Алексей Мусатов - Стожары Страница 34

Санька низко склонился над посевами. Он вдыхал запах влажной земли, стеблей пшеницы, у него щемило сердце, и хорошие, благодарные слова к товарищам роились в его голове. Но Санька не умел говорить таких слов. Он только вытащил из кармана горсть орехов и принялся оделять всех по очереди:

— Берите, берите, у нас дома много.

— Дед Захар идет! — подбежал вдруг Семушкин. — Как с Санькой-то быть?

— Он с нами работать будет, — ответила Маша. — Так дедушке и скажем… Правильно, ребята?

— Правильно-то правильно, — неопределенно протянул Семушкин, — только он ведь такой, дед Захар… кто его знает…

Невдалеке мелькнула белая дедова рубаха.

— Я ему потом покажусь… — Санька подался за куст.

Но было уже поздно. Дед Захар подошел к ребятам, потянул носом:

— Чую, каким духом пахнет, чую. Ну-ка, гроза плодов и злаков, выходи на свет божий, держи ответ!

Санька вышел из-за куста и неловко одернул гимнастерку.

Маша бросилась к деду Захару, повисла у него на руке:

— Дедушка, голубчик! Мы же вам про все сказывали… Не стращайте вы Саньку!

— Цыц вы, заступники! — отмахнулся старик. — Раз парень с быком в единоборство пошел, такого не застращаешь. А вот спросить — я его спрошу… Иди-ка ближе, Александр… — Захар пошевелил мохнатыми бровями, проницательно оглядел мальчика. — По какую такую ты рыбку с сапожными колодками собрался? Ась?

Санька молчал.

— Та-ак… Крыть нечем. Из деревни, значит, в сторону вильнул, на другую стежку задумал переметнуться. Тут батька твой каждую делянку выхаживал, потом поливал, артель нашу на крепкие ноги ставил, а тебе не по сердцу все… Ну, скажем, ты уйдешь, Степа, потом Алешка, Маша… А кто пожилым да старым на замену встанет? Кто за плугом ходить будет, хлеб растить, землю ублажать? Земля — она ведь не каждого примет, ей радеющие люди нужны, заботники, мастера первой руки… — Захар прикрыл ладонью глаза, посмотрел на небо. — Ты вот гляди, примечай. Вон тучка над бором зароилась. Тебе оно невдомек, а я слышу — дождиком от нее тянет. Спорым, мелким. Такой дождь дороже золота, он все богатство наше растит. А вон пшеничка колос нагуливает, лен-долгунец на высоту тянется, овсы в трубку пошли. Тут немец, чугунная его башка, повытоптал все, запоганил, а мы через два года столько доброго повыращивали! А подожди, солдаты к домам вернутся — не такая благодать будет. Чудо у нас земля какая! Уважительный человек от нее нипочем не оторвется.

Санька смотрел себе под ноги.

— Про пшеницу я тебе слова не говорю, — продолжал Захар. — Пока ты в больнице был, ребята грешок твой покрыли. Да и пшеничка свое показала, спасибо Егору Платонычу. — Он достал из-за пазухи грушу, протянул Саньке: — Отведай вот… За мир, так сказать, да согласие!

Санька бережно взял грушу и сунул ее в карман:

— Спасибо, Захар Митрич!

— Ты при мне кушай, при мне! А семечки верни. Да не проглоти ненароком какое, зубом не повреди.

— Не спорь с ним, — шепнула Маша. — Он всех так угощает.

Санька быстро съел грушу и ссыпал коричневые скользкие семечки деду Захару на ладонь.

— Ну как?

— Вкусная!

— То-то! — довольно сказал Захар. — Теперь буду ждать, когда ты меня такими же угостишь.

Потом дед вспомнил, что его ждут дела, и ушел. Федя с Машей повели Саньку по участку, объясняя, где у них какой сорт посеян, чем он знаменит, откуда получены семена. Санька слушал молча, внимательно. Остановился у клетки с горохом, густо обсыпанным кривыми пузатыми стручками, под зеленой кожицей которых угадывались крупные горошины.

— Сорт «отрадный», — пояснил Федя. — В локтевском колхозе выпросили, у бригадира. Очень высокоурожайный и засухоустойчивый.

— Сладкий-пресладкий! Попробуй! — шепнула Маша.

— Конечно, сорви, — разрешил Федя. — Один стручок — это можно.

— Раз опытный, зачем же… — отказался Санька.

Глава 33. МЕЧТА-ДУМА

На участке показался Андрей Иваныч.

Ребята побежали ему навстречу.

— А, Саня! — заметил его учитель. — Вернулся? Как чувствуешь себя?

— Совсем здоров, Андрей Иваныч.

— Вот и ладно. Сейчас болеть не время. Я как раз добрые новости из района привез. Где там Захар Митрич? Позовите его, ребята!

Но старик и без того спешил к учителю.

Андрей Иваныч протянул ему газету:

— Читайте, Захар Митрич, что о Стожарах пишут.

