Любовь Воронкова - Личное счастье Страница 40

– Ворота красить бы, – сказал Яшка. – Я видел, ребята красили. Очень краска хорошая, зеленая такая. Я сумел бы.

– Вот и хорошо, – ответила Татьяна Даниловна. – Я попрошу старосту, чтобы он тебя назначил на эту работу.

Яшка удивился ее сговорчивости.

– И потом, я бы деревца окапывал – я видел, ребята окапывали яблоньки, что ли…

– Работы сколько хочешь. Красить так красить, окапывать так окапывать. Беги скорей в столовую.

– А вот это… – Яшка не мог уйти, не узнав еще одного, что его волновало. – А у вас тут фотоаппарат есть?

– Ну еще бы! У нас фотографический кружок работает.

– А мне можно?

– Конечно, можно.

– А поснимать дадите?

– Ну еще бы! Ну беги же скорей.

Яшка оглянулся: в вестибюле они с Татьяной Даниловной были одни.

– А я ведь тот аппарат не крал, – сказал он доверительно, – это отец у меня стащил да пропил, а я…

– Я всё знаю, – прервала Татьяна Даниловна, – и пойдешь ты в конце концов обедать?

– Ну, если знаете, тогда всё… – Яшка удержался, чтобы не сказать «сеанс окончен». Сеанс только начинался.

РАДОСТНЫЕ ВСТРЕЧИ

Где-то в лесах вышел из чащи олень и ступил копытом в теплую летнюю реку. И как только ступил – захолодела вода по всем рекам и озерам.

Этой легендой отмечает народ начало последнего летнего месяца – августа.

И в самом деле, еще как будто лето сияет и зеленеет на земле, и ребятишки бегают в одних рубашонках, и солнце блестит в оконных стеклах, и ни один лист еще не упал с дерева, но уже нет-нет, и пролетит по улицам холодный ветерок и напомнит о том, что осень близко.

Зину всегда, неизвестно почему, волновало наступление осени, какая-то непонятная грусть возникала в душе, какое-то светлое раздумье заставляло ее подолгу стоять у открытого окна, в которое заглядывали широкие ветки клена.

Как-то утром, медленно расчесывая свою белокурую косу, Зина подошла к окну и увидела среди зеленых ветвей тронутый оранжевым отсветом лист.

– Здравствуй, осень, – прошептала она.

И тут же радостно подумалось, что скоро должны вернуться из похода ее товарищи.

– Надо сходить к Дариме, узнать, – решила Зина.

Антон позавтракал и убежал в пионерский лагерь – он теперь никого не боялся: Яшка Клеткин исчез с его горизонта. Зина проводила его, взялась было за щетку и тряпку, чтобы прибрать квартиру, и вдруг почувствовала, что не может оставаться дома ни на одну минуту. Она сунула щетку в угол, бросила тряпку, сняла передник – ну может же она хоть раз не убрать квартиру вовремя!

Зина почти бежала по улице. Она сознавала, что уже не маленькая, чтобы так вот бегать по улице, но проворные ноги бежали сами, и остановить их было нельзя. Непременно, непременно у Даримы есть письмо от Фатьмы и Дарима знает, когда они приедут!

Дом номер пять совсем недалеко. Вот уже начался его зеленый забор, вот и калитка, закрытая на щеколду. Но лишь Зина протянула руку, чтобы нажать на щеколду, как зеленая калитка порывисто распахнулась и перед Зиной появилась Фатьма.

– Ой, Зина!

– Фатьма!

Они бросились друг к другу и крепко обнялись.

– Я так и знала! Так и знала! – кричала Зина, прижимаясь щекой к плечу Фатьмы. – Я с утра чувствовала!

– А я сразу как приехала – к тебе! Гляди-ка, и не умылась даже! Пойдем к нам, я хоть умоюсь!

Подруги, смеясь от радости, не разнимая рук, вошли во двор. По двору шла Дарима с метлой и ящичком для мусора в руках.

– А, встретились! – улыбнулась она, и белые крупные зубы ее так и засияли. – Дождалась, белый преник! Эй, Фатьма, сколько она тут бегала без тебя туда-сюда!

Подруги уселись на лавочке под сиреневыми кустами. Сколько разговоров, сколько рассказов тут началось!

– Иди умойся, руки грезные![5] – крикнула Дарима Фатьме.

Но Фатьма только отмахнулась. Она должна была немедленно, тут же, не сходя с места, рассказать Зине все, все, что они видели, что делали, что пережили за эти два месяца далекого похода.

Фатьма не умела рассказывать по порядку. Тут, конечно, были и ночные костры в лесу на полянах, когда красные искры летели в звездное небо. И белые тропки, убегающие все вдаль и вдаль через цветущие луга. И приключения на речных переправах, и песни, которые сами сочиняли и пели, и шумные сенокосы в колхозах, встретившихся на пути…

– До чего хорошо сено убирать! Я раньше думала – а как это в колхозе работать? Артемий говорит: «Если понадобится где наша помощь – конечно, поможем». А я говорю: «Ни за что я не буду, я не умею ничего, только на смех!» А Сима: «Мы все не умеем!» А этот Гришка свое: «Зато пообедать дадут, а то надоел этот ваш кулеш с дымом, с углями, со всякими ветками».

