Нисон Ходза - Путешествие без карты Страница 4

Одна из «квартир» для рабочих.

— Так ведь государь-то ничего не знает. Министры виноваты! Окружают его, как псы злобные!

— Значит, царь у нас недоумок! Псами, вишь, окружился. Выходит, что на троне не царь, а псарь!

Услышав такое о царе, Шаров от возмущения остановился и уставился на Гурьева так, словно впервые его увидел.

— Ты что, ты что?! — повторял он, топчась на месте. — Такие слова о царе! Да как ты посмел! За такое тебе на том свете, знаешь, что будет!

— Человек живёт не на том, а на этом свете, — мрачно усмехнулся Гурьев. — Значит, и жизнь свою должен устраивать на земле.

— Вот отец Георгий и учит, как её устраивать… По учению божию учит. Вразумит господь царя-батюшку…

— До бога высоко, до царя далеко. Когда ещё царь твоего попа услышит?!

Шаров не ответил, только ещё больше съёжился от холодного ветра. Так молча и дошли они до своего подвала. Опустились по грязным, скользким ступеням и не прощаясь разошлись: Шаров в комнату, Гурьев на кухню.

Всё чаще и чаще Гапон слышал от рабочих жалобы.

— Не можем больше так жить! Отпиши царю бумагу! Дети наши с голода пухнут!

Гапон начал опасаться. Ещё немного, и рабочие перестанут ему верить. И тогда безбожники-революционеры подымут рабочих на бунт!

То, чего так боялся Гапон, случилось в середине декабря тысяча девятьсот четвёртого года. Путиловский мастер Тетявкин выгнал с работы четырёх рабочих-гапоновцев. Без всякой вины выгнал, просто не понравились ему — и весь разговор! Как хотите, так живите!

Рабочие бросились к Гапону:

— Защити, батюшка! Видно, забыл о нас господь!

— На бога не грешите! — сурово оборвал Гапон. — Отрядим к директору завода рабочую делегацию. Он Тетявкина быстро образумит!

Но директор завода разговаривать с рабочими не стал. Только обронил сердито:

— Раз уволил, — значит, работали плохо…

Снова пришли рабочие к Гапону.

— Прогнал нас директор! Видно, за людей не считает!

— Найдём и на директора управу, — успокаивал Гапон рабочих. — Сейчас поеду к его превосходительству генералу Фуллону. Господин градоначальник всей душой за рабочих!..

Градоначальник Фуллон принял Гапона незамедлительно и радушно. Но пока Гапон излагал ему историю с путиловскими рабочими, генерал отводил глаза в сторону, рассеянно смотрел в огромное зеркальное окно на золотой шпиль Адмиралтейства.

— Рабочие Путиловца возбуждены, крайне возбуждены, ваше превосходительство, — закончил свой рассказ Гапон. — Боюсь, что смутьяны-революционеры воспользуются этим, не исключена однодневная забастовка. Тогда многие могут выйти из-под моего контроля… Настойчиво прошу вашего распоряжения о возвращении уволенных рабочих, а мастера Тетявкина убрать на другой завод…

Градоначальник оторвал взгляд от окна, и на Гапона уставились из-под мохнатых бровей злые острые зрачки.

— Иными словами, батюшка, — градоначальник потянулся за сигарой, долго раскуривал её, а потом так же неторопливо продолжал — Иными словами, рабочие с вашим мнением не считаются и перестают вам верить. — Градоначальник стряхнул сигарный пепел в хрустальную пепельницу и, буравя Гапона колючими зрачками, спросил — Для чего, позвольте спросить, вы получаете от полиции деньги? Вы обязаны, понимаете, обязаны всеми средствами удержать смутьянов от преступных действий! Иначе… — Градоначальник не договорил, что будет «иначе», Гапон и сам понял, что его ожидает. Полиция разгласит, что Гапон получает от неё сто рублей в месяц. Разразится скандал, после которого церковь будет вынуждена лишить Гапона его священнического сана. Надо было немедленно что-то предпринимать, идти на любой риск, но сохранить доверие рабочих.

После тяжких раздумий Гапон созвал собрание. На собрание пришли не только представители всех гапоновских отделов. На этот раз пришли и большевики-подпольщики. Гапон рассказал о встрече с градоначальником.

— Что будем делать, братья? — вопросил Гапон.

— Бастовать! — крикнул путиловский большевик Полетаев. — Бастовать, пока не примут уволенных и не выгонят собаку Тетявкина!

— Бастовать! Бастовать! — раздались дружные голоса рабочих. И стало ясно: никакие силы не удержат теперь путиловцев от забастовки.

Рано утром третьего января забастовала вагонная мастерская, где хозяйничал мастер Тетявкин. А остальные мастерские? Поддержат ли они вагонщиков? От этого зависел успех забастовки. Мастерских на Путиловце много. Разбросаны они в разных концах огромной территории. И никто там не знает, что одна мастерская уже бастует.

