Мари-Од Мюрай - Мисс Черити Страница 4

Обед начался в полной тишине, как обычно. После ракового супа мама, как ни странно, заговорила обо мне.

МАМА

Леди Бертрам рекомендовала мне одну особу в гувернантки для Черити.

Леди Бертрам, жена лорда Филипа Бертрама, приходилась папе младшей сестрой, а мне – крестной.

ПАПА

Вот как?

Мама подождала с минуту, чтобы папа мог развить свою мысль. Он не стал ее развивать.

МАМА

Черити уже в том возрасте, когда присутствие гувернантки становится необходимым. Вы согласны, Альберт?

Папа тяжело вздохнул: болтовня мамы становилась невыносимой.

Но после рагу из глухаря он наконец высказался.

ПАПА

Тогда придется встретиться с той особой, которую рекомендует моя сестра.

Эта фраза не шла у меня из головы до самого вечера.

Я

Как вы думаете, Табита, гувернантки – хорошие?

ТАБИТА

Знавала я одну гувернантку в Килликранки…

Она поставила свечу и присела на мою кровать. Гувернантку из Килликранки звали мисс Финч. В тридцать лет она поседела как лунь.

ТАБИТА

Она служила у герцога Этхолла, пока замок не сгорел, – была гувернанткой у герцогской дочки. А дочке той было столько же, сколько и вам, но только она была хорошенькая, славно пела и замечательно играла на фортепиано. Ее звали Элен.

Во мне немедленно вспыхнула приязнь к такой добродетельной Элен, но, зная Табиту, я не спешила отдаваться этому чувству.

ТАБИТА

Мисс Финч обучала малышку Элен разным языкам – немецкому, французскому и итальянскому. Элен была способная девочка, так что вскоре ее уже нечему было учить, и герцог рассчитал мисс Финч. И как раз в эту самую ночь и случился пожар. К ужасу мисс Финч, ее маленькая ученица сгорела заживо прямо у нее на глазах. Сама она каким-то чудом избежала карающего пламени. Но с тех пор ее черные как смоль волосы стали седыми.

Табита удалилась вместе с подсвечником, мимоходом добавив, что в Килликранки поговаривали, будто сама мисс Финч и подожгла замок.

3

Леди Бертрам известила, что прибудет к нам в воскресенье на чай. К концу чаепития, когда фарфоровые чашки почти опустели, мне было велено спуститься из детской, дабы крестная могла на меня взглянуть. Моя застенчивость мешала мне ответить ей тем же: я не могла заставить себя посмотреть выше ее плеч.

Крестная осведомилась, играю ли я на фортепиано, умею ли я петь и говорю ли я по-французски.

Я

Нет, леди Бертрам.

Я задумалась, не предъявить ли мне на ее суд свой талант реконструировать скелеты мышей, но крестная заговорила совсем о другом.

ЛЕДИ БЕРТРАМ

Мадемуазель Бланш Легро могла бы исправить это упущение. Она, разумеется, француженка…

И, будучи француженкой, добавила крестная, обладает присущими ее нации снисходительностью и сентиментальностью. Хотя тщеславия или жеманства в ней нет.

Мама обязалась вверить меня заботам данной особы, потому что умение играть на фортепиано, петь на итальянском и говорить по-французски оказалось вдруг для меня жизненно необходимым. Я решила, что все эти навыки появятся у меня как по мановению волшебной палочки, и стала с нетерпением дожидаться прибытия чудесной мадемуазель.

Но недели текли одна за другой, а о гувернантке не было ни слуху ни духу. Чтобы чем-то себя занять, я иногда целыми днями считала до десяти тысяч или писала зашифрованные фразы, где буква «Б» обозначала «А», «В» обозначала «Б» и так далее. Так, я записывала в свой дневник «Весь день шел дождь», но выглядело это как «Гётэ еёоэ щжм епзеэ». Я полагала, что вношу неоценимый вклад в развитие науки.

Уже близился мой десятый день рождения, а гувернантка так и не появилась. Тем временем я сделала чудесное открытие: оказывается, в папиной библиотеке простаивают без дела сотни книг. Разумеется, родители не разрешили бы мне их читать. Но ведь можно и не спрашивать! Как-то утром я прокралась в библиотеку на первом этаже и унесла к себе первый попавшийся том. «Вот», – сказала я няне и положила на кровать «Гамлета».

Я знала, что поступаю дурно, а значит, Табита меня не выдаст.

Конечно, я понимала далеко не все, но читала с огромным интересом.

Датское королевство, в котором взывающий к мести призрак утянул за собой в могилу всех персонажей, наверняка находилось где-то неподалеку от Килликранки. Я выучила пьесу наизусть и уже через пару месяцев могла играть любую роль. Слоняясь из угла в угол детской, я декламировала: «Быть или не быть, вот в чем вопрос. Скончаться. Сном забыться. Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся?»[1] Табита пожимала плечами: ну и болтун этот Шекспир! В отличие от нее, Джулиусу монолог очень нравился, и он пугался не меньше моего, когда Гамлет восклицал: «Тут крысы?», – пронзая шпагой ковер. К счастью, кроме Полония за ковром больше никого не убили.

