Бердибек Сокпакбаев - Чемпион Страница 4

— Иди домой, детка, — сказала мне старуха, — Жанаржан, проводи его, отгони собаку.

Мне не хотелось бесить пса, и я решил перемахнуть через забор. Пусть Жанар еще раз убедится в том, что я неплохой физкультурник. Хотя бы этим я понравлюсь ей.

— До свидания, — говорю я и с разбега прыгаю на забор.

Но и на этот раз меня постигла неудача. Штаниной я зацепился за острый конец перекладины и мешком сва­лился на землю уже на улице. Ударился я довольно ощутимо. Однако позор ведь страшнее смерти. Я мгно­венно вскочил и дал ходу без оглядки.

За моей спиной громко хохотали Жанар и бабушка.

Я лежу в потемках и чувствую себя страшно одино­ким. Почему я не в лагере вместе с ребятами, зачем я обидел Жанар?

«Извини меня, — шепчу я, — я поступил грубо». В тем­ноте передо мной всплывает лицо Жанар. Она глядит на меня с укором. Жанар, Жанар! Разве я этого хотел?

Ты вспомни, сколько бы я ни налетал вихрем на дру­гих девочек, тебя я никогда не трогал и ничем не обижал. Когда же меня отчитывает учительница или директор, не в твоем ли взгляде я всегда нахожу поддержку?

И я думаю о том, как закончу десятый класс и уйду служить в армию. Жанар, конечно, уедет в Алма-Ату и поступит в институт. Вот тогда-то я буду писать ей пись­ма в стихах. Она мне обязательно ответит. Может быть, она начнет свое первое письмо так: «Дорогой Кожа!..» Вот было бы хорошо!

И я снова, в который раз, начинаю мечтать о своем будущем.

...Непроглядная тьма окутала землю. Идет пролив­ной дождь. Грохочет гром, и то и дело вспыхивают яр­кие молнии...

...На берегу горной реки стоит суровый пограничник. Это я выполняю свой воинский долг.

Пользуясь ненастной погодой, темной ночью, ковар­ный враг пытается нарушить священную советскую гра­ницу. Он даже послал танки, которые валят деревья, как траву. Я приготовил противотанковые гранаты, залег в кусты, жду...

На меня со страшным грохотом движется танк. Он подполз уже совсем близко. «Пора», — решаю я, встаю в рост и бросаю гранату. Прямо в цель. Танк взорвался. То же я проделываю со вторым и третьим танком.

Подлые враги полегли у самой границы, но не сту­пили на нашу землю.

Весть о моем поступке облетает всю страну. Мне при­сваивают звание Героя Советского Союза. В газетах пе­чатают мои портреты. Интересно, что думает обо мне сейчас Жанар?

Я возвращаюсь из армии. Моя грудь увешана орде­нами. Ярче всех сияет звездочка Героя.

Встречать меня выходит весь аул. В руках у них букеты цветов. В толпе встречающих я вижу Жанар. Мы бросаемся друг к другу, как Козы и Баян после долгой разлуки.

— Жанар!

— Кожа!

Мы крепко обнимаемся. В это время меня кто-то тро­гает за плечо. Я оглядываюсь и вижу группу учителей во главе с директором школы Ахметовым.

— Молодец, Кожа! — говорят учителя хором. — Ты, оказывается, настоящий батыр. Мы это не знали и на­прасно ругали тебя раньше...

— Прости, — говорит Ахметов.

— Да, — отвечаю я, прежде чем простить, — постоян­ным обсуждением на педсоветах вы не давали мне покоя.

— Мы же не знали, — виновато повторяет Ахметов.

— Особенно мне досаждала апай Майканова, — су­рово, говорю я.

У Майкановой не хватает смелости подойти ко мне.

— Что вы стоите в сторонке? — обращаюсь к ней. — Идите сюда.

Она робко приближается, опустив глаза.

— Прости, Кожа, — шепчет она, — ты, может быть, еще не забыл, что я тогда не дала тебе направление в лагерь?

— Нет, не забыл.

— Прости, прости, дорогой Кожатай.

Простить или нет? Я колеблюсь. Нет, кого угодно, только не Майканову. Я отзываю в сторону директора Ахметова и говорю: «Эту гражданку освободите от долж­ности учителя. Такой жестокий, строптивый человек не может быть воспитателем». Пусть попробует Ахметов не выполнить распоряжение Героя Советского Союза!..

А Жантаса, пожалуй, можно простить, потому что ни­какой он не хитрец, а просто глуп.

С этими мыслями я засыпаю.

V

Утром, когда мы с бабушкой пили чай, к нашему дому подъехал верховой. Это был Султан.

— Черный Кожа, ты поедешь?

— Поеду.

— Ты готов?

— Готов!

— Неси свое седло.

Я вытащил из сарая тяжелое седло и вышел за ка­литку. Передо мной на саврасом коне красовался Султан. Для меня же не было не только лошади, даже плохонь­кого ишака. Я это предвидел.

