Клавдия Лукашевич - Голос сердца Страница 4

Солдаты, шутя, отдавали ей честь, и она, прикладывая руку к головке, уморительно говорила: «Здоловы, молодцы!» и сама же отвечала: «Лада сталаться!»

— Киренька у нас полковая командирша! — шутили с нею усатые воины.

А она их всех знала и любила.

Чаще всего девочку уносили к себе в лазарет сестры. Там раненых еще не было, и Мария Ивановна с радостью отпускала туда ребенка. Сестры за нею ухаживали, как за собственною дочерью, обмывали, обшивали ее, играли. И маленькая Кира больше всего любила бывать у «сестличек», как она говорила, и всегда с утра уже просилась:

— Чуб, отнеси меня к моим сестличкам… Мамочка, плиходи туда сколее…

Каждое утро все видели, как денщик бережно шел по улице и нес на руках малютку на другой конец деревни.

4

Мария Ивановна укладывала вещи. Предполагалось, что сотню её мужа на днях двинуть в тыл… Перед нею стоял раскрытый чемодан, и она что-то соображала, то клала белье, то вынимала, то опять клала… На лице её выражались и забота, и тревога…

Вдруг вдали ей послышались какие-то страшные звуки: топот копыт, гул, выстрелы, крики… Что это такое? Точно отголоски сражения… Или началась война, вдеть сражение?.. Как будто где-то вблизи…

Мария Ивановна поднялась, испуганная и дрожащая. Вот опять, опять… Что это такое?!

Она уже хотела было идти, узнать…

Как вдруг около окна раздалось хлопанье, порывистые шаги, крики…

И в фанзу влетел, как бомба, Иванчук, бледный, дрожащий…

— Ваше благородие… Барыня! Спасайтесь… Бегите! Там хунхузы… — закричал он не своим голосом.

— Кирочка!.. Кирочка!.. Где муж?.. Иванчук, беги за девочкой!.. — закричала молодая женщина.

На мгновение она остановилась. Потом стала метаться, что-то хватать…

— Иванчук, беги за Кирочкой, за барином… Спасайтесь! И я… И я… за тобою.

Они выбежали за дверь.

В деревне царило невообразимое смятение, крики, паника…

Было еще утро, туманное, серое. Гроза нагрянула неожиданно.

С одного конца деревни бежали солдаты, китайцы, женщины. Все кричали. Куда-то неслись казаки. Мимо бежавших без памяти Иванчука и Марии Ивановны промчался верхом есаул с казаками. Они на ходу одевались.

— Вернись, вернись… — крикнул Владимир Васильевич жене. — Садись на лошадь, бери девочку и уезжай… Там напали хунхузы и грабят деревню. Мы их проучим…

— Киру, Киру! — не своим голосом, отчаянным воплем матери крикнула молодая женщина и бросилась туда, откуда в панике бежала толпа… Люди, сестры, повозки, лошади все смешалось…

Дикая, шайка китайцев-разбойников — хунхузов, хозяйничала и грабила деревню, все разрушая, все уничтожая… Слышалась перестрелка.

Прошло немного времени. Хунхузы исчезли, а с ними исчезли маленькая Кира и одна сестра милосердия. Много унесли разбойники награбленного добра; несколько человек оказалось раненых и двое убитых.

Ужасу и отчаянию есаула и его жены не было границ. Молодая женщина, казалось, потеряла от горя рассудок. Она бросалась всюду, молила, просила, хотела сама бежать. Муж её страдал молча и стойко. Он сделал все, что мог, послал погоню, всюду написал, всех просил, всем говорил. Обещал китайцам большое вознаграждение.

Но война не останавливается перед страданиями человеческими и беспощадно идет вперед.

В один осенний пасмурный день есаул получил приказание двинуться со своим отрядом вперед. Долг — прежде всего. Он должен был оставить больную жену и забыть о потере дочери… Кое-как ему удалось отправить больную жену к родным, а гибель малютки он скрыл в своем исстрадавшемся сердце… И быстро двинулся он со свой сотней на помощь товарищам к Лаояну.

5

В небольшом номере отдаленной от центра Москвы гостиницы шли суетливые приготовления к отъезду… Присев на пол перед чемоданом, офицер упаковывал разные свертки, белье, посуду, книги…

У окна стояла маленькая, худенькая женщина… Она глубоко задумалась и на что-то засмотрелась в окно; прижав руки к груди, она точно замерла в одной позе.

— Маруся, куда уложить теплые вещи? — спросил офицер.

Но женщина не ответила. Она так задумалась, что не слышала вопроса и не обернулась.

— Маруся, ты слышишь? Я спрашиваю тебя про теплые вещи, — повторил свой вопрос офицер.

Ответа опять не последовало.

