Екатерина Мурашова - Класс коррекции Страница 4

— Нет, — Юрка помотал головой. — Коляска туда уже не войдет. Я встану.

— Ладно, — я отвернулся и ушел, чтобы не смотреть, как Юрка будет вставать и идти. Наверное, надо было остаться и помочь. Пашка бы остался. Но у него шкура толще. И он, наверное, по большому счету добрее, чем я. Я замечал, дураки часто бывают от природы добрыми. Если их специально не злить, то они такими и остаются.

— Садись! — Витька освободила мне место рядом с собой. С другой стороны от меня сидела Стеша и с интересом смотрела в пустую тарелку. Повеселимся! Я не удержался и щелкнул пальцами перед Стешиным носом. Секунд через тридцать ее взгляд стал вопросительным, а еще через минуту она подняла на меня свои прекрасные глаза. Как и всегда, я смутился и внутренне обругал себя идиотом.

— Все нормально, Стеша, — сказал я. Стеша кивнула и стала смотреть на низко висящую люстру, которая как раз оказалась в ее поле зрения.

Тем временем Юра вернулся в комнату, но не сумел пролезть к оставленному ему месту. Все уже наладились вставать и вылезать из-за стола, но тут Пашка проявил необыкновенную для него смекалку.

— Чего?.. Можно! Зачем же, если так? — сказал он, легко подхватил Юру на руки, скинул ботинки, виртуозно прошел со своей ношей по спинке старинного дивана и ловко опустил Юру на предназначенный ему высокий стул. Я зааплодировал Пашке. Маринка, Таракан и Юрин отец присоединились ко мне. Пашка зарделся, как пэтэушница, которую пригласил на танцах капитан дальнего плавания.

Когда все устаканилось, Юрин отец призвал разливать. К счастью для Витьки (и для других, впрочем, тоже), спиртного на столе не было. Было три бутылки дорогой пепси-колы (ее и разлили для первого тоста) и много бутылок с чем-то лилово-розовым и явно самодельным. Я решил, что это клюквенный морс, и, как впоследствии выяснилось, не ошибся. Из еды был салат оливье, бутерброды с сыром и с колбасой, соленые огурцы, маринованные грибы, селедка под шубой и какой-то рыбный салат с рисом и яйцами. Потом еще подали горячую картошку и мясные рулетики. Юрина мать сказала, что мариновал грибы, солил огурцы и жарил мясо сам Юра. Сначала мне трудно было себе это представить, но потом я подумал, что это входит в программу его воспитания, и решил поверить. Да и мама его не походила на человека, который будет так врать. Вообще в этот вечер я впервые как следует рассмотрел Юриных родителей, и они показались мне слишком старыми для двенадцатилетнего Юры. Не плохо выглядящими, как многие родители из нашего класса (о причинах умолчим), а именно старыми по возрасту. Выглядели они как раз очень неплохо. Мама все время улыбалась разными улыбками, и от этого у нее по лицу бегали симпатичные веселые лучики-морщинки. А у папы была очень красивая голубоватая седина и мужественные складки от носа к губам. Рукава бежевой рубашки он закатал до локтя, и руки были сильными и загорелыми, с длинными пальцами, такими же, как у Юры. Он показался мне похожим на какого-то артиста, только я не смог вспомнить, какого.

Когда я был маленьким, я часто «выбирал» себе богатых, красивых и добрых родителей и мечтал о том, как они меня усыновят и мы будем счастливо жить вместе, а я буду таким хорошим-хорошим, и они будут мною гордиться и никогда не пожалеют, что меня взяли. Чаще всего в качестве «приемных родителей» в моих мечтах выступали всякие герои книг и фильмов, но иногда встречались и живые люди. Разумеется, теперь я уже давно вырос из этой игры, но в тот вечер вдруг что-то такое во мне ворохнулось… Я отогнал эти дурацкие мысли и испуганно огляделся, как будто кто-то из присутствующих умел читать по моему лицу. Потом решил думать о другом и подумал, что Юра, должно быть, поздний ребенок. Может быть, они поздно поженились, а может — долго не было детей. А потом наконец родился — Юра. Вот ведь не повезло! Таким бы родителям нормального сына — здорового, красивого, умного… Тут я спохватился, что опять что-то из меня гаденькое полезло, быстренько вскочил, налил Стеше пепси-колы и положил салату (а то ведь она так весь вечер голодная и просидит), потом обслужил себя и Витьку. Митька сидел, сложив руки на коленях, и боялся без команды пошевелиться. А Витька не знала, что командовать. Витька тут же сориентировалась и положила Митьке того же, что я положил ей.

