Светлана Лубенец - Классная любовь Страница 4

– Вот и завяжи разговор: мол, то… да се… да ой-ой-ой… А я, мол, и не догадалась, что упражнения могут быть разными! Главное, не теряйся! Ты у нас девушка-краса, длинная коса! Мусульмане – они на таких ведутся!

– С чего ты взяла, что он мусульманин? – подскочила к Наде Дробышева. – Ты это точно знаешь?

– Ну тебя, Аринка! – рассмеялась Власова. – Это я так… Откуда мне знать, какого он вероисповедания! Может, он вообще воинствующий атеист!

После уроков к Люде домой опять заявился Пономаренко.

– Ну как Сеймур? – спросил он прямо с порога.

– Нормально, – ответила Люда.

– С кем посадили?

– Представь, со мной.

– Да ну! А почему?

– Ты же знаешь, что я с пятого класса одна сижу за партой. Других свободных мест нет.

Пономаренко Людино сообщение явно не понравилось.

– Могли бы и рокировку какую-нибудь провести! – недовольным голосом заметил он. – Посадили бы к Кондратюку, чтобы тот его сразу под свой жесткий контроль взял.

– Чего его брать? Сидит себе тихо – никого не трогает.

– И что, скажешь, не выступает?

– Говорю же, сидит тихо. Молчит.

Вова с трудом запихнул свое большое тело в кресло, сложил руки на пухлом животе и заключил:

– Это он пока молчит. Пока не привык.

– А что он обычно делает, ну… когда привыкает?

– Говорю же, выступает: высмеивает всех, издевается.

– Знаешь, Вова, – Люда с сожалением окинула взглядом огромную фигуру Пономаренко, плотно сжатую со всех сторон маленьким креслом, – если он смеялся над тобой, то… ты, конечно, извини, но он прав!

– Да? – Вова хотел резво вскочить, но изящная мебелина не позволила. Он еще пару раз дернулся и счел за лучшее остаться внутри кресла. – И это говоришь мне ты, которая… для которой… С которой я провел все свое детство. – Он не договорил и безнадежно махнул рукой.

– Да, Вовка, именно я это и говорю, и всегда говорила, что если ты не перестанешь трескать все подряд десять раз на дню, то над тобой будут издеваться все, а не только Исмаилов! И не вздумай мне ничего говорить про свои гены, – не дала она вырваться возражениям из Вовиной широкой груди. – Нормальные у тебя гены, как у всех. И родители у тебя нормального объема!

– Ты просто не видела мою бабушку, которая в Могилеве живет! – затравленно пролепетал Пономаренко, но Люду его жалкий вид не остановил:

– Сто раз уже видела ее фотографию! Забыл, что ли? Не будешь же ты всю жизнь предъявлять всем для оправдания портрет своей могучей бабушки из Могилева! В общем, так: с завтрашнего дня начинаем бегать по утрам! Мне тоже не повредит!

– Как это по утрам? Утром же в школу надо! – Пономаренко так огорчился, что пробкой выскочил из сжимавшего его кресла. – Утром – это я не согласен! Во сколько же надо вставать, чтобы бегать?

– Всего на полчаса раньше! – продолжала наступать на него Люда.

– Это что же… В половине седьмого, что ли? – В Вовином голосе слышался уже настоящий ужас.

– Вот именно! Всего в половине седьмого! Не помрешь!

– Нет, Люсенька… Ты, конечно, извини… Ты знаешь, что я для тебя на многое готов, но не на такое…

– Тогда и не жалуйся, что над тобой издеваются!

– Да я ж только тебе пожаловался, как другу, а ты… Эх ты!

– Вовка, скажи, – решилась вдруг Люда. – Тебе ж в прошлом месяце уже пятнадцать исполнилось! Неужели тебе до сих пор ни одна девочка не нравится… в классе там… Или еще где?

– Почему не нравится? – залился здоровым румянцем Пономаренко. – Ты мне, например, всегда нравилась…

– Я – это другое! Я не считаюсь! Мы – просто друзья детства. А по-настоящему тебе кто-нибудь нравится, ну… чтобы страдать… ну… Словом, неужели ты еще ни разу не влюблялся?

– Слушай, – насторожился Пономаренко, – а почему ты про это спрашиваешь? Неужели уже успела в Исмаилова втрескаться?

– С чего ты взял? – вздрогнула Люда.

– С того! У нас все девчонки от Сеймура в отпаде! Только имей в виду, Людка, что он ненавидит весь ваш женский пол скопом. Не знаю, кто уж его так довел, может, кстати, и Элеонора, а только… и не рассчитывай, понятно?

– Ничего я и не рассчитываю… Не говори глупостей! А спросила я для того, чтобы предупредить!

– О чем? – Вова упер свои мощные руки в крутые бока и стал похож на великана Горыню с обложки Людиной детской книжки русских народных сказок.

– О том, что если ты вдруг захочешь взаимности от девочки, которая тебе понравится, то… Тоже, знаешь, не рассчитывай!

– Это почему же?

– Все потому же! Худеть надо – вот почему! Сам же сказал, что все ваши девчонки от Сеймура в отпаде. Вот и представь: из такого, как ты, пятерых Исмаиловых можно сделать!

– Неужели вы все такие? – с презрением процедил Пономаренко и опять запихнулся в кресло.

– Какие?

– Такие! Вам только красавчиков подавай, чтобы глазки, бровки, щечки! А настоящие мужчины вам, значит, не интересны?

– Настоящие мужчины – они тоже других размеров!

– Да? А как же штангисты? Метатели молота?

