Владимир Добряков - Вредитель Витька Черенок Страница 45

Где-то на березке свистала иволга. В траве стрекотали кузнечики. Солнечные пятна прыгали по лицам, рукам, по коротенькому платьицу Данки. Но вот веселые зайчики на ее платье замерли: Данка опять остановилась. Она задумчиво посмотрела на тонкую березку, росшую у тропинки, и сказала:

— Костя, кем ты хочешь быть?

— Не знаю… — Костя поднял плечи. — Машинистом электровоза мне нравится. На экскаваторе тоже.

— А ты, Эдик?

— Первое, — Эдик загнул палец, — космонавтом. Второе — командиром подлодки. Третье — кинорежиссером. Пока хватит.

— И я тоже всем-всем хочу быть, — доверительно засмеялась Данка. — И артисткой, и врачом, и геологом, и переводчицей, и на мотороллере ездить, и стать олимпийской чемпионкой по гимнастике…

— Ого! — Костя восторженно округлил рот. — Олимпийской!

— Ребята, — тоном заговорщика сказала Данка и оглянулась по сторонам. — Давайте тоже дадим клятву и закопаем ее. А когда станем взрослыми — выроем…

— А что в клятве будет? — спросил Костя. — Снова про честность, чтобы не врать, не трусить, да?

— Конечно, — ответила Данка. — Как же можно без этого? Но мы составим по-своему… Эдик, что скажешь?

Эдик шевельнул бровью.

— Серьезное дело. Надо подумать… Вам-то, девчонкам, что! И учитесь прилично, и не балуетесь, и вообще… А нам… Пожалуйста, с Ленькой надо драться.

— Но ведь разные бывают драки, — сказала Данка. — Слабого бить, верно, нельзя, а с таким, как Ленька, чего же не драться! Вот в нашем классе есть мальчик — Валера Зуев. Он все знает, как профессор. А такой скромный, стеснительный! Так он тоже дрался. Наша Ириночка только первый год преподает географию. Мы в нее все влюблены. А Шурка Лесницкий у нас — жуткий хам и себялюбец. Он выискивает в энциклопедии всякие вопросы и нарочно задает их на уроке. Один раз он так довел Ириночку, что она заплакала и ушла с урока. Тогда Валера сказал Лесницкому, что он дрянь и фашист. И они начали драться. Чуть не до крови дрались. Я после этого так уважать его стала! Вот парень! А вообще спокойный, ни на кого не кричит. Очень хороший человек…

Чем больше Данка расхваливала своего замечательного Валеру, тем мрачнее становился Костя.

— Хороший, хороший! — не выдержал он. — А потом — жулик, пьяница!

— Что ты, Костя! Ты неправ. Ну, совершенно неправ!

Прав ли он? Костя не думал об этом. Просто ему было неприятно слышать, что у Данки в классе есть какой-то Валера, который так нравится ей. Упрямо наклонив голову, Костя сказал:

— И с клятвой тоже. Напишем-распишем, а потом… — Он безнадежно махнул рукой. — Вот пришел этот Василий Белов. А что толку? Копнул и бросил. Может, стыдно стало.

— Ну, что ты чепуху говоришь! — возмутился Эдик. — При чем тут стыдно? Тогда бы и не приезжал. Копал, да не нашел, вот и все.

— Почему же днем не копал? — не сдавался Костя. — Потому что стыдно было. И мало ли обещаний дают мальчишки! Все и выполнять?..

— Но это никакие не обещания — клятва. Понимаешь, что такое клятва?

— Все равно. У нас сосед, дядя Гриша, — пьяница. Сколько раз клялся, что бросит. Как же, бросил! Чуть не каждый день пьяный приходит. А у Валерки из шестой квартиры отец. Такой важный ходил, с портфелем. А весной судили — проворовался на работе.

— А я верю, что Белов — хороший человек, — с вызовом сказала Данка. — Да, верю. Он мне сразу понравился.

— У тебя все хорошие, — буркнул Костя.

— Можешь спросить у нашей хозяйки, — обиделась Данка. — Она сегодня или завтра должна вернуться. А вообще ты, Костя, что-то не то говоришь. Будто ни у кого из людей нет ничего дорогого, никакой мечты…

Хозяйка дачи, где жила Данка, приехала на следующее утро. Данка нарочно не сразу показала ей письмо, оставленное Беловым. Она пошла за Эдиком и Костей, привела их и познакомила с хозяйкой.

Марья Антоновна сидела за столом и пила чай. Была она сутулая, с бледными щеками, иссеченными морщинами, и совершенно седой головой.

Письму она удивилась, сначала даже не могла понять, от кого оно. И лишь прочитав, вспомнила, печально закивала головой.

— Костюши моего дружок был, Вася. Как же, помню теперь. После войны, году в сорок шестом, заходил к нам. О Костюше расспрашивал, письма его читал… На инженера тогда собирался поступать. А теперь, видно, ученый. Пишет, в Новосибирске работает, в институте… Ученый стал… А вот Костюше не пришлось… — Губы Марьи Антоновны дрогнули. — В сорок третьем под Курском остался… Только девятнадцатый пошел. Всего три письма и успел написать… Последнее перед тем боем писал.

