Виктор Сидоров - Рассказы Страница 4

Но Дождик не послушался и со смехом брызнул серебряными струями. Березка рассердилась, подобрала подол сарафанчика, припрятала берестяные туфельки.

— Ты гадкий, мокрый. Уходи прочь!

И последний Березкин друг ушел…

Выглянуло солнце. Горячие лучи его засверкали в лужицах, на листве и в цветах. Березы стояли оживленные, радостные, стряхивая лишние капли. Туфельки и подолы сарафанчиков у них были мокрыми и перепачканными землей, взбитой струями дождя.

— Ну вот, — торжествующе засмеялась Березка. — Посмотрите, какими вы стали! Вы все вымарались противной липкой землей.

Но подруги ответили, что они любят землю и дождь, а ромашки прильнули солнечными головками к их загрязненным туфелькам.

— Ты нехорошо сказала, Березка, — пролепетали они. — Земля — это наша жизнь.

— Зачем мне земля, — гордо сказала Березка, — когда я могу и без нее расти и цвести?

Тогда обветренная и опаленная молнией Сосна тяжело качнула ветвями.

— Если бы не земля, в которую крепко врастают наши корни, мы погибли бы от голода, нас бы свалила молния и сломал бы ветер…

— Доченька, — простонала Старая береза, — мудрая Сосна говорит правду. Мне тяжело держать тебя: мои корни стали стары и слабы…

Но Березка уже не слушала никого. Она беспощадно давила к земле материнский ствол. Старая береза клонилась все ниже и ниже. И однажды, когда Березка рванулась кверху, чтобы ухватиться ветвями за белое Облачко, корни Старой березы не выдержали, затрещали, разрываясь, и ствол тяжело рухнул на землю. Вместе с ним упала Березка, ломая нежные ветви.

Она лежала на смятых ромашках и умирала. Первый раз в жизни она ощутила землю, добрую, приветливую землю, ее запах, ее тепло, ее живительную силу.

Но было слишком поздно.

1963 г.

Димка-буксир

Димка — славный, общительный малый. Он плотный, широконький, ходит медленно, вразвалочку. Мама говорит, что Димка — точная копия деда. А дед у него был мореходом…

Несмотря на свои небольшие года — Димке недавно исполнилось четыре — он серьезен и рассудителен. Его вопросы приводят в трепет и маму, и папу.

— Почему автомобили не на двух колесах? — спрашивает он папу и глядит на него внимательными голубыми глазами.

Папа беспомощно улыбается, кряхтит, мычит, нукает.

— Ну как же! Ну разве можно на двух?.. Это же глупо — на двух. Он тогда возьмет и упадет.

— А почему велосипед не падает? — быстро спрашивает Димка.

— Ну, это совсем другое дело… Велосипед, он… Слушай, Димка, спроси, пожалуйста, о чем-нибудь другом.

Димка мотает головой.

— Не хочу о другом. Не знаешь?

Папа всячески юлит, не хочет показать себя невеждой, но это ему не помогает.

— Не знаешь? — допытывается Димка. — Да? Эх, ты! Потому что у них, у автомобилей, педали не вертятся!

Димка не плакса, не нытик, не какая-нибудь там кисейная барышня. Настоящий мужчина. Даже тогда, когда ему делают уколы или прививки, он не плачет, а лишь морщится да кряхтит.

Но не эти добрые Димкины качества принесли ему славу на весь дом. Конечно, в какой-то мере и они сыграли свою роль. Но главное, что сделало Димку известным и знаменитым, — это его аппетит.

Нет, он никакой не обжора, а просто очень вкусно ест. Когда он ест, смотреть — одно удовольствие.

Однажды во время димкиного обеда пришла соседка со своей дочкой Ирочкой, маленькой, тоненькой, какой-то совсем синенькой. Голосок у Ирочки слабенький, такой, что боязно: вдруг оборвется и навсегда пропадет.

Димка мельком глянул на тетю Раю, на ее Ирочку и спокойно продолжал есть борщ, а рядом стояла и ждала очереди миска с пельменями и стакан молока. Димка любил есть пельмени с молоком.

Димка с хрустом откусывает поджаренную корочку, хлебает борщ, а сам щупает пельмени — остыли или нет, снова хрустит корочка, снова две-три ложки борща. Да так смачно, так аппетитно у него это получалось, что тетя Рая украдкой сглотнула слюну и отвернулась к маме.

А Ирочка так и впилась глазами в Димку, смотрит — не моргнет. Точно так она смотрела цирковые представления. А потом, когда Димка взялся за пельмени, вдруг как запищала:

— Мама, я хочу есть!..

Тетя Рая смутилась: не подумала бы Димкина мама, что она свою дочь голодом морит.

— Ирочка, ведь мы только что из-за стола… Разве ты не наелась?

А Ирочка не сводит с Димки круглых глаз, пищит:

— Кушать хочу, кушать.

