Людмила Матвеева - Мы в пятом классе Страница 34

— Ну что вы! Никакие цветные картины не будут правдивыми без точности, без исследования жизни. Нельзя показать жизнь или человека приблизительно. Никто не поверит, и я сама не поверю. А когда не веришь, писать не можешь. Вы мне очень помогаете, я вам так благодарна.

Она смотрит внимательно. Почему она так изучающе смотрит всегда? А может быть, мои слова и моё настроение и вообще мой характер и моя работа — всё то, что кажется мне таким сложным, изменчивым, неуловимым, — всё это открыто ей? Может быть, она видит людей насквозь? А почему бы и нет? Она владеет законами, которым подчиняется поведение.

— Скажите, а вы действительно видите любого человека насквозь?

Она смеётся.

— Конечно, нет. Как же это возможно — любого видеть насквозь? Нет, это нельзя. И не нужно.

…А Серёжа бредёт по солнечной стороне улицы со своей сумкой. А в сумке тихо мяучит кошка Звёздочка. Совсем недавно у Звёздочки был свой дом, и у Пашки тоже. А теперь они сидят в сумке, там темно. И есть им хочется. И почему это их хозяин Серёжа придумал такое странное баловство — сажать их, живых кошек, в какую-то хозяйственную сумку. Сумка — это сумка, а не комната. Зачем же в ней жить? Звёздочке не понять, а Паше — тем более.

Серёжа старается нести свою сумку, не встряхивая. Тогда получается, что кошки как бы летят по воздуху в плавном полёте, а не болтаются в хозяйственной сумке. Впервые в своей жизни Серёжа оказался в безвыходном положении. Так тяжело ему сегодня, будто навалился на плечи большой груз. Куда идти с этой сумкой? Хорошие кошки, весёлые, ласковые, воспитанные, но нет во всём городе человека, которому они нужны. Только одному Серёже, больше никому. Наверное, зря он не спросил у Маши — может быть, она бы могла взять их к себе? У неё мама хорошая, она бы никогда не выгнала Машу с кошками на мороз. Но он не спросил. И Маша ушла. И теперь он больше никогда в жизни её не увидит. Разве можно встретиться второй раз случайно? Только один раз бывает случайная встреча. Эти слова были похожи на какую-то из любимых Серёжей песен. Но от них ему не стало легче. Он брёл и думал, что чудес не бывает.

Всё-таки одиннадцать лет — ещё не очень много. Серёжа многого не знает. Например, он думает, что чудес не бывает. Он не знает, что чудеса всё-таки случаются. Редко, не каждый день, даже не каждый год. А всё-таки случаются. И надеяться на них обязательно надо. А без этого вообще жить очень трудно.

Смотри, шарик летит!

Люда стоит под окном и кричит:

— Максим! Максим!

Он высунулся из форточки, влез ногами на подоконник.

— Чего?

— Пошли в Сокольники!

— Зачем?

— Привет! Как зачем? Лягушек ловить!

Совсем не нужны Максиму лягушки. Но как объяснишь Людке, что тебе не нужны лягушки? Она и не поймёт, и удивится. Максим бежит вниз, через две ступеньки перепрыгивает. Выскочил во двор. Стоит во дворе Людка. Сама маленькая, взгляд озорной, уверенный и насмешливый. Почему она его позвала? Он с ней двух слов не сказал, с Людкой этой. С собакой один раз дала сняться — и всё, и больше ничего.

— Сколько тебя ждать, Максим? Когда зовут, надо сразу идти.

Ещё новое дело. Дать бы ей раз по шее, этой Людке нахальной, и всё сразу окажется на своих местах. Нет, не дал он ей по шее. Идёт рядом с Людкой, смирно так идёт, на себя не похож. А как же Таня? Ну что — Таня? Людка идёт рядом, а Таня неизвестно где. Людка позвала его лягушек ловить. Вот и всё. И вообще при чём здесь Таня? Пришит он, что ли, к Тане?

— А на кой тебе лягушки?

— Как это на кой? Лягушки всегда нужны. — Столько уверенности в её тоне. Он даже смутился — глупый вопрос. Лягушки всегда нужны.

— А куда мы их посадим, лягушек?

— Как это куда? В гольфы, конечно. Видишь, у меня гольфы. А у тебя разве нет?

— У меня носки, — бубнит он.

— Носки? В носки тоже можно положить.

Идёт, выступает впереди него независимой походочкой, мелькают беленькие гольфы с кисточками, он на них почему-то смотрит, еле поспевает за Людкой. Какой-то вдруг стал неловкий, неуклюжий. А весной пахнет, и снег почти весь растаял, остался только у самых стен, сырой и тёмный, — не то снег, не то грязь. Она прохожего ловко обойдёт, а он топчется перед чужим широким пузом. Она близко от машины перескочит дорогу, а он не успевает перескочить и ждёт как растяпа. Всегда успевал, сегодня не успевает. А там следующая машина едет, а там и вовсе пожарная несётся, он всё ждёт. Мелькают беленькие гольфы далеко впереди.

