Евгения Яхнина - Шарло Бантар Страница 49

— Люсьен — предатель, — окончил за него Этьен.

Он в упор смотрел на Мадлен. Голос этого человека, бесстрашно стоявшего под градом пуль, всегда первого в опасных местах, сейчас дрожал от волнения.

Мадлен молчала. Она вся поникла, низко опустив голову.

Тихий, но суровый голос Бантара нарушил наступившую тишину:

— Мы с тобой оба, Мадлен, отвечаем за то, что слишком доверяли… Расплата оказалась тяжёлой…

Мадлен выпрямилась, сняла висевшее за спиной ружьё и обратилась к Этьену:

— Где он?

— Он там, куда, живой, хотел уйти. Теперь он, мёртвый, лежит по ту сторону баррикады. Его убил один из наших.

Шарло, не спускавший глаз с Мадлен, с благодарностью посмотрел на Этьена.

Лёгкий стон Бантара вывел Мадлен из оцепенения. Взяв руку Жозефа, она стала считать его пульс.

— Давайте же носилки! — крикнула она, и голос её звучал почти как обычно, разве только немного более глухо.

— Меня никуда не уносите, — отозвался Жозеф. — Я хочу умереть на баррикаде… Ты, Шарло, возьми… — Жозеф сделал усилие и вытащил знамя, на котором лежал. — Сохрани его, Шарло! Ты развернёшь наше знамя, когда вновь поднимутся труженики против своих угнетателей…

Он не договорил. Сознание снова покинуло его.

Взоры всех обратились теперь к Этьену.

— Мадлен и Жако, вместе с Шарло вы унесёте Бантара в безопасное место, — распорядился Этьен. — Здесь он больше ничем не может помочь, и наш долг — сохранить ему жизнь.

— Но где найти безопасное место? — спросил Жако, один из самых молодых коммунаров, оставшихся на баррикаде: ему шёл двадцать первый год.

Жако был бледен. Блеск воспалённых глаз и засохшие губы свидетельствовали не только об усталости: похоже было, что его лихорадило. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы вымолвить слово.

Передохнув, он продолжал:

— Версальские жандармы рыщут повсюду. Они жестоко добивают раненых. Они стреляют по госпиталям, невзирая на белый флаг и красный крест.

— Дядю Жозефа можно спрятать в каморке, где я живу, — вмешался Кри-Кри. — Кроме меня, туда никто никогда не заглядывает. Каморка находится на заброшенном пустыре.

— Идёт! Мадлен, Жако и ты, Шарло, отнесите туда Жозефа, — сказал Этьен тоном приказа.

Никто не выбирал и не назначал его командиром, но он был единственный человек, который мог в этот час заменить Жозефа.

— Этьен, позволь мне… — голос Мадлен едва заметно дрогнул, — позволь мне остаться на баррикаде!

— Бери носилки! — настойчиво сказал Этьен.

— Я выполню твоё приказание, но разреши мне вернуться на баррикаду после того, как Жозеф будет в безопасности.

— Возвращайся, Мадлен, если успеешь.

Мадлен благодарно улыбнулась.

— Знамя! — напомнил ей Кри-Кри.

Мадлен быстро оторвала знамя от древка и проворно обернула его вокруг тела Кри-Кри.

Поверх знамени Кри-Кри надел свою куртку.

Мадлен сняла с Жозефа красный делегатский шарф.

— Это сейчас ему уже не нужно, — сказала она. — Возьмите! Пусть шарф Бантара станет теперь знаменем баррикады.

Два федерата подхватили алую перевязь, и тотчас она взвилась над полуразрушенной стеной.

— Я скоро вернусь, я не прощаюсь, — сказала Мадлен.

Жозефа бережно уложили на носилки.

Подняв их, трое коммунаров медленно направились в сторону улицы Фонтен-о-Руа.

Глава двадцать пятая

В густом тумане

В эти предрассветные часы Париж выглядел совсем необычно.

Накануне прошёл проливной дождь.

Газовые трубопроводы и фонари были повреждены снарядами, и большинство улиц погрузилось в темноту. Густой туман мешал видеть контуры домов, и только кое-где светлые пятна белых стен и колонн прорезали мрак. На расстоянии трёх шагов ничего нельзя было различить.

Между тем на некоторых улицах было светло и шумно. Здесь гигантские факелы пожаров, пробивая и рассеивая густую завесу тумана, рассыпали фейерверком снопы искр. В их свете суетились люди, искавшие, куда спастись от пожара и от жестокой мести версальцев.

В эту ночь в Париже никто не спал.

В тёмных переулках, пересекавших большие улицы и бульвары, где ни в одном окне не было видно хотя бы слабого мерцания света и где, казалось, всё было объято безмятежным сном, — и там бодрствовали люди. Никто не знал, что принесёт с собой утро.

