Юрий Дьяконов - ...Для того, чтобы жить Страница 33

Олег с Сенькой и Абдулом, Иван, Толька, Ленька Семин и еще с полсотни мальчишек из четвертой трудовой школы, вооружившись справками от врача, осаждали клуб:

— Дайте нам инструменты!..

— Понимаете, пацаны, тут такая заковыка вышла. Сдали эти архаровцы инструменты. А оно выходит, Федот, да не тот! Трубы есть, а играть на них нельзя, — объяснял дядя Гриша. — Вот дадут мне подводу. Отвезу их лечить.

— Не надо подводу! Сами отнесем! — закричали мальчишки.

В тот же день, возглавляемые дядей Гришей, они гордо прошли через весь город, бережно неся искалеченных медных страдальцев, до музыкальной мастерской в Соборном переулке. А потом ежедневно бегали узнавать, как продвигается ремонт.

— Три альтушки уже починили!.. Баритону с басом такие мундштуки выточили — закачаешься! Как золотые!.. Барабан заклеили — и не поймешь, где прорван был!..

Но «архаровцы», как презрительно называл дядя Гриша прежних оркестрантов, подложили еще одну свинью — не вернули самые нужные ноты для партии баритона и корнета…

— Арабские номера! — сердито сказал заведующий клубом. — Ничего они не потеряли. Просто новому оркестру палки в колеса вставляют. Ну ладно. Сами напишем. Достаньте только нотную бумагу.

Посланцы дяди Гриши избегали все магазины. Но оказалось, что нотной бумаги в городе нет уже второй год. Тетради в клеточку, в линию, для рисования — были. Их по школам распределяли. А вот нотной бумаги — ни листочка.

— Что же теперь делать? — сокрушался завклубом. — Придет товарищ капельмейстер, а писать-то и не на чем.

— Покажите нам ноты, — попросил Сенька.

Он полистал тетрадку, пошептался с Олегом и заявил:

— Сделаем! Товарищ капельмейстер и не отличит их от настоящих. Только блокнотов купить надо и тушь черную…

Через пару часов производство нотной бумаги уже шло вовсю. Сначала к Сеньке с Олегом присоединился еще с десяток добровольцев. Но вскоре завклубом их выпроводил:

— Гуляйте, торопыги, гуляйте! Нечего бумагу переводить. Тут дело тонкое. Терпение нужно.

Работа продвигалась медленно. Пока наметишь карандашом линейки да проведешь тушью тонкие линии нотного стана…

Под вечер в клуб заглянул Немтырь. Постоял за спиной у Сеньки и потянул его за плечо, выкрикивая гортанно:

— Пп-ф-ф! Пло-хо! Я-а-а! Бысс-ты-ро! Бысс-ты-ро!

— Дай ему попробовать, — сказал Олег упиравшемуся Явору. — Ведь все равно не отстанет.

Алешка наложил на тетрадь листок старых нот. Выдернул из козырька фуражки булавку. Раз! Раз! Раз! — проколол ею концы черных линий и… пока Олег линейкой и карандашом разметил и расчертил тушью строчку, Алешка закончил восемь!

— Во! Алешка! — похвалил Олег, показывая ему большой палец и досадуя, что сам не догадался размечать булавкой.

Довольный Немтырь похлопал Олега по плечу и гордо удалился. А работа двинулась чуть не в десять раз быстрей.

Утром, едва уборщица открыла двери клуба, они с новыми силами принялись чертить четкие линии нотных станов.

— Вот, товарищ Трофимов, — послышался голос завклубом. — По-ударному работают. Глядите, как насобачились, — и похлопал по изрядной пачке готовых нотных тетрадей.

Олег поднял голову. Рядом с завклубом стоял высокий человек в военных брюках галифе, заправленных в хромовые сапоги. Жилистая, морщинистая, как у черепахи, шея высовывалась из просторного ворота гимнастерки, туго перетянутой командирским ремнем. Тонкая, загоревшая на солнце кожа обтягивала острые скулы. Блекло-голубые большие глаза казались тусклыми, равнодушными, будто дремали.

— Знакомьтесь, хлопцы. Это ваш руководитель оркестра. Почти всю гражданскую в одном полку прошли. Пока я, значит, того… не выбыл по случаю руки.

Мальчишки вскочили. От этого человека зависело все! Вот скажет, что ты не годишься, — и прощай, оркестр!

— Трофимов! — сказал руководитель оркестра и, как взрослым, протянул руку сначала Олегу, потом Сеньке.

— А как вас… ну, по-другому называют? — спросил Явор.

— Так и называйте — товарищ Трофимов, — улыбнулся он. — А по-другому — капельмейстер, — и тотчас с интересом стал рассматривать нотные тетради. — Ого, наворочали! Да чистенько как. Мо-лод-цы! Вижу, толк из вас будет.

Утром первого сентября Олег отправился с Мишкой в школу.

