Мари-Од Мюрай - Мисс Черити Страница 36

Одно из таких собраний, устроенных миссис Саммерхилл, я не смогу забыть никогда. Выяснив, что тема собрания — «Был ли пупок у Адама?», мама усомнилась, стоит ли мне туда идти, поскольку молодой леди не пристало проявлять интерес к мужской анатомии.

Приглашенный оратор, преподобный Томкинс, с первых же слов своей лекции не стал скрывать, что пупок есть «память о связи матери и ребенка in utero»[11]. Многодетные матери тотчас напустили на себя отстраненный вид, словно это не имело к ним никакого отношения, зато юные девушки заметно оживились.

Итак, вопрос поставлен: был ли пупок у Адама? Ведь сказано в Библии: «И создал Господь Бог человека из праха земного». Адам рожден уже взрослым, а не грудным младенцем. Значит, пупок ему не требовался. Из этого следует логическое заключение: наш праотец Адам пупка не имел.

Оживление в зале.

Мы вернемся к данному вопросу через минуту. А пока рассмотрим с научной точки зрения библейский текст о сотворении мира.

Последняя фраза мне очень понравилась — «Книга новых чудес» внушила мне уважение к научному мышлению.

Внимательное прочтение Книги Бытия позволяет высчитать возраст Земли. Вот что говорится в Библии: «Адам жил сто тридцать лет, и родил сына — Сифа, и после рождения Сифа прожил восемьсот лет. Сиф прожил пятьсот лет…»

Произведя несложные арифметические вычисления и сложив возраст всех патриархов, фараонов и британских королей, преподобный Томкинс заключил, что возраст Земли составляет шесть тысяч лет с хвостиком. Мои глаза округлились от изумления, поскольку в каменоломнях Кента я в свое время лично находила значительно более древние окаменелости.

Да-да, вижу кое-какие недоверчивые взгляды. Каким образом, вопрошают эти взгляды, можно утверждать, что Земле всего шесть тысяч лет, если найденные окаменелости указывают куда более солидный возраст?

Я поспешно опустила взгляд.

И все же я настаиваю, что смогу доказать: возраст Земли составляет шесть тысяч лет.

Курица происходит из яйца, а яйцо из курицы — таков был научный довод преподобного Томкинса. Бог, создавший сей круговорот, не может опровергнуть существование самого себя. Тем не менее, сотворяя новый вид, он создавал взрослую особь. Но, чтобы сохранить неразрывность круга, наделял эту особь надлежащими признаками предсуществования.

Таким образом, Господь и окаменелости создал в момент сотворения Земли шесть тысяч лет назад, но сделал так, что они выглядят гораздо более древними. И все животные, что появились на пятый и шестой день творения, были созданы Господом взрослыми, но с признаками предшествующей жизни. И это тоже я намереваюсь доказать с научной точки зрения.

И действительно, у преподобного Томкинса нашлось научное доказательство. Доказательство гиппопотамом. Если бы Бог создал взрослого гиппопотама с новыми зубами, животное никогда бы не смогло ими воспользоваться. Потому что, если бы клыки не стачивались от многолетнего жевания, то наш несчастный новенький гиппопотам не смог бы даже сомкнуть челюсти.

Итак, судите сами, стал бы Господь создавать взрослого гиппопотама с новыми зубами, чтобы тот умер с голоду?

Преподобный презрительно усмехнулся: невозможно даже допустить подобную абсурдную мысль. Из сказанного проистекало следующее: подобно гиппопотаму, Адам имел пупок в качестве признака своего несуществующего прошлого.

Таким образом, у нашего предка Адама имелся пупок!

Я вышла с чувством, будто меня огрели дубинкой по голове. Мама, напротив, ликовала: наконец-то она получила научные доказательства библейских сказаний. Теперь-то, выразила она надежду, я перестану таскать домой горы булыжников, столь безбожно лгущих о своем истинном возрасте.

К счастью, вскоре я отправилась навестить Шмалей и рассказала Ульриху о лекции преподобного Томкинса, после которой меня стали одолевать дурные сны.

Герр Шмаль слушал меня и при этом восклицал, хлопал себя ладонью по ляжке, резко откидывался назад, рискуя рухнуть вместе с креслом в камин. Но ни разу не перебил.

Вот чем они забивают женские умы! Моя драгоценная мисс Тиддлер, вы же знаете: библейская история очень увлекательна, но это всего лишь сказки!

Ульрих, Ульрих…

Герр Шмаль поднялся и отправился в библиотеку, принес оттуда тоненький томик и вручил мне.

«Происхождение видов», Чарльз Роберт Дарвин.

Дарвин? Тот противный господин, который утверждает, что мой дедушка был обезьяной?

