Вера Новицкая - Галя Страница 38

Не тая тоски, откровенно плачет старая белая береза. Ветер разметал ее зеленые косы, и они раскачиваются, и бегут с них, нагоняя друг друга и падая на зеленую мураву, прозрачные, чистые слезы.

Плачут-заливаются прибрежные остролистые ивы, струей роняя обильно катящиеся слезы в молчаливое и таинственное лоно задумчивого темного пруда. Плачет обездоленная засохшая слива, ее жалобные одинокие слезы льются по обнаженному худому остову.

Безутешно рыдает вечно дрожащая осина и думается ей, что обильными потоками слез она сможет смыть издревле запечатленное несмываемое свое клеймо.

Жалобно плачут и гнутся беззащитные веточки розовых кустов. Всхлипывая, они градом рассыпают вокруг свои брызги-слезинки, и сколько их, еще невыплаканных, дрожит на нежных зеленых листьях, в розовых ароматных чашечках цветов.

Опечаленные, смотрят, пригорюнившись, большие анютины глазки: они растерялись при виде плачущих лип, березок и жизнерадостных. ярких роз; озираются вокруг, и крупные алмазные слезинки застыли в их широко открытых очах. Они ждут радостной улыбки солнца, чтобы, весело засмеявшись, ответно блеснуть ему своими бриллиантовыми каплями и его ласковым горячим поцелуем осушить недавние следы своей печали. Но напрасно ждут они: плотно занавесилось солнце серой пеленой, оно прячет свои золотые стрелы;

ни улыбки, ни привета не шлет оно: беспросветно хмурое нависшее небо.

Беспросветно и на душе стоящей около окна девушки: и из ее глаз вот-вот готовы хлынуть слезы: горькие слезы отчаяния и жаркие слезы мольбы Господу, кто один властен облегчить ее горе.

Асе сегодня особенно плохо. Девочка так слаба, что пульс ее едва уловим, дыхание лишь чуть-чуть приподнимает худенькую грудку.

В эту ночь ни Галя, ни Михаил Николаевич ни на секунду не смыкали глаз. Была составлена срочная телеграмма в губернский город на имя местного светила медицинского мира и на рассвете отправлена ему, с просьбой выехать первым отходящим поездом. Последний слабый проблеск надежды был связан с именем этого человека, творившего, как говорили, чудеса. Но ожидать прибытия профессора можно было не ранее часов семи вечера. Томительно, безжалостно ползло время, не предвиделось, казалось, конца этому тусклому унылому дню…

Наконец раздался звук подъезжающего экипажа. Едва заслышав его, Таларов торопливо поднялся с кресла и поспешными бесшумными шагами направился навстречу профессору.

Галя, вытянувшись во весь рост, с пристально устремленными на образ молящими глазами, застыла среди комнаты. Безмолвно творила она на груди своей несчетное число крестных знамений; чем слышнее становились приближающиеся шаги и сдерживаемый голос Михаила Николаевича, торопящегося поставить в известность профессора о ходе болезни ребенка, тем быстрей, чаще и нервнее делалось движение руки девушки.

Вот, наконец, тот человек, который сейчас вольет широкий поток светлой радости в их существование или потушит последний теплящийся еще в сердце огонек надежды.

В комнату входит худощавый седой старик, со строгими тонкими чертами лица. Он издали отвечает на поклон Гали и, не теряя ни секунды, подходит к кроватке ребенка. Тщательно, подробно производит он осмотр.

Гале кажется, что еще немного, еще две-три минуты этой пытки неизвестностью, и сердце ее разорвется на части. Она впивается взглядом в лицо доктора, но его выражение строго и непроницаемо; ни одна черточка не выдает мыслей и впечатлений этого выдержанного человека.

Осмотр окончен. Сейчас раздастся страшный приговор: жизнь или смерть.

— Очень серьезно, — как тяжелый удар молота, упало жесткое слово среди напряженной тишины. — Дорога каждая минута, пока сердце еще не отказалось работать. Я сделаю подкожное впрыскивание, но, если этот раствор окажется бессильным…

Профессор, оборвав фразу, в знак своей дальнейшей беспомощности развел руками.

Но вдруг, при взгляде на помертвевшие лица этого сильного молодого мужчины, точно согнувшегося и постаревшего в одну секунду, и этой юной девушки, казавшейся воплощением самой скорби, добрая и ласковая улыбка осветила строгие черты старика. Он теплым и растроганным голосом добавил:

— Тогда остается еще один крайний выход, но… Не нужно пока думать о нем. Будем больше верить в… Милосердие Божие, — на секунду запнувшись, вымолвил профессор; в торжество науки, очевидно, не столь тверда на сей раз была его личная вера. — А теперь приступим.