И вот идем, видим, туча заходит – ну прямо так и встает над лесом. Как гора, да такая черная, страшная! А впереди – колхоз, крыши видны. Мы бегом, прятаться от дождя. А тут луг. Огромный, даже краев не видно. И колхозники все на лугу – спешат скорей сено убрать, работают без оглядки, сгребают, на машины грузят и тут же в стог складывают. А сена столько… Тут Артемий нас останавливает: «Куда бежите? Поворачивай на луг!» А в это время Андрюшка: «А если дождик?» Тут все на него: «Подумаешь, мятный пряник, дождя испугался!» Колхозники нам обрадовались! Бригадир у них такая румяная тетка, глазастая. Сразу нам грабли в руки, показала, как подгребать, а сама – к машине. Я думаю: ни за что не сумею! И знаешь – сумела! И все сумели!

– И… Артемий тоже?

– А то как же! Как взялись, как взялись, подгребаем, охапки таскаем – запалились прямо! А сена набилось всюду – и в волосы, и за шиворот, колется, кусается! А туча все ниже, все ближе… Ох, и не помню даже, как мы это сено убрали. И потом бежали под дождем, мокрые до нитки! Ну зато дождик с нас всю пылищу смыл!

– А… что Артемий?

– Ну и он бежал! Всех перегнал. Он же длинноногий! А у самой деревни как шлепнется! Мы чуть со смеху не умерли. На глине поскользнулся. Разозлился сначала. А потом – мы смеемся, ну и он начал смеяться. Он хороший, очень хороший!

Зина ласковыми глазами глядела на Фатьму. Как она загорела, какой земляничный румянец у нее на смуглых щеках, как ярко блестят ее черные, чуть раскосые глаза!

– А потом уж и накормили нас – ух ты! Мы, наверное, молока целое ведро выпили. Гришка ел-ел! А потом в школу натаскали сена – классы-то пустые – и спали на сене. Ух и спали же! Дождик в окна стучит, а мы спим себе, уж очень устали. А наутро…

– Так я и знала!

Калитка распахнулась, влетела Сима Агатова, загорелая, похудевшая, белозубая.

– Я так и знала, что Зина здесь! Захожу к Зинке – никого! Думаю, у Фатьмы. Ну так и есть! Ну как ты здесь поживала без нас?

Симу, несколько чопорную, строгую и неулыбчивую, нельзя было узнать. Словно растаял внутренний ледок, который раньше сковывал ее.

– Ну как жалко, как жалко, что ты не пошла с нами, Зина!

– Я не могла, – напомнила Зина.

– Ну тогда очень жалко, что ты не могла. Смотри, какая ты бледная и не загорела нисколько!

– Ничего. Когда-нибудь загорю.

– Если бы ты искупалась, а потом полежала бы на песке… – начала Фатьма.

Сима подхватила:

– Ой, как мы купались в Днепре! В самом Днепре, подумай! А потом лежали на песочке…

Грубоватый, ломкий голос вдруг вмешался в разговор:

– Ага! Вы только и знали, что на песочке лежать, а мы…

– Васька! Откуда ты взялся?

– Зина, смотри на кого он похож!..

Вася Горшков вышел из-за угла дома: он не пошел в дальний путь – в калитку, а перелез прямо через забор. На щеке у него краснел шрам от еще не зажившей большой царапины.

– Где ты так разукрасился, Васька? – засмеялась Зина, всплеснув руками. – Дрался с мельницами, что ли?

– Ну он же у нас строитель! – важно сообщила Сима. – Телятник строить помогал! Крышу крыть полез, да сорвался и вот… Красавчик!

– А ты чего дома не сидишь? – накинулся он на Зину. – Я тебе орехов принес. И ребятам вашим. Прихожу, а она бегает где-то…

– И ты был у меня?

– Не веришь – ступай погляди. Целую наволочку орехов приволок!

Зина чувствовала, как радость согревает ее. Чувствовала, что щеки ее розовеют и к глазам подступают слезы. Она поморгала своими темными ресницами, чтобы ребята не заметили, что она готова заплакать, – так она была признательна за их внимание, за их теплоту к ней, за их дружбу.

– Ой, ребята… спасибо…

– Пускай смеются, – Вася кивнул на Фатьму и Симу, – а я могу сказать – я имею право сказать: в колхозе «Дружба», в области Воронежской, в новом телятнике дверца сделана собственными руками комсомольца Василия Горшкова и этими же руками на крыше проложено пять рядов дранки. Плохо?

Зина, смеясь, глядела на него:

– Васенька! Да когда же ты научился строить телятники?

Калитка снова открылась, и во дворе появились Андрей Бурмистров и Зыбина Шура.