Евгений Рысс - Приключения во дворе Страница 41

— Я ничего не знаю, — сказал он Кенарю, — но так, стороной до меня доходили слухи… — Он замолчал и посмотрел на Кенаря строго. — Поклянись никому не говорить, что ты это от меня узнал.

— Клянусь, — торжественно сказал Кенарь.

— Феодосия, — шепнул Севчук, — только смотри, ты поклялся.

С этими словами он вошёл в квартиру и плотно захлопнул дверь.

Катя потеряла надежду дождаться Кенаря. Она твёрдо была убеждена, что этот ловкий мальчик просто обманул её, чтобы уйти от расспросов. Она решила узнать у Вали, кто ещё из друзей Быка может быть в курсе дела, когда из темноты появился Петя.

— Феодосия, — шепнул он так таинственно, как будто сообщал секретный пароль.

Он начал объяснять, что он этого не знал, а одному мальчику сообщил другой мальчик, которому сообщил третий мальчик, но Катя Кукушкина не слышала этих объяснений. Она выбежала на улицу. Ей повезло. Зелёный огонёк такси двигался прямо к ней. Она подняла руку.

— Курский вокзал, — сказала она шофёру.

Она не помнила, есть ли у неё деньги. Проверила в кармане, там лежали бумажка и круглая монета. Она никак не могла вспомнить, бумажка рубль или три рубля, и, хотя ей казалось неудобным пересчитывать деньги при шофёре, всё-таки вытащила их и пересчитала. В кармане лежали рублёвка и полтинник. Этого должно было хватить. Её начинало прямо трясти, когда впереди загорался красный свет и шофёр тормозил. Шофёр заразился её нетерпением. Они обгоняли одну машину за другой. Наконец показалась вокзальная площадь. Здесь они снова долго стояли у светофора. Но вот и это уже позади.

Катя сунула шофёру деньги, даже не подумав о том, что ничего не оставила себе на обратную дорогу, и выскочила из машины. У справочного бюро стояла большая очередь. Катя, улыбаясь, извиняясь, объясняя что-то непонятное, протиснулась без очереди к окошечку. Её пропустили не оттого, что поняли её объяснения, а просто потому, что на всех подействовал её взволнованный вид.

— Когда уходит поезд на Феодосию? — спросила она.

Поезд уходил через десять минут. Катя вбежала в туннель. Как назло, в это время пришёл с юга какой-то поезд и навстречу двигалась толпа, неся мешки, чемоданы, корзины, ящики. Когда Катя выскочила на перрон, крымский поезд уже тронулся. Катя вскочила на подножку. Проводница попыталась грудью загородить ей вход.

— Я из другого вагона, — сказала Катя. — Я вышла выпить воды и задержалась.

Это была ложь, но ложь, внушившая доверие. Проводница пропустила её. Катя оказалась в мягком вагоне и быстро прошла по коридору, понимая, что вряд ли Бык купил бы себе мягкое место. Следующий вагон был купированный. Пассажиры ещё не устроились, поэтому двери всех купе были открыты. Катя прошла и этот вагон, на ходу заглядывая в каждую дверь. Следующий вагон был обыкновенный плацкартный. Поезд в это время уже набрал скорость, и за окнами стремительно неслись назад огоньки Москвы. Катя прошла первое отделение, прошла второе. Её уже начали мучить подозрения, что загадочный Кенарь назвал ей Феодосию просто так, для того чтобы отвязаться, как вдруг она увидела Быка.

Бык сидел с видом серьёзным и солидным. Видно, его место было верхнее, потому что на той скамейке, на которой он сидел, лежала старушка. Бык не видел Катю. Катя тронула его за плечо. Бык неторопливо и спокойно обернулся. Он, очевидно, был убеждён, что все опасности позади.

— Едем в море купаться, Бык? — сказала Кукушкина.

У Быка стало нелепое, растерянное лицо, такое, какое умел он делать, когда его в чём-нибудь обвиняли. На этот раз он не притворялся. Он действительно был потрясён.

Глава двадцать восьмая. Разговор в поезде

Поезд был пассажирский. Шёл он медленно, останавливался на каждой маленькой станции, стоял подолгу. Из темноты выплывали станционные здания, освещённые платформы, электрические часы. Поезд стоял, поджидая, пока стрелка покажет положенное время, и не торопясь трогался дальше. И станционное здание, освещенная платформа, большие часы уплывали назад и скрывались в темноте. В вагоне шла обычная суетня, которая всегда начинается после того, как отошёл поезд. Какой-то пассажир перекладывал вещи с места на место, и всё ему казалось, что лежат они не так, как следует, неудобно. Другой пассажир раскладывал на столике еду и бегал узнавать, скоро ли будет готов чай. Проводники стелили постели, завязывались первые дорожные знакомства, начинались неторопливые вагонные беседы.

Катя и Вова стояли на площадке. Катя предложила выйти сюда. Незачем было соседям слушать их разговор. Вова беспрекословно послушался. Они вышли на площадку, здесь громче был стук колёс, дул свежий ветер, пробиваясь сквозь щели дверей, и никто не мешал разговаривать.