— Где конь для меня?

— Не видишь? На лучшего, чем этот, даже твой отец Кадыр не садился, — ответил Султан, хлопая саврасого по холке. — Седлай, да побыстрее.

— Кого седлать? — удивился я.

— Слепой ты, что ли? Клади седло позади меня. Если саврасый будет жив-здоров, он не только на джайляу, в Алма-Ату нас довезет.

— На одного коня два седла!

— А что? Будет прекрасно.

Я никогда не видел, чтобы одного коня седлали двумя седлами. Оказывается, это вполне возможно и даже за­бавно.

Положив седло на холку лошади позади Султана, я на­тянул подпруги и взобрался на саврасого. В это время за ворота вышла бабушка. Увидев нас, уместившихся вдвоем на одной лошади, она запричитала.

— Что вы делаете? Что вы еще надумали? Это все ты, Султан, — и она стала не слишком сердито, но сокру­шенно бранить Султана, качая головой. Султан понукает саврасого, и мы трогаемся.

Я заметил, что ехать и в самом деле недурно: ноги не свисают, у каждого из нас свое стремя, к тому же инохо­дец идет плавно, слегка покачивая крупом.

Однако Султан все-таки поспешил со своим изобре­тением. Когда мы ехали по улице, многие с удивлением оглядывали нас. Мне было стыдно смотреть по сторонам.

— Куда мы едем? — спросил я Султана.

— Сиди и не пикни.

Подъехали к магазину. Султан бросил мне поводья, а сам спрыгнул на землю. Когда я посмотрел на него сверху, он показался мне совсем маленьким.

— У тебя деньги есть? — требовательно спросил Сул­тан.

У меня было пятнадцать рублей, которые я копил на покупку фотоаппарата. Но я решил не признаваться в этом.

— Для чего тебе?

— Сколько у тебя рублей? — настойчиво повторил Султан.

— Пять...

— Только и всего? Ладно, давай сюда... Поскольку я теперь зависел от него, мне трудно было в чем-либо отказывать Султану. Не спеша отстегнул я пуговицу грудного кармана и нехотя запустил туда руку.

— Да поживей, чего это ты там завозился? Если уж я завозился, значит так нужно было...

— Подожди, никак не могу найти.

— Может быть, в другом кармане?

— Нет, в этом.

Мои пальцы никак не могли определить, какая из двух бумажек пятирублевая. Наконец я решился — будь, что будет. Потянул одну. О, неудача! Сердце мое замерло: десятирублевая.

— Эй, так это же десять рублей! — обрадовался Сул­тан. — Ну и хитрец ты, Черный Кожа! Ладно, давай.

— Я думал, что это пятирублевая, — оказывается, все десять, — притворился я, будто ошибся. — Пять рублей вернешь мне.

— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Султан, заби­рая у меня деньги.

Когда Султан скрылся в магазине, я снова запустил руку в карман и достал вторую бумажку. Это была пяти­рублевая. Она вся помята, видимо, не мало ей пришлось побывать в разных руках. Я разгладил ее и спрятал в карман.

Из магазина вышел Султан с оттопыренными карма­нами.

— Что ты купил?

— Дорожные заботы, — подмигнул он, прыгая в седло и принимая от меня поводья.

Когда выехали из аула, Султан повернулся ко мне и спросил:

— Куришь?

— Нет.

Он натянул поводья — конь пошел тише, — потом до­стал из кармана пачку сигарет, распечатал ее и протя­нул мне.

— Кури.

— Не буду. Кури сам. Ты лучше верни мне остальные деньги.

— Потом верну. Да бери же сигарету! Если будешь курить, скорей доедем.

Я взял. Султан чиркнул спичку и дал мне прикурить.

— Эх ты, грамотей, — поморщился он, видя, как не­уклюже я курю. — Разве так курят? До сих пор не знаешь, как втягивать в себя дым. Зря сигарету портишь. Вот как надо... — он набрал полный рот дыма и залпом втя­нул в себя.

Не желая осрамиться, я последовал его примеру и глубоко затянулся. Едкий противный дым заполнил и оглушил меня. Я задохнулся и стал отчаянно кашлять. На глазах у меня выступили слезы, закружилась голова. Все, что я видел вокруг, поплыло куда-то в сторону.

— Ой-ой!.. — закричал я и повалился из седла на обочину дороги.

Султан спрыгнул на землю следом за мной, но вмес­то того, чтобы помочь мне, стал громко хохотать, хвата­ясь за живот.

— Ха-ха-ха-ха!.. Мой бедный Черный Коже, который я так люблю, когда голоден! Он умирает... Что же я те­перь скажу Милат-апай? Хотя бы он не умер, пока мы не доедем до джайляу, а то потом мороки не оберешься...

Так невесело закончилась моя единственная в жизни попытка закурить. С тех пор я не выношу табачного дыма.