Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я: Повести Страница 39

— Почему?

— У нее ребенок будет. Всех спасет. — Тон у Глашки был такой странный, что Сенька растерялся вконец:

— Как спасет? Врачом, что ли, будет?

— Не знаю… Может быть… Все равно… — пробормотала Глашка.

Девушка в плаще, не ожидавшая прикосновения и вовсе не видевшая приблизившегося сбоку милиционера, от неожиданности пошатнулась и, неловко переступив на каблуках, упала на бок, выставив вперед острый локоть.

Несколько девиц с визгом бросились ей на помощь, вмиг облепив растерявшегося милиционера. Человек пять кинулись к милицейской машине и вроде бы попытались опрокинуть ее. Но все перекрыл дикий, истошный визг Глашки:

— Не трожь ее!!!

Сенька не успел ничего сообразить, как девочка рванулась вперед, вмиг очутившись перед самым бампером милицейской машины. Одна из орущих девиц, вовсе ошалев, ломанулась в открытую дверь кабины и, оттеснив шофера, схватилась за руль…

Что произошло дальше, Сенька не понял. И не хотел понимать, оттягивал, как мог, тот миг, когда понять все же пришлось, и понимание это растопило мозг, взметнуло подо лбом знакомую жаркую волну…

Машина вдруг резко рванула с места, ткнула Глашку тупой желтоглазой мордой и тут же остановилась, скинув кого-то с подножки, словно оглушенная взвившимся вокруг воплем.

— Гла-ашка!! — сам не слыша себя, заорал Сенька, ласточкой, как в воду, кидаясь в толпу.

Отчего-то не упал, в три прыжка одолел открывшийся перед ним коридор. Разом увидел всю Глашку. Серо-зеленое короткое пальто, неловко подогнутая нога. Колготки порвались, и видна ссадина на коленке… Упал на колени, приподнял голову девочки, позвал по имени пересохшими губами. Рыжеватые Глашкины волосы сбились на глаза, левая скула и висок чуть замазаны кровью…

— А-а-а! Сволочи!!! — взвыл Сенька и вскочил на ноги. И тут же понял, вспомнил: Глашка знала, знала все, что произойдет. Знала еще с утра, когда выходили из тяжелых дубовых дверей, и потом, когда жевала жвачку…

«Зачем?! — до хруста сжимая зубы, думал он. — Зачем?! Почему не отказалась идти, почему не сказала мне? Я бы понял, спрятал, защитил… — В этом месте Сенька усмехнулся по-взрослому горько. — Защитил? От чего? От судьбы? Разве ж от нее можно защитить? — И тут же дикая, невесть откуда взявшаяся злоба захлестнула его. — А почему нет?! Что это за судьба такая? Где она? Вот эти, что ль?!» — Полоснул взглядом по возбужденным, яростно-любопытным лицам вокруг. Выделил знакомого уже парня с прыщом и крестовым флагом. Тот тянул тощую шею из-за плеча огромной тетки, чтобы получше рассмотреть лежащую на мостовой девочку.

— Сволочи! — шепотом повторил Сенька. Представил себе, как перекосятся сейчас от ужаса все эти рожи, как факелом вспыхнет брезентовый верх милицейского газика, как рванет бензин и перевернется вверх тормашками убившая Глашку машина… Засмеялся от радости.

— Не бойся, Глашка, это им так не пройдет, щас я им… — пробормотал себе под нос, не гася, а, наоборот, подбадривая горячий шторм, который уже разыгрывался в его голове.

Кто-то тронул Сеньку за рукав. Он обернулся, оскалясь, и увидел девушку в голубом плаще, На мгновение всколыхнулась злоба (из-за нее Глашка…) и тут же опала, сменилась почти стыдом — она-то тут чем виновата?!

— Не надо, не мсти… — тихо сказала девушка, зябко поводя плечами. — Ты можешь. Можешь, я знаю. Но она не захотела бы… Она ведь не злая…

— Да, — пошатнувшись, словно выныривая из обморока, пробормотал Сенька. — Да, Глашка не злая. Она добрая. Да.

Жаркая, яростная волна схлынула, ушла куда-то вглубь. Все вокруг подернулось молочно-белой дымкой. Где-то в устье впадающей в площадь улицы взвыла сирена «скорой помощи».

Сенька сгорбился, сунул руки в карманы и, не оглядываясь, побрел прочь. Перед ним расступались. Девушка в голубом плаще смотрела ему вслед.

Больше всего Сенька боялся встретить кого-нибудь в коридоре. Особенно Зину… Особенно Романа… Особенно Воронцова… Особенно — всех.