Катя говорила и говорила, а Вова молчал, и Катя не могла понять, соглашается он с ней или нет и даже просто слышит ли он, о чём она говорит.

— Ну хорошо, приедешь ты в Феодосию, — говорила Катя, — допускаю, что денег у тебя хватит на месяц, ну даже на два. Комнату тебе вряд ли сдадут. Видно, что тебе только тринадцать лет. Ну, да я за тебя не волнуюсь: смётки у тебя хватит, где-нибудь ты устроишься. Хорошо! Будешь в море купаться, загорать на песочке, фрукты есть. Как будто всё замечательно. А на самом деле плохо. На работу тебя не возьмут — мал. Разок-другой поднесёшь кому-нибудь вещи, парень ты здоровый, да ведь это грошовый заработок, и то ещё хорошо, если подвернётся. Пройдёт месяца два, деньги кончатся. Тут как раз и осень настанет, пойдут дожди, подуют холодные ветры: Работы у тебя не будет — я уже тебе говорила: мал. Да и потом, искать работу, по чести сказать, рискованно. Ведь ты же понимаешь, что отец заявит в милицию. Не со зла. Он любит тебя и за тебя волнуется. Я была у тебя дома и записку твою читала. Ты не хитро её написал. Родители твои, если бы они за тебя так не волновались, сразу бы разгадали, что ты их обманываешь. Но так как они любят тебя, разволновались, растерялись, то и поверили. Родители у тебя хорошие, мне понравились.

— У меня только отец, — буркнул Вова, глядя в окно. — Матери у меня нет.

— Врёшь ты, — спокойно сказала Катя, — мачеха у тебя очень хорошая. Ну, да об этом после поговорим. Так вот, будут тебя искать. Значит, всё время придётся прятаться. В интернат или в детский дом, чтобы перезимовать, ты не сможешь пойти. Вот и будешь ходить под дождём или под ветром да оглядываться на каждого милиционера. Посидишь на скамейке, долго нельзя сидеть — обратят внимание, опять встанешь пойдёшь. Бездельничать хорошо, когда дело есть, а когда двадцать четыре часа свободных, думаешь, весело?

— Найду дело, — хмуро буркнул Вова.

— Найдёшь. Начнёшь, скорее всего, с той же горошины. Будешь феодосийских ребят обыгрывать. Только ведь Феодосия город маленький — это тебе не Москва. Летом там народу порядочно, отдыхающие — одни уезжают, другие приехали. А к осени отдыхающие разъедутся, останутся местные жители, а они все друг друга знают. Как ты думаешь, долго ты продержишься на горошине? Или на чём-нибудь этаком.

Вова молчал.

— Я тебя не пугаю. Из этого положения ты выход найдёшь. Познакомишься с ребятами постарше, они помогут и от тебя попросят услуги. Сначала маленькой — посторожить где-нибудь, что-нибудь спрятать, а потом окажется, что ты в воровской шайке. Может быть, и убийством запахнет. Даже если сперва будет просто спекуляция, всё равно потом до кражи дойдёт. К этому привыкают быстро. Привыкнешь и ты. И будешь считать себя правым. Что же, мол-де, иначе мне жить не дают, выхода у меня нет. Будешь считать себя как бы мстителем, вот, мол, люди меня обижают, а я им за это мщу. Может быть, иной раз и придёт тебе в голову, что если ты и обижен кем-нибудь, то уж наверное не той скромной женщиной, которая одиннадцать месяцев в году трудилась и у которой ты украл деньги, отложенные на обратную дорогу. Но ты эту мысль отгонишь. Всякий негодяй, вор, убийца, так или иначе, обязательно оправдывает себя.

Катя посмотрела на Вову. Вова стоял лицом к окну. На площадке светила тусклая, маленькая лампочка, так что Кате почти не видно было его лица. Да, если бы и видно было, вряд ли сумела бы она что-нибудь угадать по его лицу. Вовино лицо обычно ничего не выражало. И всё-таки почувствовала Катя: Вова думает о том, что она ещё только собирается сказать.

— Знаешь, почему ты думаешь, что я говорю правду? — сказала она уверенно, так уверенно, что Вова не решился даже отрицательно мотнуть головой. — Потому что ты это уже пережил, ты это уже по своему опыту знаешь. Обиделся ты на отца и мачеху, а обыгрывал Мишу Лотышева и рассуждал так: меня, мол, обидели, значит, и я имею право обидеть. И тут ты со мной не спорь, я всё равно знаю, что это так.

Маленькая станция выплыла из темноты. Поезд остановился. Прошёл дежурный. Какая-то женщина вылезла из соседнего вагона, и проводница ей передала чемодан. Пожилой военный, кажется майор, подбежал к ней, и они обнялись и расцеловались. Потом военный взял чемодан и понёс, а женщина шла с ним рядом и что-то говорила ему радостно и возбуждённо, и они скрылись в дверях маленького деревянного станционного здания.