Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова Страница 36

В центре города, на бывшей Плацпарадной площади, Мустай увидел скопление людей. По примеру других ребятишек он взобрался на дерево и долго не мог понять, что происходит. По площади маршировали подростки. Мальчики были в коротких штанишках, девочки — в юбках из сурового полотна в складку. Вместо блузок на них были гимнастерки с нагрудными карманами и погончиками на плечах. На широкополых шляпах, загнутых с правой стороны, виднелись красные пятиконечные звездочки. Каждый нес в руках посох, точно винтовку.

Впереди колонны шли двое мальчиков и, вскинув к небу длинные серебристые фанфары, звонко трубили в них. Старушки крестились, не понимая, что происходит.

За фанфаристами шагал знаменосец. Зеленый шелковый флаг, с Георгием Победоносцем на одной стороне и красной пятиконечной звездой — на другой, развевался на ветру. Двое часовых с рапирами охраняли знаменосца.

Парад городских скаутов начался представлением на площади: состязались в сноровке и ловкости. Первое испытание — кто скорее разожжет костер с помощью одной спички. Над холмиками дров был протянут шпагат с прикрепленным листком бумаги. Выигрывал тот, чей костер, разгоревшись, поднимался кверху до бумажки и сжигал ее.

После костров началась новая игра — в переправу через пропасть.

Один из скаутов с ловкостью обезьяны вскарабкался на верхушку столба. Снизу ему подали люльку, связанную из четырех посохов. Скаут прикрепил ее к натянутому над площадью канату, сел верхом и на глазах восторженных ребятишек поплыл по воздуху. Кто-то крикнул: «Оборвется!», и люлька в самом деле сорвалась с каната. Скаут вывалился на мостовую, и все увидели, как его лицо залилось кровью. Мало кто заметил, что то была не кровь, а клюква, которой «пострадавший» сам себя намазал.

Санитары спешили на помощь. Связист с помощью двух флажков передал в другой конец площади о несчастье. Из палатки с красным крестом четверо скаутов вытащили носилки и бегом кинулись к месту происшествия. «Раненому» перевязали лицо и голову, положили его на носилки и понесли к палатке.

Мальчишки кричали: «Разбился! В больницу понесли!»

— Как тебе нравится этот спектакль? — услышал Мустай голос паренька, стоящего под деревом.

— Представь себе, интересно, — ответила ему девушка в голубой сатиновой кофточке со знаком «КИМ» на груди.

— Чем?

— Не знаю. Есть у них какая-то завлекающая сила. Смотри, сколько людей собралось.

— Маскируются… Белую лилию закрыли пятиконечной звездой.

— Только Георгия Победоносца забыли переделать в буденновца, — усмехнулась девушка.

Парад скаутов закончился. Они свернули палатки, построились в ряды и пошли под звуки оркестра.

Мустай вернулся на берег Оки, где оставил свою обессилевшую от голода родную эни.

Она сидела у самой воды, и легкая волна чуть накатывалась на ее опухшие ноги. Мустай отдал матери селедочную голову. И та стала есть, глядя перед собой безучастными, выцветшими от слез глазами.

В некотором отдалении от них на огородах работали комсомольцы. Оттуда доносились веселые голоса:

— Эй, Самара, качай воду!

От реки до самой деревни Ромоданово тянулись грядки, покрытые рядами капустной рассады. Комсомольцы поливали их с помощью пожарного насоса. Четверо парней в засученных до колен штанах, загорелые, без рубах, качали помпу. Один стоял в воде и поддерживал хлюпающий хобот полярного рукава, чтобы не засасывало в него речной ил. Мустай подумал, что этот паренек здесь главный. Он изредка взбегал на высокий берег и громко кричал девушкам, готовившим обед:

— Эй, там, на кухне, поскорее шрапнель варите! А то у ребят кишки марш играют!

Увидев Мустая, он спросил:

— Братишка, что глазеешь? Становись воду качать!

— Дядю Колю не знаешь? — спросил Мустай.

— Дядю Колю? А дядя Митя тебе не годится?

— Какой?

— Вот я.

Мустаю было не до шуток, и он сказал:

— Дядя Коля нужен, однако.

Засучив штаны до колен, Мустай вошел в реку, сначала придерживал хобот пожарного рукава, чтобы не очень хлюпало, а когда паренек в матросской тельняшке устал качать, занял его место.

Он работал с долговязым парнем. Тому из-за роста приходилось нагибаться, а Мустаю подниматься на носки и чуть не виснуть на рычаге насоса, взлетавшем высоко кверху.

— Тебя как зовут? — спросил чернявый.

— Мустафа, Мустай серавно.