Помогли подручные мальчишки. Они бегали по мастерским и кричали:

— Кончай работу! Забастовка!

— Выходи на двор! Забастовка!

— Выключай станки! Забастовка!

Испуганные мастера выталкивали ребят из мастерских, награждали их оплеухами, давали зуботычины, но голоса мальчишек были услышаны.

К восьми часам утра все мастерские Путиловца перестали дымить. Началась общезаводская забастовка.

Предсмертное письмо рабочего И. В. Васильева, убитого 9 января.

Весть о забастовке путиловцев мгновенно разнеслась по столичным заводам. Следом забастовали и другие крупные заводы. Не прошло и трёх дней, как остановились станки всех заводов Петербурга. В столице царской России началась всеобщая забастовка.

Гапон был в ужасе. Он понимал, что такая забастовка может обернуться восстанием против самодержавия.

— К царю, братья! — кричал он сорванным голосом на собрании гапоновцев. — Пойдём к царю на Дворцовую площадь! Все пойдём. Пусть пойдут и жёны и дети! Царь нам всем отец! Только от нас он узнает правду! И гнев его падёт на голову нерадивых министров, обирал-заводчиков и нечестивой полиции!

Тёмные, неграмотные рабочие ещё не потеряли веру в Гапона.

— К царю! — подхватили они призыв попа. — С детьми и жёнами! Скажем ему: отец наш, ты готов отдать за нас жизнь! Но ведаешь ли ты, как нас мучают, что мы голодаем, что мы подобны скотам, почти все неграмотны… Облегчи нашу жизнь! Найди управу на мучителей наших!

С этого последнего собрания гапоновцев Гурьев и Шаров шли домой вместе. Всегда молчаливый, Шаров был сейчас возбуждён и разговорчив.

— Конец нашим мукам! Какой завтра день? Какое число?

— Воскресенье. Девятое января, — бесцветным голосом ответил Гурьев.

— Запомни! С этого святого воскресенья для рабочего человека вся жизнь изменится!

— Задурил вам голову поп! — отозвался Гурьев. — Додумались, идти к царю с просьбой!

— Креста на тебе нет, Василий! — взъерошил заиндевевшую бороду Шаров. — Как же, по-твоему, идти к царю? С камнем за пазухой?

— От царей и попов свободы мы не дождёмся! Сбросить надо царя, разогнать всю его преступную шайку. Иначе рабочему хорошей жизни не видать.

Шаров словно оглушённый смотрел на Гурьева обезумевшими от гнева глазами:

— Нехристь! — выдавил он наконец. — Значит, ты и в бога не веришь! Царя сбросить! Помазанника божия! Да за такое тебе кандалы полагаются! На каторге тебе место! — Круто повернувшись, Шаров зашагал по сугробам на другую сторону и не оглядываясь пошёл к дому.

Шаров проснулся в семь утра. В комнате было темно. Он зажёг огарок свечи и потихоньку, чтобы не разбудить Марью, растолкал Анютку:

— Вставай, деваха. День-то какой! Батюшку царя узрим!

— Я сейчас! Я сейчас! — вскочила Анютка. Ёжась от холода, она сунула ноги в разношенные материнские валенки и побежала к рукомойнику. — Я мигом! — приговаривала Анютка, плескаясь у рукомойника.

Захныкал Колька. Полусонная Марья дёрнула за привязанную к люльке верёвочку, люлька качнулась и Колька замолк.

— Пошла бы с вами, да не с кем парня оставить, — сетовала Марья. — А ты, Анютка, иди в моих валенках. На улице-то крещенские морозы. Пока до дворца дойдёте — носы отморозите. Возьми с собой распятие. К царю надо идти с богом в душе и мыслях…

— Ага, ага! — суетилась в полутёмной конуре Анютка. — Возьму. Ты нас жди! Мы скоро. Царь, поди, уже ждёт!

— Так уж и ждёт, — добродушно усмехнулся Шаров. — Перво-наперво отправимся на сборный пункт, на Четвёртую линию. А уж после все вместе на Дворцовую площадь!

— Не опоздать бы! Я чего боюсь? Там все большие будут, загородят меня от царя, я его и не увижу!

— Увидишь, — твёрдо сказал Шаров. — Я тебя на закорки посажу. Лучше других узреешь лик государя императора.

В девять утра они вышли из подвала. Утро было морозное, солнечное, но безветренное. Идти было легко. Со всех переулков и улиц группами шли рабочие. Некоторые шли с детьми. Были в толпе и женщины. Анютка удивлялась — столько народа, а на улице тихо, словно в церкви. Если кто и заговорит — то приглушённо, вполголоса. А ещё удивило Анютку, что у всех дворов стоят дворники в чистых белых фартуках. И городовых много. Усатые, краснолицые, торчат на всех углах.