Элия Барсело - Хранилище ужасных слов Страница 4

Талья попала в аварию. Она в Провинциальной больнице. Приходи как только сможешь.

Уже у входной двери он обернулся, будто кто-то его окликнул, вернулся на кухню и дописал:

Я вас люблю.

Там: Два

Вдруг темнота раскололась, будто разбилось огромное черное стекло, и Талья оказалась в огромном и ярко освещенном помещении — у нее перехватило дыхание, а глаза пришлось зажмурить и даже закрыть ладонями, пока они не привыкнут к столь ослепительному сиянию. Когда она все-таки решилась их открыть, то обнаружила себя и своего спутника висящими в воздухе посреди поистине необъятного зала, стены которого были сделаны из стекла или прозрачной пластмассы и сверкали прямо-таки невыносимо.

Осмотревшись, Талья поняла, что это не гладкие пластины, а упаковки для компакт-дисков, на которых записаны, наверное, все существующие в мире музыкальные произведения, а грани этих упаковок как раз и дают столь нестерпимый блеск.

Набравшись смелости, она глянула вниз, и ее первое впечатление подтвердилось — зал у нее под ногами терялся где-то вдали, а сами ноги болтались в пустоте, хотя под ступнями чувствовалось что-то твердое. Также зал простирался вверх, где стены сходились, подобно рельсам у горизонта.

Испугавшись, что еще немного, и у нее закружится голова и она рухнет в эту сияющую пустоту, Талья снова закрыла глаза.

— Я боюсь, — прошептала она.

— Чего? Архива? — бесстрастно спросил спутник.

— Нет, упасть. Тут нет пола.

— У тебя под ногами пол есть. Этого достаточно.

Сопровождающий двинулся вперед. В темноте его фигура светилась, а в ослепительном блеске зала он казался обычным человеком — высоким, с бритой головой, только по-прежнему непонятно, мужчиной или женщиной. Одет в длинную, до ступней, тунику такого же цвета, что и свет вокруг, поэтому порой Талье казалось, что перед ней плывет только его голова, и тогда она вздрагивала от страха.

Через несколько минут она почувствовала себя увереннее; действительно, пол под ногами все время был — но невидимый, и это пугало. Занося ногу для нового шага, она каждый раз закрывала глаза, а сделав его, Открывала. Проводник не выказывал ни малейшего нетерпения и не торопил ее, давая привыкнуть. Спустя еще какое-то время она поняла, что единственный способ продвигаться вперед и при этом не столбенеть от страха — не глядеть на ноги, идти так, будто находишься в знакомом месте на ровной поверхности. Это сработало, и теперь она могла снова смотреть по сторонам и размышлять о происходящем.

Подумав раз сто, стоит ли задавать вертящийся на языке вопрос, она тем не менее спросила:

— Что всё это такое?

— Слова, произнесенные ради того, чтобы причинить боль. Ужасные, злобные, ядовитые… называй как хочешь.

Таинственный проводник остановился, вытащил одну коробочку — маленькую, прозрачную, как для минидисков, — и поднес к глазам Тальи. Внутри медленно двигались блестящие точки, похожие на сделанных из драгоценных камней крошечных насекомых.

— Видишь? Вот они. Живые. Бодрые. Проворные.

— Это слова? — спросила Талья, завороженная танцем разноцветных точек. — Такие красивые?

— Слова, даже плохие, всегда прекрасны, Талья.

— Но почему они так ранят?

— Потому что ты заставляешь их это делать. Нож тоже может быть прекрасен. Все зависит от того, режешь ты им хлеб или перерезаешь горло. В первом случае он помогает жить, во втором — убивает.

— А они всегда тут?

— Одни — всегда, другие постепенно теряют активность и в конце концов исчезают. Но эти еще живы. — Он мягко провел кончиками пальцев по коробочке, словно читал вслепую. — Они никогда не исчезнут. У них нет срока дезактивации.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— А что такое «срок годности», ты понимаешь?

— Как у йогуртов? — Ей вдруг стало очень смешно.

— Вроде того. Одни с течением времени теряют силу, другие никогда не стареют.

— А мои? — Она чуть не прыснула.

— Посмотрим.

Талья уже потеряла счет времени, а они всё шли и шли по этому полному прекрасных и ужасных слов залу, и вдруг голову пронзила резкая боль и накатила дурнота. Она прислонилась к стене и сжала ладонями виски.

— Мне очень больно, — пробормотала она.

Провожатый повернулся к ней и протянул темные очки.