Когда работа подошла к концу, Мустай отряхнул намокшие штаны и, ни слова не говоря, пошел прочь.

— Куда ты? Сейчас обедать будем, — остановил его Митя Азаров.

— Серавно, мамка ждет.

— Зови сюда и мамку.

— Дядю Колю, однако, искать надо.

— Кто такой?

— Не знаю… Хороший человек… Детишка коммуну берет.

— Ах вот что! Ну, считай, что ты нашел дядю Колю, — рассмеялся Митя. — Кончим поливать, поведу тебя к нему.

Комсомольцы собрались на обед в овражке, неподалеку от берега Оки. Там коптила старая полевая кухня с единственным колесом. Вместо второго был подставлен чурбак. На круглых железных боках закопченной кухни виднелись вмятины: когда-то она была прострелена и запаяна. Кухню раздобыли в военкомате, и с тех пор она стояла здесь. Комсомольцы приходили на огороды после смены, работали бесплатно. Они организовали коммуну — сложились скудными пайками, выбрали дежурных, и хотя не слишком было сытно, зато работалось весело и дружно. Не для себя старались — спасали голодных детей.

Над величавой, спокойной рекой гулко прозвучали удары в обрезок рельса. Обед. Дежурные разливали чечевичную похлебку в котелки, а у кого их не было — в алюминиевые кружки. Мустаю налили первому и велели отнести больной матери. Комсомольцы с сочувствием смотрели, как жадно набросился на еду Мустай и как безразлично, вяло орудовала ложкой мать.

— Ее надо в больницу определить, — предложил кто-то из комсомольцев.

— Не примут, лазареты переполнены.

— Но не оставлять же ее здесь. Возьмем ее. В губкоме помогут устроить в Хлюстинскую больницу.

В разгар обеда в огороды пришел комсомолец Сережка: для одних — красный герой, для других — дебошир и анархист.

— Явился, партизан? — с ходу атаковал его Митя. — Ты чего там устроил на базаре?

Сережка стащил культяпками кепку с головы, утер подкладкой потное лицо и сказал, присаживаясь рядом с Митей:

— А тебе что, нэпманов жалко?

— Брось бузить… Я не их, а честь комсомольскую защищаю, а ты ее роняешь.

— О чести помалкивай, я ее своей кровью отстаивал! — И Сережка спрятал в карманы изуродованные руки.

— Знаю… — хмуро сказал Митя. — Война кончилась, и надо не шашкой работать, а головой.

— Кому как, — не соглашался Сережка. — Ты головой работай, она у тебя крепкая, а я буду шашкой…

Комсомольцы знали — Сережка не даст спуску секретарю. Разговор будет прямой и резкий, а это всегда интересно.

— Ты вот хлебаешь суп из шрапнели, носом дергаешь, а в городе буржуазия возрождается, как в старое время. Ты был на базаре? Нэпман ведет себя хозяином: хочет — рубль с тебя возьмет, хочет — тысячу, полная его воля. А рабочему человеку где взять такие деньги? Выходит, мы опять в кабале. Только раньше были дворяне да купцы, а сейчас совбуржуи-нэпманы.

— Чудак ты, Сережка, — усмехнулся Митя, — это они у нас в кабале, а не мы у них.

— Интересно… чем же ты их закабалил?

— Налогами… И вообще возвращение капитализма исключено, потому что командные высоты в руках государства. — И Митя перечислял, загибая один палец за другим. — Армия у нас, промышленность в руках рабочих, земля у крестьян…

— Считай, считай, а буржуи посмеиваются.

— Больше не будут, — пошутил кто-то из комсомольцев. — Сережка на них страху нагнал…

— Налейте супу этому борцу за Советскую власть, — сказал Митя, чтобы закончить спор.

Место в Хлюстинской больнице добыли с трудом и положили туда мать Мустая. Самого мальчика взяли Азаровы: где четверо, там и пятый прокормится. К тому же детские дома были переполнены.

Валя и Надя встретили Мустая заботливо, нашли кое-что из белья и вместе с Митей отправили в баню.

Вернулись они веселые. Мустай выглядел комично. На нем была черная косоворотка, Валины сатиновые шаровары и стоптанные лыковые лапти, подаренные Илюшей в бору.

Почему Мустай не захотел расстаться с лаптями, выяснилось неожиданно. За ужином возник разговор о том, почему Мустай искал «дядю Колю».

— Илюшка сказал… В бору стадо пасет. Пиньжак мине дал, чабата скинул, молока приносил.

Митя и Валя переглянулись. Они знали от Петра Николаевича, что Илюша пасет в бору стадо.

— Какой из себя Илюшка, не белобрысый?

— Маленький совсем, чабата дал. Гляди. — И Мустай показал ногу, обутую в лапоть.