Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги Страница 45

— Тебе нравится, Амнон?

— Ага. Стильно. А что?

Он печально улыбнулся. Я вздрогнул. Всякий раз, когда у него портилось настроение, кто-то будто приходил и задувал свечу, которую мы зажгли вместе. Я напомнил ему про сегодняшнюю ночь: как классно мы носились на бульдозере и как рушилась стена.

— А что ты хочешь поделывать сегодня?

— А ты? — ответил я вопросом на вопрос.

— Ты можешь возвращаться к себе в дом, если захочешь.

— Как, уже? Уже все?

Только я начал получать удовольствие.

— Не обязательно. Ты решаешь.

— Да я готов здесь остаться хоть навсегда, — рассмеялся я. — Но у меня же в субботу бар-мицва. А папа тебе что сказал? Как вы с ним договорились?

— Я еще раз говорю тебе Амнон: ты решаешь.

Странный это был ответ. Он что, не понял, что я спросил?

— Феликс! А если я решу остаться на неделю? А на месяц? А если решу вообще не возвращаться в школу, останусь здесь вытворять всякие штуки по ночам?

— Это сделало бы мне самый большой комплимент, — серьезно ответил он.

Я не ожидал такого ответа. Ведь не может быть, чтобы отец отдал меня ему навсегда. Маленький тревожный звоночек задребезжал у меня внутри. Обычно говорят, что он звенит в мозгу, но у меня он звенел в животе: под сердцем, чуть правее.

Феликс метался по кухне, споласкивал стаканы, развязывал и снова завязывал пояс халата, открывал и закрывал холодильник…

Я отставил тарелку и подошел к нему. Что тут вообще происходит?

— Кстати говорить, Амнон, — сказал Феликс, не поворачиваясь ко мне, — есть что-то, про что нам надо поговорить вдвоем, ты и я, прежде чем продолжаем.

— Что случилось? В чем дело?

Нет, так не честно, я не хочу, чтобы этот прекрасный сон заканчивался. Еще чуть-чуть. Один денек, ну или два. Я же все равно вернусь к субботе.

Феликс что-то искал. Нашел у себя на стуле. Газета. Сложенная вчетверо. Он метнул ее на стол прямо мне в тарелку. Да что с ним? Я должен что-то прочитать в газете? Но что?

Долго искать не пришлось.

На первой полосе краснел заголовок:

«Поиски похищенного ребенка продолжаются».

И пониже, жирным черным шрифтом:

«Полиция не раскрывает подробностей дела. Известно лишь, что ребенок — сын офицера полиции».

Под заголовком — фотография машиниста и поезда, застывшего посреди поля. И еще одна строчка бросилась мне в глаза:

«Отец ребенка возглавляет поиски. Ребенок похищен известным преступником и находится в смертельной опасности».

ГЛАВА 21

О ПИСТОЛЕТАХ И О ЛЮБВИ

Мне стало холодно. Это я хорошо помню. Холод во всем теле, будто кто-то схватил ледяные ножницы и вырезал меня из красивой, ярко освещенной картинки.

— Почему, — проговорил я. У меня не было даже сил придать этому слову вопросительную интонацию.

— Я должен рассказать тебе рассказ. — Глаза у Феликса были грустные и усталые.

— Почему, — снова повторил я, голос у меня дрожал, как газета в руке. «В смертельной опасности». На столе, между мной и Феликсом, лежал большой столовый нож. Я не мог оторвать от него глаз.

— Ты меня похитил? — выпалил я.

— Можно говорить и так. — Феликс зажмурился.

— На самом деле похитил? — Голос мой сорвался посреди фразы.

— Ты сам хотел идти со мной.

И он прав. Я же первым обратился к нему в поезде, спросил, кто я.

— Это очень сложный рассказ. — Феликс прислонился головой к стене. — Но если ты не хочешь послушать, говори сейчас.

Я уже ничего не чувствовал. Мне хотелось умереть. Даже возвращение домой не сулило ничего хорошего. Как я покажусь отцу на глаза после всего, что натворил? Как вместить это в голову: все, что я проделывал с Феликсом, — на самом деле никакие не шалости, а самые настоящие преступления? Именно так это называется. Я совершал преступления. В голове болезненно зажужжало, на этот раз в левом глазу. Так мне и надо. Пусть болит. Но как же это вышло? Значит, отец на самом деле ничего не планировал? И даже не знает, чем мы занимались? И не придет завтра в ресторан оставить солидные чаевые солидному официанту? И я — сообщник Феликса? Почему я ему поверил? Что со мной? Кто я?

А мне ведь так понравилось совершать преступления.

— Зачем ты меня похитил? — спросил я и сам испугался этого слова.

Феликс молчал.

— Зачем ты меня похитил?! — выкрикнул я.

Феликс сморщился еще сильнее. Сейчас он был совсем старик, жалкий и слабый.