– По-моему, ты не штангист и не метатель! Ты бы еще борцов сумо вспомнил! Среди них ты, пожалуй, и затерялся бы.

– Ладно, Людмила! Я думаю, будет и на моей улице праздник! – обиженно пробурчал Пономаренко. – Я думаю, найдется такая, которая не посмотрит…

– Я тебе, Вовка, от души желаю, чтобы нашлась, но все-таки… на твоем месте… Подстраховалась бы!

Поскольку разговор таким образом перетек в мирное русло, Пономаренко спросил:

– Люд, а вас заставляют стихи с рассказами писать на школьную олимпиаду по русскому или не пристают, поскольку вы все крутые математики?

– Еще как пристают! Сегодня наша Юлия пол-урока трещала о том, что мы должны гармонично развиваться, что должны не только примеры решать, а еще и приобщаться к великому и вечному.

– Ну и как?

– Что как?

– Ну… будешь приобщаться?

– Издеваешься, да? Я же без тебя ни одного сочинения не написала!

– А на уроке?

– На уроках, конечно, приходилось, но больше «трояка» я никогда не получала.

– Значит, не будешь?

Люда отрицательно покачала головой:

– Нет, мне совершенно неинтересно рассуждать на тему «Фамусовское общество» или, к примеру, почему Софья влюбилась в Молчалина.

– Неужели у тебя нет на этот счет собственного мнения?

– Откуда оно у меня может быть, если я не жила в этом ископаемом фамусовском обществе! Сейчас уже какой век? Двадцать первый! А пересказывать на пяти страницах, что на этот счет написано в учебнике или что думает наша литераторша, – честное слово, скучно и времени жалко!

– Да я не про это… Я про Софью с Молчалиным… Ну почему она в него влюбилась, как ты думаешь?

– Думаю, что у нее выбора не было. Она же в четырех стенах сидела: школу не посещала, на дискотеки не ходила, в подъездах не тусовалась…

– Скажешь тоже! – не согласился с ней Пономаренко. – Балы небось покруче дискотек были!

– А ты вспомни, какие на балу у Фамусова «уроды с того света» собирались! И потом, балы, наверно, не часто случались. А Молчалин – единственный из молодых в окружении Софьи и постоянно рядом. В кого же ей еще было влюбляться?

– Я вот тоже постоянно с тобой рядом, между прочим, – заметил Вова и очень выразительно посмотрел на друга детства, – и тоже молодой! Чего же ты в меня не влюбляешься?

– Софья с Молчалиным в одной коляске не ездила. Он ей на новенького, понял?

– Ну… допустим… Убедила про Молчалина. А как остальные ваши? Будут участвовать в олимпиаде?

– Не знаю. Девчонки вроде вдохновились стихами про любовь. Может, чего и напишут. А парни – вряд ли. Хотя… кто его знает… Я с ними не очень общаюсь… Только с Кондратюком, да и то из-за игры.

– Ну и как игра? Движется?

– Движется! Сейчас буду переход на третий уровень разрабатывать, а Владик должен над всяческими препятствиями подумать.

– Ишь ты – Владик! – передразнил ее Пономаренко. – Это у тебя такие с ним близкие отношения, что он для тебя уже и Владик?

– Дурак ты, Вовка! У него просто имя такое!

– Меня почему-то ты Вовиком никогда не называла!

– Тоже мне Вовик нашелся – в сто килограммов!

– Да твой Владик не меньше весит!

– Он просто высокий.

– Я, знаешь ли, тоже не низкий!

– Все, Вовик, – Люда с издевкой произнесла уменьшительное имя Пономаренко, – ты мне надоел! Брысь отсюда! У меня дел по горло!

– Смотри, пробросаешься мной! Кто тебе сочинения писать будет? Не Владик же! От него, кроме иксов с игреками, ничего не дождешься!

– Куда ты от меня денешься! – рассмеялась Люда. – Сегодня же вечером с химией приползешь!

– А можно? – сразу сменил тон Пономаренко.

– Если сейчас же не уберешься, то будет нельзя, поскольку я не успею!

– Понял! Не дурак! – Вова поднял вверх руки с растопыренными толстыми пальцами, с трудом вытащил себя из кресла и отправился восвояси.

Люда подперла голову обеими руками и задумалась. Сегодня действительно все в классе обсуждали школьную олимпиаду по русскому и литературе. Раньше от них никогда не требовали в ней участвовать. Они всегда готовились только к точным наукам. А сейчас эта олимпиада оказалась в струю. Люда чувствовала, что из-за Исмаилова. Как и одноклассницы Пономаренко, девчонки 9-го «А» вплотную заинтересовались Сеймуром и намеревались, как они говорили, взять сей «Исмаил» приступом. До его прихода в класс «ашники» только и делали, что учились, серьезно и много. Влюбляться и мечтать им было особенно некогда. Учителя даже иногда подшучивали над 9-м «А», что они запаздывают жить и что первая любовь у них всех, возможно, случится не раньше чем лет эдак через сорок. Литераторша Юлия не любила с ними обсуждать любовные сцены классических произведений и говорила, что не представляет, как она будет с такими прямолинейными и прагматичными математиками изучать «Евгения Онегина», где сплошная любовь. Конечно, девятиклассники симпатизировали друг другу, не без этого, но все было как-то спокойно, без драм, слез и выяснения отношений. Влад Кондратюк, например, вне школы встречался иногда с Ариной Дробышевой, но, похоже, сумасшедшим огнем они оба не горели и, скорее всего, были просто близкими друзьями.