Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги Страница 34

— Тогда расскажи мне, — сказал я, — расскажи мне о тех днях.

Чтобы он забыл свою слабость. А я — свой страх.

— Садись тут, не уходи. — Он стиснул мою руку и заглянул мне в глаза. — Ты хороший ребенок, господин Файерберг. Я чувствую, что ты ребенок с сердцем. Феликс тоже когда-то был такой. Но Феликс научился победить свое сердце. А ты берегись. Жизнь тяжелая для тех, кто такой добрый. Берегись плохих людей. Есть люди — как волки.

— Расскажи, — попросил я снова.

Но он еще не мог говорить. Попробовал раз, другой и перестал. Медленно пил воду. Усы его отклеились с одной стороны, но он этого не замечал. Еще несколько минут прошло в молчании. Он снова и снова сжимал мою руку. В моей голове промелькнула мысль, что если он умрет, то никто больше не сможет мне рассказать про Зоару и отца.

— В хорошие дни у Феликса, — слабый и надтреснутый голос его набрал силу, — было все, что он захотел. Авто «мерседес»? Был! Маленький корабль, яхта? Был! Самая красивая женщина в мире? Тоже была! В моей гостиной были сливки Тель-Авива: театральные люди, певцы, королевы красоты, журналисты, богачи, важные директоры! Все знали — у Феликса Глика самые лучшие вечеринки!

К нему постепенно возвращалась живость. Пусть бы так шло и дальше. Пусть он утешится воспоминаниями и забудет, что с ним только что случилось. Феликс глотнул вина, снова взглянул на меня пронзительно-голубыми глазами, как будто показывая мне, что он еще в форме, и нахмурился. Я улыбнулся — скорее из вежливости. С дрожащими губами очарования у него поубавилось.

— А какие столы были у меня в пятницу! — Феликс продолжал хвастаться слабым голосом. — Полная церемония! Первое дело — целый дом цветов! В каждом углу — свеча! Не электричество! Боже упаси электричество! Только свеча, красная свеча. Стиль! На столе белая скатерть. Среди стола — пребольшая хала[27], может, целый метр длиной, специально для меня испекали в Яфо. Тарелки с золотой каемочкой, а среди тарелки золотые буквы «Ф» и «Г», Феликс Глик…

Я уже устал улыбаться, у меня болели щеки, но я чувствовал, что если перестану, Феликс сломается. Расплачется или еще что. Не знаю, так мне казалось. Я чувствовал, что сейчас он полностью зависит от меня и моей улыбки. И чтобы подбодрить себя, я подумал: «Он человек странный и непредсказуемый, ну так что делать. А я разве не странный? Разве жизнь у меня не странная? Если бы у меня был дедушка, он вполне мог быть таким, как Феликс, и мы сидели бы вот так, я около его ног, и он бы рассказывал мне о своей жизни времен Пальмаха[28], преувеличивая и приукрашивая…»

— А у стены, за моей спиной, там, где гости, был особенный буфет: самые прекрасные фрукты, самая лучшая кошерная колбаса, креветки — только утром привозил из Греции самолет. И помни, что в то время в Израиле было бедно, не было денег, а у кого были деньги ходить в ресторан, тот получал там маленькую сморщенную курицу, не то что у меня!

— Погоди, — остановил я его, — а они знали, что ты…

— Преступник? — улыбнулся Феликс. — Ну же, говори это слово. Оно не кусается. Конечно, они знали. Может, из-за этого они и приходили. Умники и богачи любят быть немножко близко к опасности и преступнику. Не слишком близко, чутку. Нужна опасность в костюме смокинг, опасность, у которой есть вежливость, как в Европе, опасность, которая умеет поцеловать ручку даме, — такая опасность, как Феликс. Ну да, они не знавали про меня всё-провсё: что, кому и почем. Не всякую вещь надо рассказать людям. Невежливо. Представляй себе: вдруг, посреди того, как они едят французский суп, я вдруг рассказываю, как беру банк в Барселоне и как пришлось стрелять двух полицейских, которые мне мешались? Некрасиво, а? Портить аппетит.

— Ты правда стрелял в полицейских?

Мой новый план — представить Феликса своим дедушкой — потерпел полный крах. Ну почему нельзя быть просто милым старичком?

— А что делать? — Феликс пожал плечами. — Их работа — поймать Феликса, моя работа — убегать. Нет Феликса — нет работы, разве не так?

— Они умерли?

— Кто?

— Полицейские! — Я чуть не закричал.

— Умерли? Упаси Бог! Феликс хорошо стреляет. Всегда попадает в десятку! Феликс никогда не убивал. Только забирал деньги, оставлял золотой колосок — и пшшшш, нет Феликса!

Я сглотнул слюну. Надо ловить момент.

