Владислав Бахревский - Анвар и большая страна Страница 4

— А до гор далеко!

— Далеко.

Вдруг топот. Мишка — в канаву. Глаза круглые, как у кота.

— Прячься… Погоня!

Повернулась Оля, смотрит.

— Вставай, — говорит. — Лошадь чужая. В нашей деревне такой нет.

Пыль как пена морская. Конь — чёрный, лаковый. Морду дерёт вверх — от солнца, от неспокойной узды. Казак на коне. Ворот на рубашке широкий, лицо от загара как уголь, зубы весёлые.

— Куда путь держите?

Мишка — вперёд, плечом девочку загораживает.

— В Красенькое. Хотим посмотреть, как солнце заходит.

Засмеялся парень, а конь заплясал, запылил всеми четырьмя ногами.

— Хочешь, прокачу, если смелый?

Губы у Мишки пересохли. На таком-то коне! Да с таким казаком! Глянул на Олю, та в землю смотрит.

— Нет, — говорит Мишка, — двое нас.

— Она догонит. Я тебя прокачу маленько, ссажу, ты и подождёшь.

— Нет, — говорит Мишка.

— Ну бывай. Пожалеешь!

Ускакал.

Жалко, а не пожалел Мишка. Не пожалел, потому что вдвоём идут. И дорога у них далёкая.

Молча топают. Знает Оля: злится на неё Мишка. Помешала ему на коне проскакать. А Мишка не злится: просто раскроешь рот, чтобы слово сказать, и заревёшь, как телок. Обидно всё-таки.

Догнала их подвода. Старичок на подводе.

— Далёко ль, милые?

— В Красенькое.

— Ого, куда! К родным, что ли?

— Нет, — говорит Мишка. — Хотим посмотреть, как солнце садится. Длинный день хотим посмотреть.

— Ишь какое дело! Ну лезьте в телегу, чуток подвезу.

Тронул старичок лошадь. Поехали.

— Вы, значит, из Тёмина? Горы на вас тени напускают. Интересно.

— Что ж тут интересного? — спрашивает Мишка.

— Всё, милый человек, интересно. Для того и живём, чтобы узнать поболе.

Телега скрипит, солома в телеге щекочется, мёдом пахнет. Ехать бы так и ехать…

А тут как загудит! Выезжают из-под горы лобастые машины. На машинах брёвна. Толстые. Мишке с Олей вдвоём не обхватить… Съехал старичок на обочину, соскочил с телеги, лошадь — под уздцы. Ребятам машет:

— Слазь! Не дай бог понесёт!

Спрыгнули. А машины — мимо. Гудят, гудят. Пыль небо закрыла, машинам конца нет. Проехали всё же. Ребята — чихать. Совсем запылились.

— Сила что тебе у паровоза, — говорит старичок. — В наш посёлок едут. Строительство у нас. Ну, мне в другую сторону теперь. А вам, значит, прямо… Длинный день задумали искать! Интересно…

Подошли ребята к речке. Речка по камням скачет. Шипит, как городская газировка. Берега у речки крутые, друг от друга далеко. Только она забыла про них, обмелела, сузилась, но все равно вброд не перейдёшь — сшибёт, по камням протащит. Моста нет. На бережку лесорубы ждут попутных машин, табачок покуривают.

Сели ребята в стороне. Выпили из бутылки молока, сала поели. Тут как раз машина приехала. Ребята — к ней. А лесорубы народ проворный, вскочили на подножки и поехали. Не подождали.

— Ну ладно, — говорит Мишка, — другая придёт.

Приехала другая. Выскочил Мишка на дорогу, руку поднял, а машина не остановилась.

— Ты тоже руку поднимай! А то стоишь… — говорит Мишка.

Речка шумит, тени растут. Нет машин — и только. Проехала наконец, вдвоём сигналили — не взяла.

Грустно стало. Дома трёпка ждёт. Зазря терпеть придётся. Не увидят они длинный день.

— А когда мы назад пойдём? — спрашивает Оля. — Ночью?

— Ночью.

— А если…

— Зверей, что ли, боишься? Не бойся, их здесь нет.

Смотрят — с того берега идёт человек. Сапоги на нём высокие, охотничьи, за спиной ружьё, на плечах что-то большое, рыжее. Перешёл речку, снял ношу. Ноша встала на четыре лапы, разинула пасть и зевнула.

— Медвежонок! — ахнула Оля. — Он сало ест? — спрашивает у охотника.

— Он всё у меня ест.

— А погладить его можно?

— Погладь. Только смотри — цапнет.

Развернула Оля сало и вспомнила, что это последний кусочек. Да что делать? Стыдно не дать. Подумает охотник — пожадничала. Бросила медвежонку, тот понюхал сало, а есть не стал.

— А где такие водятся? — спрашивает Оля.

— В горах, — сказал охотник и медвежонка по шее похлопал. — Ну, пошли, Трошка. Нам ещё далеко.

Ушли. Поглядела Оля на приятеля, а у того глаза какие-то странные, смотрят вслед охотнику и губу закусил.

