Ахмет Мальсагов - Лорс рисует афишу Страница 4

Календари «сговорились»

Открыв утром глаза, Лорс спросонок не сразу сообразил: где он? Подшитый тесом потолок… Русская печь в четверть комнаты… Икона в углу… В окне белеют снежные вершины гор… Пахнут травы, как в знойном лесном овраге летом…

Деревня! Он в деревне… Он теперь ее житель. Что он наделал! Нет больше редакции и тенистого асфальта проспектов; встреч с Элей и стадиона; ворчливого дяди с его шумной, родной Лорсу семьей; и автоматов, с сердитым шипением наполняющих за копейку стаканы газировкой; нет больше филармонии и читалки, шахматного клуба и уютных кафе. Нет и не будет городской цивилизации, широкоформатного кино!

Есть тихое село с изобилием каруселей. Без единой близкой души.

…Лорс выскочил в трусах в сад, где журчал ручей. Он размялся, сделал пятьдесят прыжков с разгоном, доставая высокую ветку. Умылся по пояс ледяной весенней водой из ручья. Потом натянул свитер на горящее от холода тело, проглотил стакан обжигающего чая. И пошел на лесистую гору, черневшую сразу за близкой околицей.

С горы все огромное село — как на ладони. Дома сбегают по покатому плоскогорью чуть не в самую долину. Голубеет церковь в парке (откуда Лорсу знать, что именно в том доме через несколько дней и начнется его будущее?). В лучах утреннего солнца искрится белый куб здания раймага: стекло и бетон — в ногу с эпохой. Голубеют кизячные дымы над селом, и их аромат достигает горы.

По полям плоскогорья и долины плывут тракторы, слышен их отдаленный рокот; изредка блеснет там железо, будто кто-то балуется с зеркальцем и хочет ослепить Лорса солнечным зайчиком.

Небо сине, воздух чист и прозрачен, даль неоглядна — что еще нужно юному сердцу, чтобы исчезли любые сомнения? «Я здесь стану совсем другим, — думал Лорс, сбегая с горы. — Я начну жить с чистого листа».

Оставалась только одна проблема: найти работу по душе — такую, чтобы поскорее и поярче можно было проявить себя. Но разве это проблема? Газеты полны заголовками: «Почему молодежь уходит из деревни?» А он, Лорс, пришел в деревню!

…Председатель колхоза, которого пришлось ловить весь день, встретил Лорса, как и следовало ожидать, с почтением, даже чрезмерным. Переспросил фамилию. Зачем-то придвинул к себе настольный календарь, таинственно заглянул в него. И категорически сказал:

— Никакой работы для вас нет.

…В райцентре был еще один колхоз. Там Лорс ловил председателя целых два дня. И за это время потолкался по фермам колхоза, побывал на току, в мастерской. И везде слышал, что люди колхозу всегда нужны, дело любому найдется.

Ему здесь понравилось, особенно на току, где шел ремонт. Громоздились никогда не виданные Лорсом бункера, что-то вроде элеваторов. Переплетение закрытых деревянных желобов. Подъемные площадки для грузовиков. Командовала ремонтниками нестарая женщина в замасленном комбинезоне, платке до бровей и властным лицом, сплошь покрытым белым кремом (от загара спасается, догадался Лорс).

— Дарья Петровна, завтоком, — объяснил Лорсу молодой слесарь. — Одна будет тут заправлять: кнопку нажмет — и пошло! Разгрузка зерна, очистка, сушка — все механическое.

«Я ей не конкурент, тут мне работы не будет», — решил Лорс.

Возле мастерских шел ремонт комбайнов. Плотник набивал планки на ленту транспортера. Вот это бы Лорс сумел! Он любил мастерить. В кузнице поигрывал молотом огромный парень Ватуши, его необъятная спина лоснилась, как от масла. Лорс был бы не прочь уметь так ловко и точно бить молотом по брызжущему искрами железу, как это делает Ватуши.

На молочной ферме он удивился, увидев, что белобрысый парень-казачок доит коров. «А что, пойти, всем назло, в дояры? — подумал Лорс. — Вот тогда я посмотрел бы на лицо Эли. Но дядя сразу повесится: для горца позор — доить коров».

— Трудная у вас работа? — заговорил Лорс с шумной девушкой, которую все звали Клавка.

Худая, с широкими плечами, с размалеванным дерзким лицом (это уже для красоты, а не от загара, догадался Лорс), Клавка склонилась к подойнику и тянула соски коровы так, словно хотела их оборвать.

— Колхозная работа требует привычки, интеллигент! — кричала Клавка под звон струй, стегавших жесть подойника. — Думаешь, на ферме легко? Механизация, конечно, помогает, да иной раз подвесную тележку заест — перетаскай-ка корзиной за день тонну силоса! А доить? Пошевелишь пальчиками, как пианист, особенно если коровы тугосисие. Шесть тыщ жимков за три дойки!