Мишка шел напыженный, торжественный. Солидно покачивал черным блестящим портфельчиком. В отутюженных мамой длинных брюках и в новой сатиновой рубашке.

Представив Мишку учительнице, Олег отошел с ним в сторону и зашептал на ухо:

— Смотри. Первый день — это все! Как поставишь себя, так дальше и пойдет…

— Ладно, Лель. Ты мне это уже говорил, — тоже на ухо ответил Мишка. — Ты лучше скажи, драться в школе можно?

— Сам не задирай… ну, а если лезть будут, дай сдачи.

— А если здоровый полезет? Он же меня победит.

— Дурачок. Победит не тот, который здоровый, а тот, кто не испугался. Понял?

— Ага, Лель. Я не испугаюсь… Ну, ты иди, иди. А то мое место займут. — И он побежал к первакам, которых молодая учительница пыталась выстроить в две шеренги.

А Олег поспешил в заводской клуб. У него сегодня тоже первый день учебы: организационное собрание оркестрантов.

— Товарищи, — сказал дядя Гриша, — вы все записались добровольно. Никто за руку вас не тянул. Значит, заниматься должны прилежно, сознательно. Завком очень на вас надеется и ставит ударную задачу: за одиннадцать шестидневок научиться играть так, чтобы рабочие завода в день пятнадцатой годовщины Октября пошли на демонстрацию со своим оркестром.

И еще хочу напомнить. Знаете, почему завком разогнал прежний оркестр?.. Не знаете. Так я вам скажу. Совесть они потеряли, вот что. За деньги на стороне играть — они с дорогой душой. А как для рабочих вечерок потрудиться — тот заболел, этот не пришел. Каждый из себя фон-барона корчит. В ножки ему кланяйся… Так вот. Чтобы ничего такого не было. Мы вам инструменты даем хорошие, учителя первейшего, товарища Трофимова, пригласили, чтобы из вас музыкантов сделать. И все прочее… Никогда не забывайте, что вы дети рабочих, и наипервейшее дело для вас — железная пролетарская дисциплина!

Трофимов встал, оглядел ребят и заявил:

— Слышали, что Григорий Степанович сказал?.. Митинговать не будем. Времени у нас мало, а дела по самую макушку. Начали. Подходи за инструментами…

Первым, кого увидел Олег, возвращаясь из школы с корнетом под мышкой, был Валя Проскурин.

— Кем же ты хочешь быть? Утесовым? Или знаменитым трубачом Яшкой Скоморовским? — пошутил он. — Ну-ка покажи. — Валя покрутил трубу в руках. Осмотрел колена, попробовал, как ходят клавиши. Похвалил: — Хорошая машина. Мне такие починять приходилось. Где же ты дудеть собираешься?

— Наверно, в сарае. Тут же ругаться будут.

— Ну что ты! В сарае не годится. Темно. Грязно. И все равно головы у соседей опухнут от твоей дудки… Знаешь, что? Давай в чуланчике. А чтобы не слышно было, я тебе сурдинку сделаю. Есть у меня заготовка. Трубач когда-то заказывал, да так и не взял… А ты к нам на завод работать после школы не раздумаешь, когда музыкантом станешь?

— Что ты, Валя! — удивился Олег. — Это совсем другое. На завод я пойду обязательно…

— Музыканту мало иметь хороший слух и желание играть. Надо еще быть аккуратным и настойчивым, — говорил Трофимов и на каждом занятии повторял: — Работать. Работать, ребята. Главное — работать!

Ребята учились извлекать из непослушных инструментов не гусиное шипение, не звериный рык, а чистые звуки и именно те, которые требовались. В клубе, в мастерских школы, в полусотне домов, разбросанных на несколько кварталов вокруг, гремели нескончаемые гаммы — мальчишки осваивали азбуку.

Но вот из звуков-букв стали складываться коротенькие музыкальные фразы. Они становились длинней, соединялись. И уже любой мог различить штрихи знакомых мелодий. День ото дня они становились ясней, чище, наливались силой, получали какую-то выпуклость и будто бы даже цвет.

Хотелось скорей играть! А Трофимов все беспощадно гонял по азам, заставлял сотни раз повторять опротивевшие упражнения.

— Чего он придирается? — возмущались мальчишки. — Так мы никогда играть не научимся!

Олег, которого капельмейстер на первом же занятии назначил старостой, отмечал в своей тетради все меньше присутствующих и думал с тревогой: «А что, если все разбегутся?» Но Трофимов оставался все таким же: строгим, подтянутым, говорил всем «вы», никогда не повышал голоса.

— Не вешайте кос. Все идет, как надо, — говорил он Олегу.

И, удивительное дело, Олег заметил, что чем меньше оставалось музыкантов, тем интересней проходили репетиции и том больше они успевали продвинуться вперед.

В слесарную с альтушкой в руках ворвался Феодал: