Ян Ларри - Записки школьницы Страница 45

Дедушка Семён — маленький и ещё не совсем седой, а пёстрый. Волосы у него наполовину белые, наполовину чёрные, один глаз постоянно прищурен; передвигается он бесшумно и как-то очень ловко, а смеётся тихо, будто в горле у него что-то булькает.

Мы прозвали дедушку Степана Тарасом Бульбой, а дедушку Семёна почему-то назвали Воспитателем. Может быть, потому, что он всё время воспитывает дедушку Степана.

Скажет Тарас Бульба, что в школах раньше драли учеников, а Воспитатель сразу же поправит его:

— Когда драли, нас-то с тобою и на свете не было.

Тарас Бульба начнёт говорить, будто он ужасно был способный к математике, а Воспитатель смеётся:

— Верьте ему! Он и мальчишкой рос сомнительным. Во всём сомневался. Пять лет понадобилось, чтобы убедить его, что дважды два — четыре. Никак не мог поверить. Всё сомневался! А во всю таблицу умножения и сейчас не верит. Не может этого быть, говорит, чтобы семью семь было сорок девять. Должно быть тридцать семь.

Да и все другие в бригаде отцов пошутить любят.

Говорят, завтра будет торжественное открытие мастерских.

9 октября

Эти дни были и радостными и огорчительными.

Большой праздник устроили в школе по случаю открытия производственных мастерских.

Сначала всё осмотрели: станки, верстаки, моторы, потом Таня Жигалова повязала Тарасу Бульбе и Воспитателю галстуки на шею и мы зачислили дедушек почётными пионерами. На собрание пришёл корреспондент «Ленинградской правды». Он сфотографировал Тараса Бульбу и Воспитателя в галстуках.

Таня Жигалова отсалютовала:

— Будьте готовы!

— Всегда готовы! — крикнули Тарас Бульба и Воспитатель.

Воспитатель достал из кармашка бумажку, чтобы произнести речь, но, махнув рукою, спрятал бумажку в карман.

— Я скажу вам так, — начал он: — Рабочий всегда был, есть и будет самым наивысшим классом, без которого ни одна умная голова ничего не сделает, ни одну машину, ни одно изобретение не пустит в дело. Как бы кто ни был умён, что бы кто ни придумал головою, а без золотых рабочих рук и самое великое останется на бумаге. Я говорю к тому, чтобы было у вас понятие, какую ценную работу будете выполнять, но, конечно, получившись сначала делу. Начнём мы с малого, но на малом и большое держится! Болты, допустим, или, возьмём к примеру, гайки. Вроде бы и несерьёзные предметы, не Братская гидростанция, а без болтов да гаек и такой гигант не обойдётся.

Он говорил ещё долго, а потом сказал, что благодарит за доверие, за то, что мы приняли его и Тараса Бульбу в пионеры.

— А мы, — сказал он, — зачисляем вас в почётные и действительные кандидаты рабочей армии! Ура!

Потом говорили мы, учителя и родители, а когда кончились речи, мы пели и немножко потанцевали. Тарас Бульба сплясал гопака, но так запыхался, что я думала, ему будет плохо, но всё обошлось благополучно. А вот Марго после танцев стало совсем плохо, и нам с Пыжиком пришлось проводить её до дому под руки.

Я стала ругать её.

— Неужели тебе хочется умереть? Вот одна девочка не лечилась, не лечилась, и кончилось тем, что умерла.

— И мама моя говорит, что надо лечиться! — поддержал Пыжик.

Но Марго такая упрямая.

— У меня, — простонала она, — такая болезнь, которую врачи не вылечат. Мы с мамой в монастырь поедем. Тогда поправлюсь!

— А какая же у тебя такая болезнь, что врачи не вылечат?

— Внутренняя! — заохала Марго, и я поняла, что она ничего не знает о своей болезни и Софья Михайловна не сказала, как необходимо срочно сделать ей операцию сердца.

Надо что-то предпринимать, чтобы спасти Марго.

10 октября

Повела сегодня Марго к Софье Михайловне, чтобы она объяснила по-научному, почему Марго не обойтись без операции. Но когда мы пришли, застали только Пыжика. Софья Михайловна была ещё на работе.

Пыжик начал развлекать нас, показывать книги. Я увидела среди книг толстую тетрадь с надписью «Разные мысли».

— Какие это мысли? — спросила я. — Интересные?

— Просто так… Иногда записываю кое-что. Собственные мысли и разные… Из книг… Ну и стихи… Свои и чужие…

— Ты пишешь стихи? — удивилась я. — Настоящие?