— Потому что… Я хотел рассказывать тебе историю.

— Историю? Да что ты врешь! — Я уже не мог сдерживаться. Нож лежал прямо у его руки.

— Историю о тебе, Амнон. Немножко о мне. Но главное — о тебе.

— И что ты теперь со мной сделаешь? Потребуешь выкуп?

И тут я понял. Он просто мстит моему отцу. Он вернулся, чтобы отомстить. Он все время намекал на это, а я по глупости своей не догадывался: он мстит отцу за то, что тот посадил его в тюрьму! Но я-то тут при чем? Что я ему сделал?

А я-то напридумывал: договор двух профессионалов, рукопожатие…

— Я ничего не прошу от твоего отца. Мне не нужно его деньги.

— А что тебе от него нужно?

— Мне нужно его ребенок.

— Зачем?!

Сердце мое рвалось на части. Ведь я уже любил его, я поверил, что и он меня любит, а он-то просто-напросто меня похитил! Все пропало, и ничего уже не исправить. Как я мог поверить, что отец согласился на все это безумие? Теперь-то ясно, что они с Габи только наняли фокусников, резиновую женщину и лжеполицейского с лже-арестантом. Что это такое по сравнению с выдумками Феликса? Ерунда.

— Ты хотел ему отомстить, — проговорил я с ненавистью, выделяя каждую букву. — Отомстить моему отцу за то, что он поймал тебя.

Он по-прежнему не открывал глаз, будто боялся увидеть, что между нами все кончено.

— Нет, Амнон. Я похищал тебя, только чтобы видеть тебя. Чтобы быть с тобой. Это вообще не связано к твоему отцу. Это что-то мое только к тебе.

— Да что ты говоришь! А почему именно я? Я что, знаменитость? Я обычный мальчишка! Если бы я не был его сыном, ты бы ничего за меня не получил!

— Амнон, если хочешь уходить — ты свободный. Но знай: мне важно только ты. Не твой отец. Только ты. Амнон.

— И что, я могу сейчас просто встать и сбежать от тебя?

— Не надо сбежать. Сбежать — это если догоняют.

— А ты… Не будешь догонять?

Он наконец открыл глаза: печальные глаза, глаза проигравшего. И я, с одной стороны, поверил ему, а с другой стороны, тут же вспомнил, сколько людей он уже обманул своими взглядами.

— Как ты на меня смотришь сейчас, — проговорил он, и уронил лицо в ладони, и покачал головой. — Самое наибольшее наказание за годы лжи, эти глаза, как ты смотришь сейчас…

Я встал. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Только бы он не заметил. Нельзя показывать свой страх. Я отходил от него медленно, стараясь не поворачиваться спиной. Он застонал. Я видел, как горько ему от моего недоверия. Но как я мог ему поверить?

— Я ухожу, — сказал я.

— Ты решаешь. Я с самого начала говорил тебе — ты решаешь, когда мы заканчиваем игру.

Я по-прежнему пятился к двери.

— У меня есть история, чтобы рассказывать тебе, — сказал он. — Важный рассказ. О твоей жизни.

Иди ты к черту со своими историями, подумал я. Ты уже испортил мне весь этот прекрасный сон. Все теперь стало уродливым и пугающим.

— Чтобы ты знал: если ты даешь мне еще несколько часов, не очень много, до утра, я рассказываю тебе этот рассказ.

— А если нет? Я больше не верю в твои россказни!

Голова его клонилась все ниже с каждым моим словом.

— Если ты уходишь, никто в мире не рассказывает тебе этот рассказ.

— Да? Можешь поклясться?

Спиной я коснулся дверной ручки. Я был уверен, что дверь заперта. Что ключ зажат у него в кулаке, что сейчас он помашет им передо мной и хищно ухмыльнется, и тут-то мне настанет конец, как и всем детям, которых он приводил сюда до меня, и обо мне напишут в колонке «Потерялся ребенок», и полиция будет просить у населения помощи в розыске, а потом мои останки найдут в иерусалимском лесу…

— Амнон, для тебя я не клянусь. Для тебя я только обещаю.

Ключ был на месте. Я повернул его, и дверь распахнулась. Я выскочил на площадку, захлопнул за собой дверь и бросился вниз, перескакивая через четыре ступеньки. Мне показалось, что он гонится за мной. Кажется, я закричал. Волосы у меня встали дыбом, и сам я весь ощетинился — однако никто за мной не гнался. Я остановился у забора и отдышался. Я все время повторял себе: «Ты спасся! Спасся!», но радости почему-то не чувствовал. Снаружи пахло жимолостью. Все было спокойным, обыденным. Никто даже не подозревал, что произошло со мной несколько минут назад и какой опасности я избежал. Мимо прошла, обнявшись, парочка, за ними — человек с собакой. Под мышкой у него была зажата газета. Что, если я остановлю его и скажу, что я тот самый ребенок, которого разыскивает вся страна?