Освещая дорогу фонариками, по улице Вьей-дю-Тампль ехали три всадника. Сытые, выхоленные кони, послушные своим седокам, неторопливо взбирались по крутому подъёму мостовой.

Главе версальской армии маршалу Мак-Магону некуда было теперь спешить. Париж был завоёван. Этому генералу, виновнику седанской трагедии, не хватало ни желания, ни мужества, ни умения маневрировать в сражениях с пруссаками. Теперь же, в схватке с французским народом, он проявил эти качества с избытком.

Проезжая по мёртвым улицам столицы, маршал не разговаривал со своими спутниками. Он опустил поводья, и его конь медленно и осторожно перебирал ногами, как бы опасаясь споткнуться о чей-нибудь труп.

Мрачное безмолвие тревожило Мак-Магона и напоминало ему день 1 марта, когда немецкие полчища вступали в Париж. Так же были пустынны улицы, шторы на витринах магазинов опущены, и на них можно было прочесть: «Закрыт по случаю национального траура». Чёрные флаги развевались на всех правительственных и общественных зданиях и на окнах многих частных домов. Повсюду молчание и отчаяние. Вечером нигде не видно света, на улицах — ни одного экипажа. На стенах домов выделялся манифест Центрального комитета Национальной гвардии; он призывал население покинуть кварталы, которые должен будет занять неприятель, и отделить их баррикадами от остальной части города. Улицы казались мёртвыми, но таили столько опасностей, что прусские войска покинули город, не успев в нём расположиться. Оккупация продолжалась всего шестьдесят часов…

Не без внутренней дрожи сравнивал теперь маршал Мак-Магон день немецкого вторжения с вступлением в Париж версальцев.

Молчание нарушил второй всадник, спутник Мак-Магона. Это был ещё один палач Коммуны — кровавый генерал Винуа.

Его серый в яблоках жеребец шёл неровно, фыркая и пугаясь каждого шороха.

Имя генерала Винуа было хорошо известно и особенно ненавистно парижанам со времени первой осады Парижа. Винуа был назначен комендантом города вместо Трошю в самый критический момент, после двухмесячной осады французской столицы чужеземными войсками. Парижане, не допускавшие и мысли о капитуляции перед пруссаками, напрягали все силы и выставили для защиты города двести сорок тысяч вооружённых граждан. Зима выпала лютая; не было ни дров, ни угля. Приходилось терпеть неслыханные лишения. Мясо собак, кошек и крыс было желанным блюдом. Детская смертность росла день ото дня…

И всё же Париж требовал от своих генералов наступления.

А генералы? Они клялись в верности родине и в готовности защищать её от врага, а втихомолку договаривались с Бисмарком о капитуляции.

Когда парижане поняли, что губернатор Парижа Трошю не хочет сопротивляться пруссакам, они потребовали его отставки. Но на место одного изменника был назначен другой. Винуа оказался не лучше своего предшественника…

Сейчас, когда Винуа готовился к расправе с побеждённым Парижем, ему захотелось откровенно поговорить с маршалом.

— Дело прошлое, — сказал он, подъезжая ближе к Мак-Магону, — но всё же мне хотелось бы знать, почему вы не дали согласия ускорить занятие Бельвиля и Фобур-дю-Тампля, чтобы одним ударом покончить с этим разбойничьим гнездом?

— Вы до сих пор не понимаете, чего хотел господин Тьер? — снисходительно бросил Мак-Магон. — Разве вам не ясна наша тактика?

— Тактика простая: возможно скорей очистить город от красной заразы, — ответил Винуа.

— Вы считаете, что для этого достаточно было разрушить баррикады и перебить их защитников? — продолжал в том же ироническом тоне Мак-Магон.

— Это, во всяком случае, можно было сделать куда быстрей.

— Не обвиняете ли вы главу правительства в чрезмерном великодушии к мятежникам?

— Ха-ха-ха! — раскатисто рассмеялся Винуа. Его смех резкой нотой ворвался в безмолвие пустынной улицы. — Это не придёт в голову даже человеку с больной фантазией. Но я просто не понимаю той медлительности, какую мы проявляли в последние дни.

— Объяснение найти легко. Всему причиной — тюрьма Ла-Рокетт.

— Тюрьма Ла-Рокетт? — в голосе Винуа послышались нотки искреннего удивления.

— Вернее, её узники, заложники, которых держала там Коммуна, — пояснил Мак-Магон.

— Тем более надо было поторопиться взять укрепления в районе Ла-Рокетт, чтобы освободить пленников и в их числе архиепископа д’Арбуа.

— Вы всё ещё ничего не понимаете! — уже с досадой произнёс маршал. — Тьер не стремился освободить этих людей, хотя все они его друзья. Он хотел, чтобы коммунары их казнили…