Лорс ходил потом по мастерской, глядел на токарные станки, расспрашивал, а сам тем временем сжимал и разжимал пальцы. Они начинали неметь и трястись после двухсот жимков! Нет, уж лучше гайки точить. А впрочем, привыкнуть можно к любой работе. Тренировка и тренировка!

…Однако и в этом колхозе председатель (у него тоже была интересная привычка листать календарь, прежде чем открыть рот) отказал Лорсу. Очень жаль, но нет работы!

Этот тоже, между прочим, разговаривал с Лорсом почтительно и разглядывал его с нескрываемым любопытством. А в просьбе твердо отказал.

— На комбайн! — приставал Лорс. — Говорят, у вас не хватает штурвальных.

— Колхозники не в курсе. Через неделю к нам приедут штурвальные с учебы.

— В чабаны, подпаском!

— А у нас нет овцеводства.

— Возьмите хоть в доярки — дояром…

— Мы закупили доильный агрегат, — значит, будем сокращать молочную бригаду.

— А если просто возчиком? Молоко с гор возить. Над пропастями, по головокружительным тропам!

— По головокружительным тропам мы начинаем прокладывать десятикилометровый молокопровод. Возчики тогда не понадобятся.

Лорс подумал и в отчаянии, при всей своей теперешней ненависти к птицефермам, уцепился за последний шанс.

— Ладно! Иду учетчиком в птичник! Уж птицеводство-то я знаю. И место у вас есть.

— Есть, верно. Но мы переводим птицеферму на хозрасчет, учетчиком должен быть чуть ли не бухгалтер! — Председатель встал. — Понравились вы мне очень, молодой человек, но что делать, от меня не зависит…

Как видно, в колхозном секторе не умели ценить кадры. И Лорс подался тогда в государственный сектор. Он пошел в отделение «Сельхозтехники». Назвал начальнику свою фамилию и попросил:

— Поглядите у себя в календаре — неужели не найдется для меня работа? Поглядите хорошенько.

Начальник поглядел, переспросил фамилию и радостно ответил:

— Точно! Не найдется.

Отказали Лорсу и в райпромкомбинате, и на маслозаводе. Нигде ему не светили календари! Было еще и строительство завода, но это в пяти километрах от села, и Лорс туда не пошел.

Итак, производственная сфера для Лорса закрыта. Проситься в районную газету? Но там наверняка уже знают об утином мясе!

В конце концов, можно и уехать отсюда куда-нибудь. Этот захудалый райцентр, наверное, единственное место в стране, где не нуждаются в рабочих руках.

…Только много времени спустя узнал Лорс случайно, кто был виновником безработицы: Яша Покутный! В день знакомства с Лорсом он, бросив карусель, обзвонил всех производственных руководителей:

«Аллё! Заведующий райотделом культуры Покутный тебя беспокоит. Если придет к тебе проситься на работу один городской парень, так ты, того, откажи! Под каким-нибудь предлогом. Имей в виду: он у нас в резерве райисполкома. Да, да, особый специалист. Широкого профиля. Запиши-ка его фамилию на уголочке календаря, а то забудешь…»

Мечтатель и фантазер, товарищ Покутный сочетал с этими качествами крестьянскую хитрость и практицизм. Он не мог упустить человека, у которого такая куча талантов!

Бутерброд падает маслом вниз

Придя домой с мыслью: не уехать ли? — Лорс неожиданно обнаружил, что у него даже на билет может не хватить. Кончились деньги, осталась мелочь. Он слишком опрометчиво питался все эти дни шашлыками. У Чипижихи назад он ни за что не возьмет ни копейки, — она купила на его деньги выводок цыплят.

Продать плащ и с позором вернуться под дядин кров? Нет. Должен найтись какой-то выход здесь, в селе. Лорс вспомнил вдруг Яшу Покутного. Что он возле карусели твердил насчет Дома культуры?..

Лорс не переносил самодеятельности. Не из-за этого ли он и институт бросил? На уроках актерского мастерства преподаватель говорил: «Представьте, что вы пришли домой ночью, уставший, голодный, озябший, и вдруг… обнаруживаете, что потеряли ключ». Тридцать человек обязаны были по очереди выйти вперед и сыграть озябшего растяпу. Это были будущие критики, а не актеры. Исполняли они этюд неумело. Хуже всех это делал Лорс, потому что он испытывал невыносимый стыд «на публике», пусть это даже сокурсники.

Перед каждым уроком по мастерству актера Лорса трясло как в лихорадке. Однажды преподаватель, разозлившись на Лорса, так здорово передразнил, как он исполняет этюд, что Лорс тогда-то и решил: до предстоящего зачета он в институте не доживет.