Истребовав и получив все необходимое, доктор достал из бокового кармана футляр со стеклянным шприцем и ампулку с какой-то жидкостью. Несколько кратких приготовлений, и содержимое цилиндрика постепенно исчезло под бледной, прозрачной кожей больной. Девочка чуть вздрогнула от минутной боли укола и снова неподвижно застыла с закрытыми глазами в прежнем положении.

— Часов через пять-шесть результат выяснится, а пока будем терпеливо ждать и… надеяться, — снова ласково улыбнулся профессор.

Ему предложили поужинать и выпить чаю, затем отвели в предназначенную для ночлега комнату, снабдив газетами и журналами.

И снова поползли томительные бесконечные часы ожидания. Аккуратно, добросовестно раздавался в положенное время размеренный часовой бой, загадочный и страшный заключенной в нем тайной: приближал к смерти или возвращал к жизни истекший промежуток неподвижно распростертое крохотное детское тельце?…

Было уже за полночь. Профессор только что возвратился из комнаты больной после нового освидетельствования ее пульса и сердца и в раздумье опустился в кресло. Вдруг раздался легкий стук в дверь.

— Войдите, — проговорил старик.

На пороге показалась Галя. Ни кровинки не было в ее лице; из широко открытых глаз глядела смертельная тоска. Девушка быстро подошла к сидевшему.

— Скажите, профессор, ведь… Все кончено, да? Надежды нет? Вы только для утешения сказали, что через час-два лекарство может подействовать? И хорошо, пусть он, бедный, надеется, но ведь это неправда? Раз улучшения нет до сих пор, то его и не последует? Я угадала? Да? — глядя прямо в лицо профессора, с дрожью в голосе допрашивала Галя.

— Вы молчите, значит, я права? — снова допытывалась она.

— Боюсь, что да, — тихо проронил профессор.

— Я это чувствовала, я почти не надеялась. Хотела и не могла. Но вы упомянули еще о другом средстве, вы сказали, что совсем в крайности… Ведь вы испробуете, вы примените его? Вы же сделаете? Правда?… — молила девушка, едва произнося слова от душившего ее волнения.

— Я имел в виду вливание живой крови в организм больной, — пояснил профессор, — но это доставит малышке только бесплодные лишние муки… Сердце так слабо, оно не выдержит напора свежей крови. С вероятностью в девяносто девять процентов последует немедленный смертельный исход, — возразил старик.

— Но ведь есть еще этот один, сотый! Подумайте, целый процент! — как утопающий за соломинку, хваталась Галя за эту маленькую сотую долю надежды, разросшуюся до неимоверно больших пределов и сиявшую ей как спасительный маяк в бурю. — Профессор, ради всего святого, ради всего дорогого, умоляю вас, испробуйте! Ведь тут хоть один процент, один, да есть.

А иначе безвыходны все сто… — сорвавшимся голосом закончила девушка.

— Да, с этой стороны вы, конечно, правы, дитя мое, и я готов согласиться, но ведь одного моего желания мало: где же тот безусловно здоровый субъект, который согласится пожертвовать частью своей крови? — спросил старик.

— Ах, если дело только в этом! — со вздохом облегчения вырвалось у Гали, и что-то вроде бледного луча осветило ее личико. — У меня ее так много, этой крови! И я всегда здорова, никогда в жизни еще не болела. Ради Бога!.. Ради Бога, возьмите ее скорее, скорее! Я так боюсь!.. Ведь дорога каждая минута… Секунда даже!.. Ведь вы согласны? Да? Вы сказали. Ну, так скорее, ради Христа, скорее! — дрожа от нетерпения, торопила Галя.

Но профессор осторожно взял девушку за руку и ласково посмотрел в ее матово-бледное исхудавшее лицо:

— Милая моя девочка, взять у вас кровь? — заговорил он. — Да я готов вам самой добавить ее сей же час! Ведь вы истощены до крайности, только нервы да сила воли еще держат вас на ногах. Это ж безумие: рисковать погубить одну и даже не спасти другую…

Но Галя перебила его.

— Я умоляю, я заклинаю вас всем для вас святым, исполните мою просьбу! Вы не знаете, вы не можете себе представить, что составляет для отца этот ребенок! В нем его все, у него больше ничего нет. Это его солнце, его воздух, его жизнь! Он не переживет, не вынесет ее смерти! И вы не знаете, что за человек он сам. Профессор, вы тоже отец, у вас тоже есть дети, вы не можете не понять, не почувствовать всем сердцем, всей душой не почувствовать, что испытывает, как страдает этот отец! — со сложенными на груди руками, молила Галя.