— Ты что? — спрашивает Оля. — Боишься, что ли?

— Нет, — говорит, — хотел попросить, чтобы нас на ту сторону перенёс.

И ещё одна машина подъехала к броду. Мишка и руку-то как следует не поднял. Так махнул, а шофёр затормозил.

— Куда вас доставить, граждане?

Оля говорит:

— В Красенькое нам. Хотим посмотреть, как солнце не за гору садится, а вообще.

Посмотрел на девочку шофёр, задумался.

— Серьёзное дело. Что ж, постараюсь помочь вам. Вы из Тёмина, наверное?

— Из Тёмина.

— Ну так вот. До Красенького ещё далеко. Подвезу я вас до Розовой горы. По тропке подниметесь на вершину, посмотрите, как солнце садится, а потом спускайтесь к дороге и ждите меня. Я вас домой отвезу. Договорились?

— Договорились!

Едут, а солнце уже коснулось Розовой горы.

— Успеем? — спрашивает Оля.

— Успеем.

Пошла дорога в горах петлять. Тени кругом. Холодом потянуло.

— Успеем?

— Успеем.

Подъехали ребята к Розовой горе — и бегом наверх. Пот за ушами, что тебе солёный ручей.

И вот легла под их ногами жёлтая страна. Позади — синё, впереди — солнце. А Красенькое было белое. Белые дома собирались в улицы, улицы уходили вдаль, к солнцу. И там в розовой дымке, у голубой черты горизонта, много дальше самого солнца, мерцало что-то непонятное, широкое.

— Это, наверное, море? — сказала девочка.

— Море.

Мишка приложил к глазам ладонь и прищурился.

— Это море! — повторила девочка.

— Море!

А моря не было. Там была степь, и там был день. День, который никогда не кончается на земле…

Журавлик

Так уж случилось, что Журавлик был третьим птенцом в семье. Мама-птица как снесла первое яйцо, так сразу и села греть его. А потом залетела на журавлиное болото буря. Самого маленького, самого лёгкого птенца ветер выхватил из гнезда и бросил в камыши. Папа-журавль еле отыскал своего меньшого сына.

С той поры Журавлик рос хуже других: меньше ел, меньше пил, меньше бегал, и перья у него выросли позже, чем у родных и двоюродных братьев и сестёр. Все они были Журавли, а его называли Журавликом.

Осень пробралась на журавлиное болото, как хитрая рыжая лиса, как прожора-огонь… С кочки на куст, с куста на дерево. Было всё зелёным, стало жёлтым.

Поднялись журавли над болотом.

В последний раз пробовали они крылья перед дальней дорогой.

Позади всех летел Журавлик. Он махал крыльями изо всех сил, он вытягивал шею, он сжимал лапы в кулачки и всё отставал, отставал…

Когда стая опустилась на землю, к Журавлику подошёл вожак. Он ещё ничего не сказал, но у Журавлика сердце стало маленьким-маленьким.

«Неужели меня не возьмут в Африку?» — подумал он.

Посмотрел на Журавлика вожак стаи и сказал:

— До Африки ты не долетишь. Оставайся в родных краях и жди нас весной.

Журавлик опустил голову. Ему стыдно было слушать вожака. Журавлик знал: вечное лето бывает только в Африке, а на болото скоро придёт ледяная зима.

— Ступай, Журавлик, к человеческому жилью, — снова заговорил вожак. — Только там твоё спасение.

И ушёл. И скоро Журавлик услышал: стая поднимается в небо. Улетали мама и папа, брат и сестра. Журавли махали крыльями торопливо, ведь они оставляли на болоте Журавлика. Они не могли ему помочь.

Журавлику было так горько, так одиноко, что он пошёл вслед за стаей пешком, взлететь он не осмелился.

Ноги не крылья. Скоро стая скрылась за горизонтом, и Журавлик остановился. Идти ему было некуда. Над болотами тишина: ни птиц, ни зверей.

«Я — один, — подумал Журавлик, — все улетели и убежали в Африку».

От страха он спрятал голову под крыло. Вдруг — шлёп, шлёп! Лягушки!

Журавлик подбежал к болоту.

Шлёп! Шлёп! Шлёп! — прыгали лягушки в воду.

— Сколько еды! — ахнул Журавлик. — И всё это одному мне…

Есть ему расхотелось.

«Стррррасть! Стррррасть!»

Сорока! Значит, не все в Африке? А чего она так испугалась? За кого?

Журавлик оглянулся, подпрыгнул, замахал как попало крыльями, словно взлетал впервые в жизни.

Щёлк! Журавлика дёрнуло, но крылья унесли в небо. И с вышины Журавлик увидал лису. Она стояла на задних лапах и глядела вослед такой большой, такой молодой и вкусной птице. В зубах у лисы торчало перо.

«Если бы не сорока… — И Журавлик даже думать не стал о том, что было бы, если бы не трещотка-сорока. — Э-э, нет! Не все убежали и улетели в Африку».