Не обращайте внимания, мисс Тиддлер. Бланш — исключительная женщина, и я каждый день благодарю Бога за то, что Он послал ее мне. Но иногда она говорит такую ерунду, что ставит себя в неловкое положение, хоть она и так уже в положении.

Ах!

Я прочла все имевшиеся у герра Шмаля произведения мистера Дарвина. Меня нисколько не смутило, что несколько миллионов лет назад мои предки прыгали по деревьям. Напротив, чем больше я читала мистера Дарвина, тем больше проникалась мыслью, что моя родня не ограничивается человеческими особями. Неужели кто-то может усомниться в том, что Питер приходится мне кузеном?

Вскоре я вернулась домой, на четвертый этаж, который, подобно миру, сотворенному по рецепту преподобного Томкинса, выглядел новехоньким, но хранил признаки прошлой жизни. Я бы даже сказала, что там прочно обосновались призраки. В проходной комнатке перед детской мне мерещилась склонившаяся над шитьем Табита с корзинкой для рукоделия у ног. От этого видения я вздрагивала, однако списывала все на пережитые пожар, шок и горе. Но теперь по утрам, когда я пыталась подняться в половине седьмого, меня охватывала такая слабость в ногах, что приходилось садиться обратно на кровать, и я стала опасаться, не начинается ли у меня паралич. В семь часов Глэдис приносила завтрак, и после пресной овсянки с безвкусным чаем силы возвращались — начинался день. День, наполненный учебой и молчанием, в компании немых: Питера, Мадемуазель Дезире и Петруччо, к которому так и не вернулся дар речи.

Каждое утро я рисовала карандашом и красками. После обеда, если мама оставляла мне экипаж, я ездила в музей или в гости к Шмалям или к малышам Картерам. Мама по-прежнему ревновала меня к любым увлечениям, и, стоило ей завидеть меня, одетую для выхода, у нее тотчас возникала крайняя нужда съездить к мисс Дин или к сестрам Гардинер. Она всегда настаивала, чтобы я ехала с ней, и если мне не удавалось уклониться от этой обязанности, то я заранее смирялась с тем, что вернусь домой полумертвая от скуки. Ужин подавали в шесть, он проходил в привычном молчании. Я рано укладывалась в постель и до изнеможения повторяла про себя Шекспира. Засыпая, я обещала себе, что однажды этому пустому существованию придет конец, что-то произойдет, что-то случится со мной, что все усилия, которые кажутся сейчас напрасными, наконец-то обретут смысл.

Тем временем мои приступы дурноты учащались; пришлось вызывать доктора Пайпера. Он обследовал меня, задал вопросы, потом покачал головой.

Вы не больны, мисс Тиддлер. Это все нервы. Вам необходимо сменить обстановку, поменять образ жизни…

Он лукаво подмигнул и повторил: «Сменить образ жизни, моя милая…»

Но перемена обстановки и так случалась у меня раз в году, когда мы уезжали в Дингли-Белл. Я по-настоящему была влюблена в Кент, в его леса, луга и реки. Я бродила по сельским тропинкам с глуповатым Кипером, который путался под ногами, и с серой холщовой сумкой через плечо, в которой лежали перочинный нож, мешочки для сбора образцов камней и растений, карандаши и блокноты для записей или набросков. Подозреваю, что выглядела я более чем странно в древней соломенной шляпе, пыльных ботинках и с посохом. Папа, разделявший мою страсть к природе, подарил мне серую ослицу с тележкой. За загадочные миндалевидные глаза с черной обводкой, как у восточных принцесс, я окрестила ослицу Нефертити. Время от времени мы с Нефертити забирались довольно далеко от дома, и я чувствовала себя такой же независимой, как кузина Энн. Иногда мы с Нефертити заезжали к Бертрамам.

Кузины принимали множество визитов. Лидия худела и, хоть и не была больна, все сильнее напоминала Филипа. Энн, напротив, полнела. Она любила поесть. Пока ее формы лишь слегка округлились, что, впрочем, ее не портило, а скорее добавляло прелести ее кукольному личику. Ни та ни другая не были помолвлены, и леди Бертрам призывала дочерей «жить полной жизнью». Мистер Эшли наведывался к ним при первой возможности. Я сразу узнавала, когда он приезжал. В такие дни щеки Лидии начинали гореть как в лихорадке, а Энн делалась суетливее обычного. Стоило мистеру Эшли объявиться, война между сестрами разгоралась с новой силой. Пусть он и был лицедеем, но я ясно видела, чего он добивается на самом деле. Он хотел признания в любви от Лидии и для этого, как в плохих французских комедиях, флиртовал с Энн, заставляя старшую сестру ревновать.