Вера Новицкая - Галя Страница 44

— Где ты пропадаешь целый вечер? — едва они очутились вдвоем, начала она. — Ты забываешься! Место экономки при буфете и самоваре, а не в танцевальном зале. Ты злоупотребляешь нашей добротой, но теперь довольно! Если я терпела небрежность в исполнении твоих обязанностей, то подобного поведения не потерплю. Что это за прогулки ночью с молодым человеком? Порядочные девушки так себя не ведут. Чтобы завтра же ноги твоей не было в моем доме! А теперь убирайся и не смей мне больше попадаться на глаза!.. Твою работу закончит горничная и, конечно, гораздо успешнее и добросовестнее. Поняла? Ну и марш!

Вся красная, с дрожащей нижней губой, Таларова вышла из буфетной, оставив там оторопевшую от неожиданности и окончательно растерявшуюся от ее слов девушку.

Галя схватилась за голову, как бы собирая разрозненные мысли; но вдруг вся только что произошедшая сцена точно уплыла от нее куда-то далеко. В мозгу ясно воскресло то, о чем она думала, куда направлялась, когда нежданное нападение оборвало течение ее мысли.

«Да, дядя Миша, Ася…» Девушка поспешила в «кожаную» комнату и вошла в неплотно закрытую дверь.

Таларов ходил по комнате быстрыми нервными шагами, погруженный в свои мысли. Галя не ошиблась: теперь, наедине с самим собой, он не старался скрыть настоящего выражения лица, оно казалось осунувшимся, бледным и чрезвычайно грустным.

В момент появления девушки он был повернут к двери спиной. Дойдя до конца комнаты, Михаил Николаевич повернулся, и теперь на Галю смотрели, еще не видя ее, затуманенные скорбные глаза. Девушка так и рванулась ему навстречу. Сомнения не было: что-то случилось.

— Дядя Миша, что с вами? Ася заболела? — полная тревоги, осведомилась она.

Но Таларов уже успел взять себя в руки: лицо улыбалось, голос звучал бодро, лишь одни глаза выдавали душевное страдание.

— Слава Богу, совсем здорова! — стараясь говорить весело, начал он. — С чего это тебе вдруг вздумалось, Галочка, грезить всякими несчастьями? Вечер такой оживленный, удачный, кругом музыка, смех, а она, поди ж ты, страхов каких-то напридумывала! — шутливо укорял ее Таларов.

Но шутка его не рассеяла тревоги, не вызвала ни тени улыбки на лице девушки. Вдруг взгляд Гали упал на кипы аккуратно сложенных книг, на несколько пакетов, завернутых в бумагу и перевязанных веревками, на появившийся в углу, за турецким диваном, дорожный чемодан.

— Дядя Миша, что это значит? Вы собираетесь уезжать? — совершенно упавшим голосом, вся побледнев, спросила девушка.

— Да ничего это, Галочка, особенного не значит. Значит только, что так нам хорошо живется в Василькове, что мы и счет времени потеряли, а ведь на дворе август, надо же и восвояси возвращаться, не зиму же здесь зимовать, — тем же искусственно приподнятым шутливым тоном продолжал Михаил Николаевич.

Но у Гали все плотнее, все болезненнее сжималось сердце.

— Так вдруг? Сразу? Еще вчера вы не собирались, ничего, по крайней мере, не говорили… Нет, что-то все же случилось. Вы телеграмму получили? Или письмо какое-нибудь? — допытывалась девушка.

— Н… нет… то есть… да, получил, очень важное, вот и надо ехать. Асю я покамест здесь оставлю, приищу ей прежде интеллигентную бонну. Девочка подрастает, нельзя же ей с простой няней быть… Найду, все приготовлю, ведь сама знаешь: скоро сказка сказывается, говорят, да не скоро дело делается. Но все-таки почему мы с тобой именно теперь затеяли этот разговор, когда там, в зале, так бравурно гремит музыка? Иди, Галочка, скорее, твои кавалеры, наверное, с ног сбились, ищут тебя, а она вон куда забралась, — снова бодро улыбнулся он, однако и на этот раз не вызвал ответной улыбки на лице девушки. — Ах, хороша эта мазурка! Ноги так сами собой ходить начинают, — еще с большим оживлением продолжал Таларов, смущенный сосредоточенным видом Гали. — А что, Галочка, не тряхнуть ли мне стариной? Давай пройдемся тур-другой по залу, — протягивая девушке руку и отбивая ногой такт, предложил он; но та как будто и не слышала его слов.

— Дядя Миша, у меня к вам есть большая-пребольшая просьба, — так серьезно, с такой мольбой прозвучал в ответ голос Гали, что вся напускная веселость сразу сбежала с лица Таларова и сердце тоскливо сжалось, точно от предчувствия надвигающегося на него удара.

— Говори, Галочка: ты же знаешь, я всегда и все сделаю, если только это в моей власти, — тоже совершенно серьезно ответил он.

— Вы вот сейчас говорили, что будете искать для Аси бонну. Дядя Миша, возьмите меня. Возьмите!.. — горячей мольбой прозвучал голос девушки.