Офицер удивленно взглянул на жену, стоявшую у окна, поднялся и подошел к ней. Он только что хотел ее обнять, — как она страшно вздрогнула и упала в его объятия, горестно рыдая.

— Боже мой… Опять… Опять… — шептал про себя офицер.

Он довел жену до дивана, и она упала головой на стол в порыве отчаяния.

— Все напрасно… Все, все напрасно… — твердила она и прижимала к себе большую куклу.

— Ну, вот… Снова ты расстроилась… Достала её куклу. А я просил тебя спрятать все памятные вещи подальше и не вынимать их, — с укором проговорил офицер.

— Прости, Володечка… Прости меня… Я так много беспокойства доставляю тебе своим горем.

— Горе наше общее… Но с невозможностью необходимо мириться… Наконец, надо сделать жизнь возможной…

— Я знаю, светик, прости. Я тебе обещала… А сама так малодушна… Ты что-то меня спрашивал?.. Молодая женщина сунула куклу в чемодан и силилась улыбнуться. Но эта скорбная улыбка сделала её лицо еще более жалким и убитым.

— Что сделать, Володечка?

— Ах, Маруся… И меня-то ты измучила… Нет нам покоя, а жить ведь, голубка, надо.

— Что ты меня спрашивал, убрать что-нибудь? Или не так уложила? — стараясь казаться веселой, спрашивала молодая женщина.

— Куда положить теплые вещи?

— Ну, конечно, поближе… Там будет очень холодно. Вот в эту корзинку… Ты не беспокойся… Я сама уложу…

— Это и лучше будет. Займись делом…

Муж и жена старались обмануть друг друга, поддержать бодрость духа и скрыть глубоко горе, точившее их сердца.

Молодая женщина стала особенно усердно укладывать вещи. А муж её стал одеваться.

— Я пойду еще, Маруся, мне надо по делу в воинское присутствие…

Молодая женщина вдруг встала, порывисто, решительно подошла к мужу и заговорила:

— Ты не сердись на меня, светик… Я прошу тебя, умоляю…

— Господи, что еще ты придумала?..

— Ты иди по своему делу… Не беспокойся обо мне. Со мной ничего не случится…

— К чему это предисловие? Что ты задумала?

— Ты иди по своему делу. А мне позволь пойти еще раз в Хамовники… Проститься с той девчуркой… Не могу ее забыть.

— Это с нищенкой-то! Ну уж нет… Этого не будет, — решительно запротестовал офицер.

— Прошу тебя, умоляю… Ты меня не провожай… Я не могу, я должна…

— Совершенно не нужно… Ты мне обещала. Лишние терзания… Лишние муки… Все выяснено.

— Да, конечно… Но я хочу еще кое-что ей отдать из платьев… Такая она несчастная… Не выходит у меня из головы.

Офицер ходил взволнованно по комнате, крутил усы, как будто сердился, или что-то обдумывал. Жена его стояла посредине комнаты с куклой в руках и со страхом и мольбой глядела на него.

Наконец, муж остановился перед ней и проговорил деланно-сурово:

— Маруся, милый друг, надо положить этому конец… Я много тебе уступал. Из-за тебя я даже сделал упущение по службе… Больше я не могу… Никуда ты не пойдешь… Завтра мы едем. Ты знаешь, это необходимо…

Молодая женщина вдруг отчаянно зарыдала и, не помня себя, крикнула:

— Я хочу отдать ей куклу… Только куклу… Тогда, может быть… Постараюсь не думать… Не будет воспоминаний… Забуду… Только куклу… Куклу отдам!..

Офицер, как и всегда, смягчился. Он понимал, что не в кукле тут дело, и не мог устоять перед горем несчастной матери. Как и всегда, он нежно обнял жену и, смахивая непрошенные слезы, катившиеся на черные усы, тихо примирительно сказал:

— Успокойся, Марусечка… Хочешь, я сам снесу куклу… Так будет лучше.

— Нет, Володя, позволь… Я взгляну еще раз…

— Пойдем… Отдадим куклу… Может, правда, тебе будет легче… Я понимаю, как тебе тяжело… — покорно сказал офицер.

Молодая женщина засуетилась и живо собрала целый узелок каких-то вещей.

На извозчике они живо добрались до той окраины Москвы, куда две недели тому назад привела их маленькая нищенка, встреченная случайно на панели у кондитерской Филиппова.

Офицер с женой снова вошли в ту же мрачную подвальную квартиру. Хозяева собирались пить чай. На грязном ящике стояли битые чашки, чайник без носика, лежали ломтики ситного, а на бумаге — кусочки сахару. Кругом сидел и стоял народ.

При виде офицера и его жены все как-то засуетились, встали, что-то прикрыли, что-то спрятали… Некоторые отошли, другие скрылись из вида.

— Вот мы опять навестили вас. Жена хочет отдать кое-что вашей дочке… Жалеет и любит она детей, — сказал офицер.