А что, если повернуться и уйти? Вот пусть она несётся за своими дорогими лягушками. Зачем он тащится за ней? Сейчас нырнёт под арку, и привет горячий. Не оборачивается, несётся. Ну, и даже лучше — вот она, арка. Сейчас он перестанет за Людкой тащиться, только шаг сделать — не найдёт. А двор проходной, он этот двор давно знает. Вот сюда, ещё один шаг, и всё — не найдёт его Людка. Глупое будет у неё лицо, а так ей и надо.

Тут она и обернулась, в эту самую секунду. Как будто все его мысли слышала, как будто спиной его видела.

— Ну, Максим! Ты что? Догоняй же!

И смеётся, закинув голову. Над ним смеётся? Дать ей по затылку — посмеётся. И знает Максим, что не даст он ей по затылку. Нет, не даст. Вчера бы мог, очень даже просто. А сегодня не может, сегодня почему-то всё иначе. А как же Таня? Ну и что — Таня? При чём здесь Таня-то?

Опять Людка несётся вперёд, и Максим, который бегает быстрее всех в пятом «В», теперь плетётся сзади. И сам себя спрашивает: делать, что ли, ему больше нечего — за Людкой этой тащиться? Была бы хоть девчонка красивая, а то шпингалетина, фига какая-то с маслом. Не нужна она ему. Вон автобус идёт как раз. Сейчас прыгнет Максим в автобус, через десять минут дома будет. Ещё и на фехтование успеет. Или на музыку. На что захочет, на то и успеет. Вот так он решил, и всё.

До дома всего две остановки. Вот автобус, прямо перед Максимом, как по заказу, дверь открылась. А Максим? Он мимо автобуса, мимо, за белыми гольфами со смешными торчащими кисточками.

В Сокольниках зяблики поют, синички цвикают, воробьи создают переполох, как мальчишки в пятом классе. А Людка на сухом бугорке сидит у пруда, там только недавно лёд растаял. Вода тёмная, глубокая, холодная. И отражаются в ней облака и голые деревья. Старая ива стоит у самой воды, окунула тонкие ветки в воду.

— Людка! Что же ты расселась? Пошли лягушек ловить.

У Людки в глазах светятся точечки, а лицо у Людки трехугольное, остренький подбородок, как у лисёнка со станции юннатов. Людка голову повернула, от воды блики переливаются по её лицу.

— Ты же сама сказала — пойдём лягушек ловить.

Она так удивилась, просто понять не может, о чём он говорит. Бровки подняла, руками разводит.

— Зачем тебе, Максим, лягушки? И куда мы их посадим, лягушек?

— В гольфы, вот куда.

— В гольфы! — Она просто возмущена. — Что ты! Такую гадость — в гольфы! Ну уж нет.

Разве для того Людка надела новенькие беленькие гольфы с кисточками? В мартовский день, когда ещё холодно и коленки стынут. Совсем не для того она в гольфах, чтобы в них лягушек сажать. Нет, совсем не для того.

Максим очумело таращит глаза. Она же сама позвала его. Она на весь двор кричала про лягушек. А теперь она так натурально удивляется и разводит руками, что он сам чувствует — сказал большую дурость. Он сегодня чувствует себя очень глупым. А какой человек любит чувствовать себя очень глупым? Наоборот, каждый любит чувствовать себя очень умным.

Значит, что получилось? Людка разыграла его? А он-то поверил, пошёл за ней. И какие лягушки ранней весной? Ну при чём здесь лягушки? Вообще, какое отношение он, Максим, независимый мальчик, имеет к этим дурацким лягушкам? Потащился, дурачок. Сейчас он скажет Людке всё, что о ней думает. А что он о ней думает? Надо сообразить. Это, наверное, просто — надо только собраться с мыслями, уж он ей скажет. Она от него сразу отстанет, эта Людка.

— Что же ты стоишь, Максим? Пошли.

Она уже не сидит у пруда. Стоит перед Максимом, синяя юбочка трепыхается на ветру.

— Куда?

— Ой, смотри, шарик летит! — Людка тычет розовым пальцем в небо. — Ой какой! Синий в красный горошек!

Он задирает голову. В пустом небе плывёт облако, похожее на двугорбого верблюда. За ним — другое, похожее на лебедя. Нигде нет никакого шарика.

— Где? Где в горошек?

Максим вертит головой во все стороны.

— Что где?

— Да шарик!

— Какой, Максим, шарик?

А глаза у Людки светло-голубенькие, как весенней водой разбавленные. И честные-честные. А белые бровки удивлённо подняты.

Максим чувствует, какой он туповатый, небыстрый. Плохо соображает. Всегда был ловким, а сегодня стал вдруг неловким. Люди не любят тех, из-за кого они чувствуют себя неловкими. Им, наоборот, приятны те, с кем они могут быть остроумными, находчивыми.

А Людка-то, Людка!

Вот она пошла по дорожке, легко шагает, не касается пятками земли. Как балерина, строит из себя балерину, так бы и треснул.