Марья Антоновна взяла с буфета старенькую резную шкатулку, достала вытертый на сгибах и, видимо, много раз читанный листок. Подержала его в руках, смахнула слезу.

— На-ка, дочка, почитай… Глаза застилает. — Марьи Антоновна подала Данке письмо.

— Вслух читать? — растерянно спросила Данка.

— Читай… — Старушка вытерла глаза. — Я-то на память помню.

«Дорогая мамуська! — тихо начала Данка. — Вот я и вполне обстрелянный боец! В шести боях побывал и, как видишь, жив, бодр. Вчера даже под гармошку плясали. Война. Люди гибнут. А все равно, бывает, шутим, смеемся. А то совсем бы трудно было. Никак нельзя солдату без шутки да песни.

Мамуська, я тут курить пристрастился. Ты не ругай меня. Ладно? Как Гитлера разобьем — опять брошу. Честное слово, мамуська! Ты же знаешь, что я тебя никогда не обманывал.

Кончаю писать. Снова постреливать начали. Что там батя пишет? Как воюет? Мамусь, не забудь щелкнуть по носу мою вредную Маричку-сестричку.

Обнимаю. Твой сын Костя».

Данка умолкла.

— Все, — тихо сказала она.

— Все, дочка, — подтвердила Марья Антоновна. — Не писал больше… Это последнее… Потом мне похоронку прислали. Пал смертью храбрых. Танк подбил.

— Марья Антоновна, можно посмотреть на письмо? — попросил Эдик.

Он держал на ладони ветхий листок, смотрел на торопливые, закруглявшиеся в конце строчки, и ему не хотелось верить, что этот веселый парень погиб. Что его больше нет на свете. Это же он клялся через двадцать восемь лет прийти на лужайку и откопать бутылку… И вышло так, что не пришел, не откопал…

Молчание затянулось. Данка взглянула на письмо Белова, лежавшее на столе, и сказала:

— А дядя Вася тут целый день пробыл. Ночевал. Так и не дождался вас.

— Зачем же он приезжал-то? — встрепенувшись, сказала Марья Антоновна и придвинула письмо Белова. — Вот пишет тут — хотел повидать. А зачем?

Данка вопросительно посмотрела на ребят, но промолчала.

— Скажите, Марья Антоновна, — проговорила она наконец, — Белов в этом письме сообщил вам свой новосибирский адрес?

— Да, тут есть: и улица и дом. Вот соберусь, напишу ему. Друзьями они были с Костюшей.

Подготовка к бою

Утром в среду Эдик сделал передний выжим. Еще накануне вечером сколько он ни старался — ничего не получалось. Ему уже стало казаться, что он никогда не сможет сделать этого упражнения. И вот — чудо! Подошел утром к турнику, поднял ноги и вдруг почувствовал, что руки легко подтягивают вверх тело. Еще секунда, и прямые ноги перевалились через перекладину. Ура!

Эдик влетел в комнату.

— Костя! Победа!

А вот Косте до Эдика было далеко. Он даже подтянуться мог только четыре раза, а Эдик — вдвое больше. Но и мозоли Эдика не сравнить с Костиными. У Кости лишь чуточку покраснели, а у Эдика кожа под пальцами вспухла и побелела, того гляди, прорвется. За три дня, как соорудили турник, Эдик почти не отходил от него. Вот и навертел мозоли. Зато своего добился. Скоро уже так освоил передний выжим, что Данка похвалила его:

— С такими темпами через год мастером спорта станешь.

Но лучше бы она не хвалила. Эдик загорелся: сегодня же научиться делать и задний выжим. Однако переусердствовал: под указательным пальцем лопнула водянка.

Ах, досада! Теперь, пока не подсохнет, к турнику нечего и подходить. А спортивный азарт уже целиком захватил Эдика. Бокс! Точно! Это даже нужней, чем турник. Но как тренироваться? Он не раз видел выступления боксеров по телевизору. Только одно дело сидеть у телевизора, другое — вести бой самому. Надо знать тактику, приемы. «В книжках обязательно что-нибудь найду», — подумал Эдик и тут же помчался в библиотеку.

Возвратился он часа через три. Причем с таким видом, будто имел за плечами уже десяток международных побед на ринге.

— Порядок! — бодро объявил он и, приняв боксерскую стойку, стал наносить воображаемому противнику короткие удары левой, длинные, молниеносные — правой. — Теперь я из Леньки сделаю отбивную! Знаешь, что главное для боксера? — И, не дожидаясь, пока Костя соберется с ответом, Эдик, словно таблицу умножения, выпалил: — Главное не сила, а точность, стремительность и слитность ударов. И не надо ждать выгодных моментов, надо самому создавать их, ошеломлять противника серией атакующих и встречных ударов.