Владимир Добряков - Вредитель Витька Черенок Страница 43

— Надо, по всей вероятности, у местных жителей спрашивать, — сказала она. — Я приезжая.

Вскоре они увидели высоченного, в синей рубахе старика с такой же густой бородой, как у Фиделя Кастро. Только была она у него не сплошь черная, а с проседью. Старик чинил забор. Это, без сомнения, был местный житель. Дачник не станет возиться с забором.

— Здравствуйте, дедушка! — задрав голову, сказала Данка.

И Эдик с Костей задрали головы. Вот так старик! Настоящий Гулливер!

Бородатый Гулливер опустил ножовку, которой собирался отпиливать доску, и с улыбкой посмотрел на них сверху.

— Здорово, пионерия! Что скажете?

— Мы, дедушка, не сказать, а спросить хотим, — проговорила Данка.

— Небось интересуетесь, сколько росту во мне? — подмигнул старик. — Два метра да два вершка. Слышали про вершок?.. Четыре сантиметра, да еще с хвостиком. Вот и смекайте — сколько выходит?

— Двести восемь сантиметров, — сосчитал Костя и улыбнулся. — С хвостиком.

— Верно. Как раз с Петра Великого. Теперь-то, понятное дело, не тот рост. Теперь книзу пошел. Годы… — Старик сокрушенно покачал головой. — Никуда от них не схоронишься.

Вот какой разговорчивый оказался старик! Еще ни о чем и не спросили, а уж столько наговорил! «Он-то знает про улицу», — подумал Эдик.

— Дедушка, а вы давно здесь живете?

Старик прищурил ястребиный глаз.

— А вот смекай — в тридцать пятом построился. Сколько выходит? Тридцать лет, да еще и с хвостиком… Бегут годы. Ровно бы недавно и строился…

— Дедушка, — продолжал Эдик, — а раньше эта улица как называлась?

— Раньше Сосновой звалась. Видите, сосна кругом. А по-новому-то улицей Андрея Репина, с тридцать девятого года назвали…

— А кто это — Андрей Репин? — не утерпев, спросил Эдик, хотя было ясно, что старик и без его вопроса не упустил бы случая рассказать, как это вышло, что улице вдруг дали новое название.

— Тут, ребятишки, такая история, что без перекура, как говорится, и не перескажешь… Если интересуетесь, идемте в тенек.

Под высокой сосной стоял врытый в землю стол с двумя скамейками по сторонам. Старик снял кепку и пригладил большой рукой волосы.

— Садитесь… Это вам даже очень полагается знать. А то ходят, живут здесь люди, детишек тыща понародилась, а спроси, отчего улица так зовется, многие и не знают… Так вот с чего история эта начинается. Жили, вон там по соседству, через три дома от меня, Репины. Сейчас-то уж никого их нет. После войны на Урал подались… А тогда большая была семья, одних детей четверо. Ну, и Андрейка — промеж них. Я, сказать по правде, не больно и помню-то его. Мальчонка как мальчонка. Белобрысый да худенький — сколько их тут всегда бегало! Это меня-то они все знали, потому как знаменитый рост имел. Подойдут, рты разинут: «Дядя Сень, а Москву видно?» Потеха! Или змея запускают — далеко уйдет, сразу и не разглядишь. Увидят меня и хвастают: «Дядь Сень, не достанешь!..» Да-а, — улыбаясь воспоминаниям, протянул дедушка Семен. — Мальчишки. Вот и Андрейка, значит, с ними. Это уж я потом узнал, что был он среди них не то чтобы какой-то особенный, не как все, а все-таки чем-то выделялся. Насчет баловства был строг. Этого за ним не водилось. Другие там по садам шастают, окурыши собирают да по закуткам сосут. Андрейка — никогда. И кто послабей его — не обижал… Вот, поди, и все его отличие. А во всем другом — мальчишка как мальчишка.

Так все и шло чередом, да случилась весной беда: угодил в полынью малец. Скатился на санках с берега и — в полынью. Растерялись ребята — не знают, что делать. Лед в том месте в трещинах, вот-вот тронется. Кто-то за доской побежал. А малец тонет, того гляди, скроется. Тут Андрейка и побежал к полынье. Никто не решился, а он побежал. Только руку протянул — мальчонку вытащить, льдина и обломилась. Вдвоем барахтаются. Андрей мальчонку на лед вытолкнул, а сам выбраться не смог. Тяжелый. Лед под ним все обламывался. Так и затянуло течением под лед… Погиб парнишка…

Дедушка Семен помолчал, вздохнул тяжко. Даже рубаха на его широкой груди поднялась.

— Вот оно какое дело, ребятишки… Тогда же и назвали улицу его именем. Чтобы всегда помнили…

— А тот, маленький? — спросил Костя.

— Да что ж с ним, ничего. Вырос, здоров, работает. Слышал, будто помощником капитана где-то плавает. В Ленинграде живет…

Возвращались той же улицей, на каждом доме которой на железных табличках было написано: «Улица Андрея Репина».