— Когда бывает вдохновенье! — ответил Пыжик. — Очень редко, то есть! В этом году, например, у меня было два вдохновенья. Одно коротенькое, другое подлиннее. Стихи на Лийку не считаю.

Мы попросили прочитать настоящие стихи. Пыжик согласился.

— Пожалуйста! Если поймете, конечно. Вот, например… Слушайте:

Вспыхнув ярко, спичка гаснет,От огня лишь почернев.В жизни нет судьбы ужасней,Как потухнуть, не сгорев.

— А дальше? — спросила Марго, когда Пыжик замолчал.

— А что ещё дальше? Всё! По-моему, ясно. А вот ещё одно:

Белый парус! Синь морская!Солнце, ты, да я!И как будто голубаяЗа кормой земля!

Это пока начало. Потом допишу. Когда настроение будет.

— А мысли?

— Мысли разные! Чужие! В общем, моя коллекция мыслей!

Я стала листать книгу мыслей, и мне показались некоторые из них интересными. Я попросила Пыжика дать его книгу на вечер. И вот я сижу и выписываю из этой книги самое интересное. И самые короткие мысли, потому что Пыжик дал книгу мыслей только на один вечер.

Вот что запишу для себя:

Как зайца ни запрягай, лошадью он не станет.

Если хорёк приходит к курице с новогодними поздравлениями, едва ли у него добрые намерения.

… Мне жизнь всё как-то коротка,И всё боюсь, что не успею яСвершить чего-то! — Жажда бытияВо мне сильней страданий роковых…

Учёный без дарования подобен тому бедному мулле, который изрезал и съел коран, думая наполниться духа Магометова.

Чем глупее человек, тем меньше он видит свои недостатки. Самый глупый, как правило, считает себя самым умным!

В государственной библиотеке им. Ленина было в 1953 году 16 миллионов книг. Подсчитал сам: если подержать каждую книгу в руках хоть одну минуту, — надо прожить 99 лет. Нужно ли читать все книги? Всех всё равно перечитать нельзя, — значит, надо читать только самые нужные для жизни книги.

Тот, кто унижается до червя, не может жаловаться, если его раздавят. Так говорит мама. Советский человек, — говорит она, — отличается от других тем, что он настоящий человек и никогда не забывает о своем высоком звании Человека.

Оптическое стекло изобрёл не химик и не специалист стекловар, а простой швейцарский часовщик Пьер Луи Гинан. Голландец Левенгук был сторожем в городской ратуше. Он еле читал, а писал ещё хуже и всё же изобрёл микроскоп. Что же важнее: наука или ум? Когда спросил об этом маму, она сказала: «Держу пари, сегодня ты получил двойку!» Не знаю, как это мама могла угадать?

Тихо де Браге поступил в моём возрасте, то есть тринадцати лет, в университет, где изучал философию. Великий математик Жозеф Луи Лагранж стал в восемнадцать лет профессором артшколы в Турине. Многие ученики Лагранжа были старше его. А я не могу решить простые задачки по арифметике. Галилей был уже в 25-летнем возрасте профессором математики. Когда советскому академику Амбарцумяну было двенадцать лет, его лекции о теории относительности слушали даже профессора. А я и в тринадцать лет не понимаю даже, что такое теория относительности. Сейчас Амбарцумян — астроном, лауреат, президент Армянской Академии наук. А я что? Кем же буду я? С сегодняшнего дня твёрдо решил готовить все уроки только на «отлично».

Нашёл я самое длинное слово, длиннее которого, наверное, нет и не может быть, «бисметааминобензоилметааминопараметилбензоиламинонафталинтрисульфокислый натрий». Предложил ребятам миллион, если произнесут без запинки. Никто не смог.

Какое красивое слово гедонизм! Но, оказывается, это слово означает равнодушие ко всему, что не касается тебя. Проще говоря, гедонизм — это подлость! Назвал сегодня гедонистом Гарри Хейфица! А он даже не обиделся! Да ещё поправил меня. «Не геодонист, а геофизист!» — сказал он. А вообще он никто! Обыкновенный эгоист!

Когда я читала книгу разных мыслей, записанных Пыжиком в разное время, сбоку примостилась Марго и то и дело шептала:

— Ой, какой он умный!

Я сказала:

— Ну, знаешь, большого ума не требуется, чтобы переписывать в тетрадку чужие мысли. Это же другие так говорили, а не Пыжик. Просто он записывает всё, что ему кажется интересным.