— Тебя? — пораженный и сбитый с толку, воскликнул Таларов. — Опять жертва? Новая? Нет! Никогда! Ни за что я на нее не соглашусь!..

— Жертва?… — в свою очередь с удивлением подняла на него глаза девушка. — Не жертва это — просьба, горячая, большая, такая важная для меня. Дядя Миша, я сдам экзамен и аттестат получу, ведь у меня курс пройден, моих знаний пока хватит для Аси, ведь она еще маленькая. А потом вы подыщете более подходящую, более образованную… Но хоть теперь, хоть пока… — молила девушка.

— Я уже сказал, что больше жертв от тебя не приму! — сильно взволнованный, но все же твердо повторил Михаил Николаевич.

— Жертва? Боже, опять это слово!.. Да не жертва, — милости для себя прошу: приютите, ведь я остаюсь на улице. Марья Петровна сейчас выгнала меня, — пояснила Галя.

— Ты на улице?!.. Она посмела?! У нее повернулся язык! Да за что же, за что? — захлебнулся от негодования Таларов.

— За мое неприличное поведение.

— Ах, да, это! — легкая тень прошла по его лицу. — Но все-таки не понимаю, — снова довольно твердо заговорил Михаил Николаевич. — Ведь… — он замялся. — Ведь, если не ошибаюсь, Ланской сделал тебе сегодня предложение? Прости, я был невольным свидетелем этого, — как бы извиняясь, добавил он.

— Да, но я отказала ему.

— Ты? Отказала Ланскому? Ведь это же безумие! Почему же? Кто же добровольно разбивает собственное счастье? Да, счастье, потому что Борис Владимирович такой человек, который может его дать. Я наблюдал, изучал его. Он порядочный и честный в полном смысле этого слова, и молод, и хорош собой, и образован.

Я видел, как встретила тебя сегодня его мать, из этого нетрудно заключить, что и она любит тебя, готова стать тебе матерью и с радостью принять в свою семью. Так в чем же дело? Не симпатичен тебе Борис Владимирович? Но ведь этого же быть не может!

Таларов очень волновался, его слова звучали убедительностью и какой-то тревогой.

— Да, вы правы, дядя Миша: Борис Владимирович не может не быть симпатичен, он такой хороший, такой добрый, чуткий. Я глубоко благодарна ему за все и искренне люблю его…

— Ну, вот видишь, конечно! Он любит тебя, ты любишь его, так в чем же дело? — торопливо настаивал он на ответе.

— Да, правда, люблю, но не настолько, чтобы принести для него жертву, — пояснила Галя.

— Жертву? — теперь удивился уже Таларов.

— Да, жертву, — кивнула девушка. — Сегодня, когда Борис Владимирович заговорил со мной, когда ждал моего ответа, я вдруг увидела вас в окне. В ту же минуту я ясно сознала, почувствовала, что, соглашаясь на его предложение, я должна буду потерять вас, уйти в другую семью, стать вам совсем чужой… Вам, на которого я с раннего детства привыкла смотреть как на самого близкого, самого родного, самого дорогого мне человека! Вам, которому я всем обязана, о котором я постоянно думаю, одна мысль об отъезде которого страшит меня, особенно теперь, после этого лета, проведенного вместе, после тех долгих, грустных, но дорогих недель, пережитых у Асиной кроватки, после того, как я всем сердцем приросла к вам, к этой милой крошке, к вашим тревогам, вашим радостям, вашей жизни…

И вдруг добровольно отказаться, потерять вас, стать вам чужой?!. Нет, такой жертвы я не в силах принести Борису Владимировичу!

— Полно, моя девочка, полно, моя крошка, — растроганный, все более и более волнуясь, начал Таларов. — Тебя просто страшит перемена условий жизни, ты именно «приросла», как говоришь, к здешней обстановке, но переход совершится, и ты будешь счастлива…

— Никогда!.. Никогда!.. — убежденно воскликнула Галя. — Сегодня, в самый важный момент нашего объяснения мне достаточно было увидеть ваше расстроенное лицо, чтобы в то же мгновение вся моя душа рванулась к вам. Я уже ничего не слышала, не слушала даже… Я была здесь, с вами! Мое сердце уже болело от вашей еще неизвестной мне боли, и весь предыдущий разговор, и все остальное мигом слетело с меня и рассыпалось брызгами. Нет, неправда! Неправда! Не жертва это! Милости прошу: возьмите, возьмите меня с собой! — страстно воскликнула Галя. — Дядя Миша, вы молчите, — снова начала она. — Вы не согласны? Вы боитесь поручить мне вашу Асю? Значит, вы не доверяете мне как прежде, не любите меня больше?… — скорбью звучал упавший голос.

— Не люблю? — Таларов грустно усмехнулся. — Если бы я был молод, как Ланской, и не помят жизнью, я бы знал, как поступить! Я бы сказал: «Моя дорогая Галочка, ненаглядная моя девочка, будь матерью моей одинокой сиротке, протяни мне свою руку, и дружно, душа в душу, пройдем с тобой дорогу жизни. Но теперь — связать юную жизнь со своей, уже надломленной? Это эгоизм, это еще жертва!