Димкина мама смеется и говорит:

— Посади ее, Рая, с Димой. Пусть отпробует пельмешек.

Отпробует! Ничего себе, отпробует! Навалилась Ирочка на эти пельмени, будто и в самом деле целую неделю голодала.

Тетя Рая сначала удивленно улыбалась, а потом забеспокоилась:

— Ирочка, хватит, у тебя будет животик болеть… Подумайте-ка, дома впору с ремнем есть заставляй, а тут… Ира, кому говорю, довольно!

Так началась Димкина слава.

На другой день перед завтраком, когда Димка готовился сесть за стол, пришла тетя Рая, робкая, смущенная.

— Здравствуйте…

— Здравствуй, Рая.

— Простите, Дима еще не завтракал?

— Сейчас садится.

Тетя Рая и обрадовалась, и смутилась еще сильнее.

— Знаете… Одолжите… То есть я хотела сказать: отпустите Димку на завтрак ко мне. Пусть он с Ирочкой поест… А то я совсем измучилась с ней, капризничает, ничего не хочет. А с Димой… Дима такой серьезный, такой… Отпустите, пожалуйста.

Мама сначала нахмурилась, однако разрешила Димке сходить к Ирочке и поесть с ней.

Потом, во дворе, тетя Рая взахлеб рассказывала:

— Это просто чудо! Как только Дима сел за стол, Ирочка схватила ложку и принялась есть. Без отрыва весь суп съела! И котлетку, и пюре… И компот выпила… Такого еще не было с ней!

Все соседки с большим интересом слушали тетю Раю, а одна спросила:

— В какой квартире живет Дима?.. Вот бы к нам его… У меня с Юрочкой и Колей просто беда. Совсем нет аппетита. Худые — одни ребрышки…

И пошло-поехало. Как только Димка выйдет во двор поиграть, смотришь, а его кто-нибудь уже к себе заманивает:

— Димочка, дитенок мой хороший, пойдем к нам, в пятую квартиру, поиграешь с Васей, а потом пообедаете с ним: я курочку сварила, рыбки нажарила… А тут как тут другая соседка:

— Евдокия Петровна, это нечестно: Дима у вас уже дважды был, а у меня только раз. Простите, но сегодня наша очередь. Шурик, зови Диму в гости. Скажи ему, что на третье я гоголь-моголь приготовила.

Шурик, маленький, шустренький, ухватился за Димкину курточку.

— Пойдем, Дима!.. Будем гоголь-моголь пить…

Димкина мама в отчаянье: ни на обед, ни на ужин не может найти Димку. Где он? В какой квартире?.. А когда стали за Димкой приходить из других домов, она сердилась не на шутку. Димка же — хоть бы хны! Ему даже очень интересно ходить по гостям, знакомиться всё с новыми и новыми ребятами. У каждого разные игрушки, у каждого разные обеды и ужины.

Однажды мама запретила Димке совсем выходить на улицу. На другой день в квартиру нагрянуло пять соседок во главе с тетей Раей, чтобы выручить из беды Димку.

Они долго о чем-то говорили с димкиной мамой в гостиной, в чем-то убеждали ее и просили. А когда вышли, то Димка услышал:

— Пусть наши дети и ваш Дима вместе обедают у нас по очереди. И здоровее будут и подружатся крепче.

Мама печально вздохнула:

— Хорошо…

С тех пор, когда мама скажет: «Уже первый час, пора обедать», Димка не спеша сует свою ложку в карман, говорит солидно:

— Ну, я пошел. Сегодня у тети Вари будет новенький — Игорек из первой квартиры. Худой, как селедка. Я его тоже возьму на буксир…

1969 г.

Двое

Митька уже валился от усталости, когда увидал редкие огни железнодорожной станции.

В лицо хлестал холодный ветер с мелким дождем, Митька шлепал разбухшими сапогами по жидкой грязи и неотрывно глядел на желтоватые огни, словно боялся, что они вдруг исчезнут.

Он миновал темные станционные постройки, коновязь, где понуро стояла единственная лошадь, и вышел на самый конец узенького перрона. Огляделся настороженно, нет ли кого поблизости. Перрон был пуст, лишь у вокзальчика маячили две-три фигуры. Митька присел на какой-то ящик, положил рядом котомку. Свет от недалекого фонаря слабо освещал его худое скуластое лицо, старую фуражку с переломанным посередине козырьком, из-под которой торчали каймой белесые, давно не стриженное волосы.

Митька прикрыл глаза и сидел так, не шевелясь, втянув шею в промокшую стеганку, подобрав тощие ноги в больших кирзовых сапогах. Казалось, он уснул, и настолько крепко, что совсем не чувствовал ни пронизывающего ветра, ни дождя, который сыпал все злее.

Но вот где-то далеко, за семафором, послышался слабый, едва различимый из-за шелеста дождя гудок паровоза, и Митька сразу встрепенулся, вскочил на ноги, торопливо надел на плечо котомку. Предстояло самое трудное — сесть на поезд.