Говорить почему-то не хотелось. Лишь свернув на другую улицу, Эдик вспомнил о листке с клятвой, найденной в бутылке, и сказал:

— С письмом что будем делать?

— Действительно, что с ним делать? Можно, конечно, Белову отослать. Он же искал письмо. Но тогда надо все подробно объяснять: как нашли, почему. И удобно ли посылать? А вдруг он совсем не хочет, чтобы кто-то знал об их мальчишеской клятве? Можно, правда, еще отдать хозяйке дачи, где живет Данка. Ведь это ее погибший сын Костя писал клятву своей кровью. Ей это будет дорого. Она и понятия, наверно, не имеет о клятве.

Так ничего определенного и не решив, ребята уже подходили к своей улице, когда из-за угла неожиданно показался Ленька. Рядом с ним, держа зашитый футбольный мяч, шагал Санчо.

— А-а, субчики-голубчики! — злорадно пропел Ленька, преграждая им дорогу. — Вы-то мне и нужны… Ты, глазастая, — кивнул он Данке, — отойди в сторону. У меня с ними мужской разговор!

Данка отойти не захотела. Сказала с вызовом:

— Мне тоже интересно послушать!

А Ленька уже не обращал на нее внимания. Он вплотную подступил к Эдику и взялся двумя пальцами за пуговицу его рубашки, точно собирался оторвать ее. Проговорил; щуря глаза:

— Ты на письма, значит, отвечать не желаешь?

Ленька был выше Эдика. Сейчас, когда они стояли рядом, лицом к лицу, острый Ленькин нос сантиметра на три возвышался над носом Эдика.

— Ну, отвечай! Тебя спрашиваю!

Верхняя губа у Леньки была треснута: виднелись широкие, как лопата, зубы. Эдик с отвращением чувствовал, что боится Леньку. «А если в подбородок его садануть?.. Но он сильней меня…»

— Чего тебе от нас надо? — миролюбиво произнес Костя. — Чего ты пристаешь?

— Молчи, бегемот! — покосился на него Ленька. — В ухо захотел?.. Санчо! Дай ему в ухо!

Санчо, переминаясь с ноги на ногу, виновато шмыгнул носом, но с места не двинулся.

— Не бойся! — подбодрил Ленька. — Чего ждешь?.. Говорю — дай в ухо! Слышишь?

Санчо сделал было робкий шаг к Косте, но тут послышался взволнованный, свистящий голос:

— Не смей!

Это Данка сказала и тотчас обернулась к Леньке. Сверкнула огромными глазами.

— Ты — мелкий и трусливый вымогатель! Ты… — Она не нашла подходящих слов. — Другие подвиги совершают, жизни не жалеют. А ты… Смотреть противно! Вымогатель!

Разинув рот, Ленька уставился на девчонку. Потом отпустил пуговицу Эдика и сильно выдохнул носом.

— А ну, повтори! — хрипло бросил он. — Повтори, гадюка глазастая!

Эдика будто стегнули. Не размахиваясь, он ладонью снизу ударил Леньку в подбородок. Кажется, и не очень сильный был удар, а Ленька уже лежал на земле.

Краснея и наливаясь яростью, Ленька стиснул попавшийся под руку камень и стал подниматься на ноги. Но еще не успел подняться, как обычно медлительный Костя кинулся к забору, где валялась куча битого кирпича…

Перед Ленькой стояли двое мальчишек — решительных, злых, готовых биться до конца, у одного еще и кирпичина в руке.

Ленька посопел раздутыми ноздрями, грязно выругался и отбросил камень в сторону.

— Обождите, я посчитаюсь с вами! — уходя, пригрозил он. — Всю жизнь будете помнить Красную руку!

— Струсил, — словно не веря, проговорил Костя и посмотрел на кирпич, который все еще держал в руке.

— Ну, ты, Эдик, и молодец! — сказала Данка. — Я совсем не ожидала.

— Это специальный такой удар. Меня один парень научил. На ногах не устоишь. Даже подножку не надо ставить… Но ты ему дала жизни — это да! Он таких слов, наверно, никогда и не слышал. «Мелкий и трусливый вымогатель». Колоссально!

— Я думаю, — продолжала Данка о своем, — ты бы справился с ним. Вон у тебя какие мускулы! — И она с уважением посмотрела на его руки.

— Вряд ли, — смутившись, сказал Эдик. — Он все-таки сильней.

А потом, идя к дому, он несколько раз незаметно щупал на своих руках мускулы. Не такие уж крепкие, конечно… Но ничего. «Может, и не поддался бы», — подумал он о Леньке.

Турник

Отец Эдика приехал вечерним поездом. На даче он появился с пузатой авоськой, своим коричневым портфелем и еще чем-то длинным, завернутым в бумагу. Эдик, увидев отца с веранды, догадался, что этот длинный предмет — спиннинг. И странно: почему-то не обрадовался. Вчера бы, наверно, прыгал от радости. А сегодня — нет. Будто повзрослел за этот день. Повзрослеешь — столько узнаешь!