Я (наизусть)

КОРОЛЬ. Гамлет, где Полоний?

ГАМЛЕТ. На ужине.

КОРОЛЬ. На ужине? На каком?

ГАМЛЕТ. На таком, где ужинает не он, а едят его самого. Сейчас за него уселся синклит червей со всей земли. Червь, что ни говори, единственный столп всякого истинного порядка. Мы откармливаем всякую живность себе в пищу и откармливаем себя в пищу червям. Возьмете ли толстяка-короля или худобу-горемыку – это только два блюда к столу, два кушанья, а суть одна.

Я чувствовала в Гамлете родственную мне предрасположенность к естественным наукам.

ТАБИТА (с отвращением)

Фу, мисс Черити!

Я вернула «Гамлета» в библиотеку и взяла «Бесплодные усилия любви». Не успела я приступить к чтению, как произошло то, чего я уже и не ждала.

ТАБИТА

Гувернантка приехала!

Табита заметила ее в гостиной. Оказывается, мадемуазель Легро на время отлучалась во Францию и вот наконец вернулась.

Я

Как она выглядит?

ТАБИТА

Вылитая мисс Финч.

Если так, то мисс Финч была весьма невзрачной особой. Худенькая, в черном сиротском платье, мадемуазель Бланш Легро выглядела лет на пятнадцать, хотя ей было уже двадцать два. Пепельно-русые волосы, острый носик и маленькие сухие ручки напомнили мне Мисс Тютю.

МАМА

Мадемуазель желает взглянуть на детскую. Она хочет посмотреть, удобно ли там будет проводить занятия.

Моя застенчивость помешала мне воспротивиться. Считая ступеньки, я гадала, что будет, когда гувернантка увидит, кто живет у меня в детской. А там – мои старые друзья еж Джек, черная крыса Джулиус и жаба Дорогуша Номер Два. И новые увлечения: цыплята Цыпа и Дрипа, мыши Дентия и Физия и развеселая одноногая сойка Клювохлоп. В проходной комнатке перед детской мадемуазель вздрогнула, не сразу заметив сидевшую с шитьем Табиту. Няня поднялась.

ТАБИТА

Добро пожаловать, мисс.

И поклонилась гувернантке. Лицо Табиты сияло злорадством. Она предвкушала, как сдадут нервы у миниатюрной француженки при виде черного Джулиуса. На мгновение мадемуазель Легро замерла на пороге детской – вероятно, из-за запаха. Первыми, кого она увидела, были Цыпа и Дрипа, пищавшие от ужаса за решеткой клетки, по которой в поисках входа карабкалась черная крыса. Я хлопнула в ладоши, чтобы отпугнуть Джулиуса. Мадемуазель Бланш побелела как простыня. Но она все-таки пересилила себя и шагнула в комнату, изо всех сил избегая смотреть на скелетик сони, подвешенный на проволоке, и на свернувшегося в клубок Джека.

МАДЕМУАЗЕЛЬ ЛЕГРО

Мне кажется, нам лучше будет устроиться в библиотеке.

Голос ее дрожал, в глазах застыли слезы. Только необходимость зарабатывать на жизнь удержала ее от того, чтобы пуститься наутек.

На следующий день мы с мадемуазель приступили к французскому языку. «Bonjour, comment allez-vous? Mon nom est Charity Tiddler»[2]. Я быстро, без усилий все схватывала, но мне было неинтересно. Я не понимала, зачем надо учиться говорить, что зовут меня так-то, а лет мне столько-то, – не важно, по-французски или по-китайски. Количество щетинок у гусеницы шелкопряда или анатомия лягушачьей лапки занимали меня куда более.

Уроки фортепиано нагоняли сон. В моей игре было не больше души, чем в механической музыкальной шкатулке. Танцы и вовсе казались мне сущим кошмаром: я была ребенком подвижным, но без малейшей грациозности. Через два месяца у мадемуазель Легро опустились руки. Все было бы хорошо, родись я мальчиком, но девочкой я была безнадежной.

МАДЕМУАЗЕЛЬ ЛЕГРО

Хотите, будем учиться акварели?

Я

Хочу.

Я безропотно соглашалась на всё. Слово «акварель» было для меня пустым звуком. Но когда она разложила передо мной кисточки из хвоста куницы, китайскую тушь, фарфоровую палитру и открыла коробку с красками, где лежали яркие кирпичики золотисто-желтого, алого, берлинской лазури, изумрудного зеленого, у меня перехватило дыхание. Ничего подобного я раньше не видела.