Не встретил никого. Прошел к себе. Вынул из тумбочки тетрадку, с мясом вырвал два листка. Присел на табуретку и на одном из них написал, не задумываясь:

«Здравствуй, Колян! Пишет к тебе твой брат Сенька… — Остановившись, впился зубами в колпачок. Потом снова начал писать, медленно, выписывая каждое слово. — Ты, наверное, от матери знаешь, что я запропал. Теперь сообщаю тебе, что возвращаюсь домой, в Сталеварск. Был я в Москве, а чего делал — про то разговор особый, когда вернешься. А сейчас я хочу сказать про другое. Слов у меня таких нет, так что извиняй, если непонятно.

Я здесь увидел людей, каких раньше не видел. И узнал про то, чего раньше не знал. Можешь смеяться до колик, но умею я теперь такое, чего мы раньше только по видику смотрели. Как это для пользы приспособить, я покудова не придумал еще, но мысли всякие есть.

Колян! Ты меня всегда за малолетку держал, и это было правильно. Я от тебя никакой обиды не видел, и ты на меня обиды не держи за мои слова.

Колян! Я понял: мы все ни черта не знаем! И не видели ни черта! То, обо что ты и другие мордой стучались, как бабочки летом об фонарь, — то малюсенький кусочек от целого. А вокруг — много, много всего. А мы — вроде как в клетке. Кто не может выйти, а кто и не хочет, должно быть. А есть которые и решеток не видят. Живут вроде бы на воле… Только мордой стучатся. А обо что — не знают…»

Так писал Сенька долго и мучительно, повторял по три раза одно и то же и сам видел это, но никак не мог до конца высказать то, что хотел. Наконец отчаялся, отложил почти полностью исписанный листок.

Придвинул к себе другой. На нем написал: «Андрей!..» — и задумался надолго. Хотелось сделать красиво, как в книгах. Чувства у Сеньки были такие — книжные. И книжные слова вертелись на языке, но никак не хотели связываться между собой. Но времени не было, и Сенька склонился над листком. Начав с трудом, он с каждой строчкой писал все быстрее и быстрее, облизывая губы и поминутно отбрасывая назад волосы, падавшие на взмокший лоб.

«Андрей!

Я ухожу и хочу сказать Вам, чтоб Вы за меня не волновались. Я все понял и сделаю все, как надо.

Про Глашку Вы все узнаете сами. У меня нету сил про это писать. Простите меня, коли сможете, за то, что не сберег ее. А только я сам себя никогда не прощу.

Андрей!

Я буду благодарен Вам по гроб своей жизни за то, что Вы для меня сделали. Если б не Вы, то я б уже свихнулся совсем или, может, в тюрьму попал. Вы открыли для меня свет истины в этом мире. И в этот страшный для меня день я клянусь Вам, что никогда не забуду того, что Вы мне говорили.

Я желаю Вам всяческих успехов в Вашем нелегком труде. На всякий случай пишу свой адрес, и если Вам когда на что сгодится Сенька Славский, то знайте, Андрей: я — Ваш, душой и телом, и Вы что хотите можете со мной делать.

Большой привет Зине, Роману и всем остальным. Прощайте и спасибо за все.

Закончив, Сенька не удержался и перечитал свое послание. Оно ему ужасно понравилось, даже мурашки по спине поползли от торжественности. «Здорово я написал! — похвалил он сам себя. — В самую точку!»

Листок Сенька оставил на столе, письмо положил в нагрудный карман. Покидал в мешок немудреные пожитки. Нащупал в кармане клочок бумаги с адресом светловолосого Алеши.

Осторожно вышел в коридор. Вздрогнул, увидев у окна черноглазую Веру. Но девочка вроде бы не замечала его. Склонившись над цветущим Зининым кактусом, она терла друг о друга тоненькие пальчики, потом касалась ими мясистых белых цветков, и те вспыхивали разноцветными новогодними огнями…

— Ух ты! — не удержавшись, восхищенно вздохнул Сенька.

Вера обернулась. Заметив Сеньку, улыбнулась ему и тряхнула смуглой рукой. От ладошки ее отделился лиловый блестящий шарик и поплыл в сторону Сеньки. Сенька не испугался, смотрел с любопытством. Отлетая от Веры, шарик светился все слабее и погас-растаял где-то на середине разделяющего их расстояния. Вера улыбнулась еще раз и, словно поняв что-то, молча и прощально помахала Сеньке рукой.

Сенька тоже помахал ей и огляделся в последний раз, прощаясь со всем, к чему привык за эти долгие и короткие месяцы…

Между железнодорожным вокзалом и собственно городом лежало весьма обширное пространство — полупустырь-полусвалка. Автобусы с вокзала шли в объезд, по шоссе, а напрямик была проложена вечно грязная дорога, выложенная бетонными плитами. По бокам от нее громоздились кучи мусора и железного лома, рос камыш и гнездились утки-кряквы.

Сенька пошел напрямик. Дорога была почти пустынна, и утки отчаянно крякали и хлопали крыльями, отвоевывая у соперников лучшие места для гнездования. Верба уже отцвела, и сквозь облезлые пушки пробивались острые листочки-стрелочки. В бензиновых лужах плавали желтые островки пыльцы.