— А можно?.. Можно посмотреть на него?

— На колосок? — Он испытующе взглянул на меня, а затем вытащил из-за воротника тонкую цепочку. На цепочке был золотой медальон в форме сердца. В таких обычно носят фотографию. Но меня интересовали только колоски. Они висели рядом с медальоном. Два, золотые, тоненькие. Блестят в мягком свете. Я коснулся их кончиком пальца — на большее не решился. Тысячи полицейских по всему миру мечтали об этой минуте: поймать Феликса вместе с его колоском.

— Когда-то, пятьдесят лет назад, когда я только начинал делать профессию, я пошел к ювелиру в Париже и заказывал у него ровно сто таких колосков. Да! Еще до того, как стал настоящим Феликсом, я уже решал, какой стиль будет у Феликса всю его жизнь. — Феликс тронул колоски, подышал на них, а потом протер краем рукава. — Сначала было сто. Потом я заказывал еще сто. И еще сто… Выходило триста. Сейчас все колоски Феликса поразбросаны во всех местах мира, каждый оставался в своем месте: в банке, в сейфе, во дворце, в корабле, в кошельке… В каждом месте, где я делал что-то особенное — работу, или большой кураж, или большую любовь, — там я оставлял колосок. Память от Феликса.

Потом он хитро посмотрел на меня.

— И сегодня тоже, да? Когда мы сошли с поезда!

Вот что это был за блеск. Тихий звон — как будто упала монетка. Я видел золотой колосок в действии!

— И сегодня. Конечно. Это красиво, остановить целый поезд. Это стиль. Я еще ни одного разу так не делал. И оставлял колосок. Как Пикассо оставлял подпись внизу картины, а? А сейчас что оставалось? Оставалось два. Смотри как следует, господин Файерберг: это самый ясный знак для Феликса, что карьера доходит к концу.

Хотелось потрогать их еще раз, но я не решился. Сейчас я увидел их его глазами: последние песчинки в его песочных часах.

— Да, — с тяжелым вздохом сказал Феликс, — кончается, старик. Кончается.

— А твои друзья? — Я снова попытался подбодрить его. — Ну, те, кто приходил на вечеринки…

— У Феликса нет друзей! — Он снова спрятал цепочку и предостерегающе поднял палец. — Есть только люди, которые любят веселиться у него и танцевать на вечеринках. И это совсем нормально. Я посылал им подарки, каждый день рождения — один подарок. Но друзья… Друзья от сердца? Может, только одна женщина была мой друг во всем мире, и даже это было втайне. Никто о ней не знал. И все.

— Твоя жена?

— Жена? Боже упаси, жена! Жена — это нехорошо ни мне, ни ей. Но это была женщина, которая и вправду любила Феликса… Может, думала, что Феликс такой рыцарь, такой Робин Гуд — украдет у богатых и отдает бедным… Она любила меня какой я есть: романтик, смельчак… Непохожий на ее друзей-интеллигентов. Я мог не только говорить красивые слова и читать Шекспира, я умел драться, умел бокс, умел держать пистолет. И умел сохранять тайны. И она, моя женщина, знала, что из всех людей, которые вились вокруг нее как мухи, она могла положиться только на Феликса…

Я внимательно слушал. Габи никогда не рассказывала, что у него была любимая женщина. Одна-единственная, настоящая.

— А все остальные, кто был рядом с Феликсом, — они были только чтобы веселиться, смеяться и танцевать. И это совсем нормально. Послушай меня, послушай старика, который видел все и знает всю правду: не надо знать людей слишком хорошо. Да. Если забираешься слишком глубоко в душу — уже нельзя веселиться вместе просто так, уже нельзя танцевать, и смеяться, и забывать про неприятности, потому что внутри у человека всегда рана на ране и черное на черном. Зачем? — Он торопливо отхлебнул вина, уронив несколько капель на брюки. — Но знай — Феликсу и не нужны друзья. Феликс — одинокий человек. Лучше всего ему одному. И поэтому Феликс не был в печали, когда его поймали, устраивали большой суд и писали в газетах глупости: мол, Феликс Глик — международный жулик и архипреступник… — Он изо всех сил пытался улыбаться, как будто рассказывает что-то смешное, но уголки губ у него дрожали. — И интересная вещь: все, кто приходили к Феликсу, и ели у Феликса пребольшую халу, и получали подарки на день рождения, — все они вдруг забывали, кто такой Феликс. Красиво, а? И писали в газетах, что вообще не знают Феликса! Что только раз случайно заходили на его вечеринку! Писали, что в сердце всегда смеялись над этим Феликсом, который дурак и любит делать впечатление, который некультурный и думает, что может покупать друзей за деньги… Но все совсем нормально! Да, сэр!

Улыбка готова была вот-вот слететь с его лица.