Санька заглянул деду через плечо.

Районная газета «Ленинский путь» горячо поддерживала патриотическое начинание колхоза в Стожарах — поднять Старую Пустошь и расширить посевную площадь. Она призывала другие колхозы подхватить почин стожаровцев, чтобы дать стране больше хлеба. На страницах газеты подробно было рассказано о бригаде Катерины Коншаковой, которая уже делом доказывает, какие богатые хлеба можно вырастить на заброшенной земле.

— В запевалы, значит, выходим, — повеселел Захар. — Весь район всколыхнули.

— И еще порадую, Захар Митрич, — сказал учитель: — я там, в районе, «коншаковку» нашу показывал. Заинтересовались люди. Судя по всему, придется этот сорт не только для себя размножать, а для всего района.

— Давно бы Стожарам так жить! — Захар покосился на ребят, потом на грядку с клубникой: — Чего ж ягоды не собираете? Переспеют. Вы бы ее того… Да и Андрея Иваныча угостить не грех.

— Пойду Катерине Васильевне новость сообщу, — сказал учитель и позвал с собой Саньку.

Они направились в поле.

Андрей Иваныч задумчиво смотрел по сторонам, потом остановился:

— Смотри вперед, Саня, — вон туда, где Старая Пустошь. Представь, что там будет через несколько лет, Хлеба стеною стоят, высокие, густые и с таким удивительным колосом, что все, кто ни проходит мимо, останавливаются и спрашивают: «Что это за пшеница такая диковинная?» — «А это «коншаковка», — отвечают людям и рассказывают, как и откуда появилась на земле эта пшеница. Смекаешь, Саня?

— Смекаю, Андрей Иваныч, — прошептал мальчик.

— А теперь сюда посмотри. — Учитель показал на деревню с ее разномастными избами, крытыми дранью и соломой, на приземистые землянки, обложенные дерном. — Здесь наши Стожары раскинулись. Новые дома с широкими окнами, электрический свет повсюду, сады кругом, тротуары на улицах. Вон там на пригорке свой клуб, театр, там почта, радиоузел. И живет в этом новом селе Александр Коншаков, мастер высоких урожаев, бригадир или агротехник… как ему будет угодно. Бороды у него еще нет, но человек он в селе уважаемый, старики с ним за руку здороваются, из города к нему ученые приезжают, по радио о его работе по всей стране рассказывают.

— Что вы, Андрей Иваныч! — смутился мальчик. — Очень уж высоко поднимаете.

— А ты высоко не хочешь? Предпочитаешь пониже? — Учитель пристально посмотрел на Саньку. — А вот мать твоя большие дела начинает, не страшится. Чем же ты думаешь заняться?

Санька потупился и, сняв пилотку, долго тер рукавом алую эмалевую звездочку.

— Еще не решил? А я вот для тебя подыскал работу.

— Подыскали?

— Самую пока неотложную. Учиться будешь. В седьмой класс пойдешь.

— Андрей Иваныч!.. — задохнулся Санька.

— Спокойно, Саня. — Учитель положил ему на плечо руку. — Знаю про твое горе. Твои друзья мне все рассказали…

— Тимка?!

— Он. И Маша с Федей все знают. Но ты не сердись на них. Они должны были так поступить. Я теперь понимаю, почему ты ушел из школы: думал матери помочь. А вышло наоборот. Обидел ты ее. Она хочет, чтобы все кругом было, как при Егоре Платоныче. Чтобы никто его мечту-думу не забыл. И тебя она хочет видеть таким же, как при отце: добрым сыном, хорошим учеником в школе, первым человеком на селе в будущем. А ты вроде сам себе крылья подбил, школу бросил…

— Андрей Иваныч, — признался Санька, — у меня же с математикой неладно.

— Знаю, запустил. Остановить было некому. Но это дело поправимое. Федя Черкашин побольше твоего горя хлебнул, а школу не забывает. Мне твой характер, Саня, известен: возьмешься — нагонишь. Сейчас с отстающими по математике занимается Надежда Петровна. Будешь ходить к ней. Нужно — и я помогу.

Учитель заметил поднимающуюся по тропинке Катерину Коншакову, пошел ей навстречу. Санька остался один.

Медлительные сизые волны бесконечной чередой плыли по пшеничному полю.

Вдали голубели квадраты овса, зеленела картофельная ботва. Усатые колосья, склонившиеся над дорогой, щекотали Саньке руки; отцветшие травы роняли на землю свои семена.

Пышное белое облако, закрывшее солнце, как стрелами, было пронизано его лучами.

Вот она, родная земля! Здесь жил его отец, сейчас трудится мать. И разве есть для Саньки что-нибудь дороже этих мест!

Высоко в небе парила какая-то птица — не то коршун, не то ястреб. Санька долго следил за ее сильным полетом.

Он подошел к высокому берегу реки. Плотная волна ветра ударила Саньке в грудь, отшатнула назад, обдала смешанным запахом сена, речной осоки, парного молока.