— Ой, я же салфетки подать забыла! — всплеснула руками Юрина мама и куда-то убежала. Потом вернулась и принесла пачку красивых салфеток с голубым парусником в уголочке. Пачку пустили вдоль стола. Витька взяла две и вопросительно взглянула на меня, а потом на ворот Митькиного свитера. Наверное, она видела в телевизоре, как англичане заправляют салфетки за воротник. Я удержался от смеха, отрицательно покачал головой и положил свою салфетку рядом с тарелкой. Пашка тоже взял салфетку, с недоумением посмотрел на нее, потом сложил пополам и убрал в карман.

— Идиот! — прошипела сидящая рядом с ним Маринка. — Нужно рот вытереть, когда поешь!

— А я что! — шепотом пробасил обидевшийся Пашка. — Небось, сам знаю! Прибрал, чтоб не пропало. Поем, тогда достану и вытру.

Сидящий неподалеку Таракан прыснул в кулак. Пашка глянул на него многообещающим взглядом. Мне почему-то стало совсем не смешно, а вовсе даже грустно. Юрка, извиваясь, поднялся со своего стула и бодро предложил выпить за дружбу. Его отец возразил, что второй тост традиционно пьется за прекрасных дам (первый был за знакомство). Юрка согласился, а отец рассказал грузинскую притчу об уважении к женщинам и в завершение сказал, что этот тост джентльмены пьют стоя. Я встал, и все наши изумленно воззрились на меня. Тут же стало ясно, что они ничего не поняли из того, что говорил Юркин отец. Юркина мать смутилась, Маринка тихо зашипела от злости. Стеша блаженно улыбалась, ей явно нравилось звучание голоса Юркиного отца. Я подал знак Витьке, она пнула под столом Митьку, тот встал, поднял стакан с клюквенным морсом и серьезно сказал:

— С благодарностью! Желаю, чтобы всё!

Я чуть не упал обратно, но сумел сдержаться. Идиот Таракан тихонько тявкнул и как бы завилял хвостом. Игорь Овсянников, до которого дошло (у него дома есть работающий телевизор), мелко захихикал.

— Тост за присутствующих здесь девочек и женщин! — крикнул я. — Пацаны и мужчины встают и пьют стоя! Такой обычай! — После этого я поклонился хозяйке дома и выпил. Пашка вскочил, вращая глазами. Вслед за ним поднялись все. Стеша тоже начала вставать (наверное, она решила, что пора расходиться), но я положил руку ей на плечо и удержал на месте.

После этого я извинился и сказал, что мне надо выйти покурить. Вообще-то я врал, потому что последние два года курю редко и никакой особенной необходимости в этом не испытываю, просто мне надо было выйти. Но наши обрадовались и потянулись за мной. Пацаны и Маринка пошли курить на лестничную площадку, Юрин отец присоединился к ним. Витька двинулась за Митькой (она сама совершенно бросила курить больше года назад, после лекции о вреде курения и о том, как это влияет на будущих детей), а Ленка осталась караулить Стешу.

На меня никто не обращал внимания. Я зашел в ванну, пустил воду и смотрел на разноцветные баночки и флакончики на полочке под зеркалом. В голове у меня не было ни одной мысли. Даже обрывочка. Кажется, йоги называют это состояние «остановкой внутреннего диалога» и работают над достижением этого состояния годами. На обратной стороне двери был приклеен плакат со Шварценеггером, и теперь, в зеркале, мускулистый Шварц сумрачно выглядывал из-за моего плеча. Интересно, каково Юрке каждый день его видеть? Повесили бы портрет Эйнштейна, что ли… Впрочем, зачем в ванной портрет Эйнштейна?! Заглянув в зеркало, я увидел, как мое лицо перекосила злая гримаса, а Шварц почему-то медленно уезжает в сторону. И тут же вспомнил, что забыл запереть задвижку.

В ванну аккуратно, цепляясь руками за стены, протиснулся Юрка.

— Тебе умыться? Я выйду, — сказал я.

— Не выходи, — сказал Юрка. — Мне — тебя. Пусти, я на ванну сяду.

Он сел на ванну, я прислонился к стене. Не знаю, куда смотрел Юрка, я смотрел в пол. По щели между старыми плитками бежала рыжая мокрица. Моя мать их боится и почему-то считает ядовитыми. Мне они нравятся. Когда я был маленьким, то ловил их и держал в майонезных банках. Но потом все равно выпускал, потому что не знал, чем их кормить, и боялся, что они умрут от голода. Несколько минут мы молчали.

— Тебе больно? — наконец спросил Юрка.

— Нет, — ответил я. — Просто погано… Как тут? Я поздно пришел…

— Все хорошо, — быстро сказал Юрка. — Ты же видишь. Я думал — конкурсы, шарады… Всю неделю готовил…

— Не надо! — вскрикнул я.

— Да, я понимаю теперь… — Юрка кивнул. — Они сначала просто ходили по квартире, как на экскурсии. Смотрели, вопросы задавали. Только не мне, Паше…

— Ты понимаешь — почему?

— Понимаю, — Юрка снова кивнул. — Может быть, не до конца.