— Надень, помогает, только видеть теперь ты будешь по-другому.

Талья надела очки, которые казались металлическими, но почти ничего не весили, и вдруг зал стал напоминать старую библиотеку, залитую красновато-золотистым светом, словно купающуюся в лучах закатного солнца. Блестящие грани коробочек обернулись корешками древних книг с золотыми знаками на коричневых, гранатовых и темно-зеленых обложках.

— Так лучше?

Талья кивнула. Она бывала в подобных библиотеках. Когда мама два года назад решила вновь заняться докторской диссертацией, оставленной после рождения Диего, дочь ходила с ней заказывать или получать книги. Приятные воспоминания несколько примирили ее с этим местом, но одновременно вызвали в памяти и другие, печальные, связанные с первыми ссорами между родителями, когда отец начал попрекать маму «ученостью» и пустой тратой времени «непонятно зачем».

— Талья, вот твои слова, — сказал проводник.

Она оторвала взгляд от покрытого воском паркетного пола медового цвета и увидела, что провожатый, опять будто подсвеченный изнутри лампочкой, протягивает ей книжечку вроде тех поэтических сборников, которые изучала мама.

Слова, раньше похожие на блестящих подвижных насекомых, теперь являли собой странные красные символы, относящиеся, по-видимому, к какому-то неизвестному ей языку.

— Они из тех, которые теряют силу? — тихо спросила Талья, боясь услышать ответ.

— Да. Через пять лет твоя мама их забудет, а если и будет вспоминать, то уже без обиды и боли.

Через пять лет! Ей тогда исполнится семнадцать. Как вынести столь долгий срок, зная, что между ней и мамой стоят эти проклятые слова? Даже понимая, что рано или поздно они исчезнут, всё равно пять лет — это целая вечность. Жить, не имея возможности ее обнять, наблюдая, как мама то и дело вспоминает сказанное ею — и рада бы забыть, но не может?

— Нет, это слишком долго. А ничего нельзя сделать, чтобы…

Она не могла подобрать нужный глагол. Чтобы слова «погибли», «стёрлись», «дезактивировались»?..

— Хочешь узнать, как подействовали твои слова?

Вопрос был задан уже привычным для нее бесстрастным тоном, но почему-то создалось впечатление, что именно этот вопрос очень важен и от ее ответа зависит, чем вообще закончится это путешествие.

— Да, — сказала она.

Здесь: Шесть

Мигель Кастро сидел в вестибюле Провинциальной больницы и, закрыв руками лицо, плакал. Талью он еще не видел, и, хотя врач пытался убедить его, что выводы пока делать рано, сказанные им слова были малоутешительны, если не безнадежны.

«Сеньор Кастро, девочка впала в кому в результате сильного удара по черепу. В целом ее состояние стабильное, но мы не знаем, придет ли… — тут врач осекся и быстро поправился, — когда она проснется. Часто это происходит уже через несколько часов, однако иногда… требуются дни, даже недели. Пока ничего не известно, но она молодая, сильная, поэтому отчаиваться не нужно».

Судя по тому, что он слышал в больничных коридорах, авария была страшная: больше пятнадцати человек получили ранения, двое — водитель самосвала и водитель трамвая — скончались на месте. Двое находились в коме: Талья и какой-то парень возраста Диего, родителей которого еще не удалось отыскать.

Одна из медсестер тронула его за плечо и спросила с улыбкой:

— Не хотите кофе?

Она была немолода, но улыбка очень ее красила.

— Могу я увидеть Талью?

— Пока нет. Она уже в полном порядке и прекрасно выглядит, но ей проводят кое-какие исследования. Я скажу, когда вы сможете пройти.

— Как меня нашли?

Он спросил просто так, чтобы хоть с кем-то поговорить и не сидеть опять в вестибюле в полном одиночестве.

— На рюкзаке были написаны имя и адрес, а поскольку других девочек в трамвае не было, мы решили, что рюкзак принадлежит ей.

— Что моя дочь делала в трамвае? — задумчиво спросил Мигель, обращаясь скорее к себе, чем к медсестре.

— Авария произошла на пересечении улиц Чили и Перу, в районе Эль Ремедио. Может быть, ехала к подруге. И вообще это очень известный и оживленный район.

Он чуть было не сказал, что его дочь учится водной из лучших школ города и у нее нет подруг в таких местах, как Эль Ремедио, возле окружной дороги, где начинаются фабрики и бараки, но вовремя спохватился. Вдруг медсестра или ее родственники именно там и живут?

— А другой мальчик, который тоже находится в коме?