт не шутит? — сказал он эксперту. — Сходи, сфотографируй отпечатки шин той инвалидной машины. Дорога там грунтовая, и их хорошо видно.

Узор на фотографии оказался точь-в-точь таким, как отпечатки протекторов машины, на которой ехал Шрам в день покушения на Дауманта. На следующий день у Матильды Цауне появился ещё один солидный квартирант. Его в полной мере удовлетворила необжитая и давно не отапливаемая комнатка на чердаке.

— Только на лето, — сказал он, заплатив за месяц вперед. — Здесь у вас, как в деревне: зелень, цветы. Прописывать не надо. Я от семьи сбежал, чтобы закончить роман. Дома дети шумят, носятся по комнатам, жена по очередям гоняет. А здесь полный покой и тишина.

— О-оо! Вы писатель? — выдохнула хозяйка.

— Может быть, хозяйка не откажется приготовить писателю чашечку чая утром и вечером?

— И обед, если пожелаете, — предложила Цауне.

Будущий жилец галантно поцеловал ей руку:

— Тогда у меня будет всё необходимое для плодотворной работы.

По утрам и вечерам новый жилец в спортивном костюме бегал по саду, после обеда колол дрова, а в остальное время усердно работал. Так продолжалось неделю.

В ночь на понедельник в ноль часов пятьдесят минут зазвучал радиотелефон:

— «Центр»! «Центр»? Я — Писатель! Дичь нашлась.

— Будем через пятнадцать минут. Один ничего не предпринимай. Слышишь? Всё!

«Солидный» жилец Матильды Цауне поставил свою машину в сарай и через веранду вошел в свою комнату. «Писатель» осторожно спустился по чердачной лестнице. За дверью было слышно, как прибывший умывается. Потом заскрипели кроватные пружины, и погас свет. Услышав настойчивый стук, Шрам бросился вон через окно и попал прямо в руки оперативников.

Главный преступник за решёткой, но следствие продолжалось, пока не были распутаны все нити. Оказалось, что Шрам сбежал из колонии, где отбывал наказание вместе с отцом Рыжего Рудиса.

Прошло дней десять, когда к Дауманту вернулось сознание. Рука была тщательно перевязана и закреплена в гипсовом ложе. Пальцы распухли и не двигались. Если б не треснутый ноготь большого пальца, он был бы уверен, что это не его рука, а какого-то другого, гораздо более крупного человека. Иногда ладонь чесалась, как будто по ней бегал миллион муравьев.

— Ты шевели пальцами, упражняй их, — советовал доктор.

— Зря вы стараетесь. Калека никому не нужен.

— А что, культя вместо кисти лучше? — разозлился Вилнис Грава, вспомнив напряженную ночь операции: столько усилий потребовалось, чтобы этот парень не стал инвалидом.

Даумант молчал.

Может, не надо было вмешиваться? Тогда он не раздумывал, а действовал, как подсказывала совесть. И что теперь? Однорукий калека. Какое противное слово! Как карканье вороны. А как же Байба? Ну, на этом крест! Конец мечтам и надеждам! От всех этих мыслей раскалывалась голова.

Сестричка принесла лекарство, но напрасно она заговаривала с парнем. Отвернувшись к стене, он не отвечал.

— Самое главное лекарство — воля к жизни, — говорил доктор Грава матери Дауманта. — Сначала надо победить апатию.

Мать позвонила в училище. Отсутствие Дауманта там было заметно: танцевальному коллективу не хватало танцора, редколлегии — главного художника.

Первыми к Дауманту пришли Байба и Даце.

— Ты теперь наш кровный брат, — присев на край постели, сообщила Даце. — В тебе кровь многих из нас. И мы все за тебя в ответе.

— Кому я такой калека нужен?

Байба, глотая слёзы и не в силах выговорить ни слова, смотрела на Дауманта.

— Как тебе не стыдно! Радовался бы, что голова цела, её бы тебе ни один чудо-доктор не пришил.

— Это было бы лучше для всех.

— Для кого это для всех? — возмутилась Даце. — Для матери? Для отца? Плыл по жизни сверху, как поплавок, а теперь, когда жизнь тебя испытывает, — в кусты! Одним словом, училище тебе надо кончать вместе с нами. Здесь «Технология изготовления одежды» и «Производственное обучение».

— Идите вы все… — Даумант отвернулся к стене. — Что я за портной с одной рукой?

Мать дала знать, чтобы гости вышли, и последовала за ними.

— Не плачь, Байба, — успокаивала она девушку. — Все будет хорошо. Самое страшное уже позади. Даумант вбил себе в голову, что рука останется неподвижной, и очень переживает из-за этого.

Наконец, пришел долгожданный день, когда врач снял гипсовую повязку. Рука была опухшей. Пальцы неподвижны. Суставы болели. Доктор осторожно прощупал каждую косточку.

— Согни-ка ладонь.

— Больно.

— Естественно, ведь она так долго была без движения. А теперь поздороваемся. Сожми крепче! Ещё крепче! Можешь считать, что нам обоим повезло, — улыбнулся врач.

— Я в самом деле не буду калекой?

— Нет, теперь я тебе могу это смело обещать.

— И снова смогу заниматься боксом?

— Ну это придётся отложить. По крайней мере, на год.

— Спасибо, доктор!

Кусая губы от боли, Даумант левой рукой разминал пальцы правой руки, в которую мало-помалу возвращалась жизнь.

— Всё в порядке, — сказал доктор Грава матери Дауманта. — Депрессию преодолели. Теперь начнётся выздоровление. Если так пойдёт дальше, через пару недель выпишем.

Труднее всего было по ночам. Казалось, что в кончике каждого пальца пораненной руки билось больное сердце.