Галина Василевская - Рисунок на снегу Страница 5

— Наша задача ясна: манёвры, засады, бои, — командир чеканил каждое слово. — А семейный отряд переправим на болота. Забьём сваи, поставим на них шалаши.

— Помёрзнут дети, — сказал кто-то.

— А думаешь, по лесу бегать им лучше будет?

— Может, в село какое-нибудь?

— Сколько их осталось, сёл-то? Клепачи сожжены, Козлы тоже…

Александр Иванович поднял голову, и Тихон увидел его утомлённое, озабоченное лицо. Только чёрные усы были, как всегда, задорно закручены кольцами. Каждый раз, когда Тихон смотрел в лицо командира, он удивлялся его усам: как это они держатся, почему не опускаются вниз?

— А, малец здесь! Проходи, проходи, чего ты встал у притолоки, как гость?

Александр Иванович поднялся с табуретки, подошёл к Тихону, обнял за плечи и провёл к столу.

Сильная рука стиснула Тихону плечо. Какое-то время командир молчал. Он то смотрел на партизан, то обращал взгляд на миску, стоявшую на краю стола, полную пепла и маленьких клочков обгоревшей бумаги. Окурков не было. Табак из окурков высыпали и тут же делали новые самокрутки.

Командир отодвинул миску в сторону, словно она мешала ему думать, взглянул на Тихона и неожиданно заговорил весело:

— Признавайся: ходил с братьями резать телеграфные провода?

— Ходил, — сказал Тихон. Сказал, а сам испугался. Наверно, влетело Павлу, что взял его с собою.

— Резал? — допытывался командир.

— Не, я только изоляторы разбивал. Молотком как стукну — он сразу на куски…

— А ты знаешь, что в отряд поступила жалоба на вас?

— Жалоба?

— Ну да, за то, что уничтожили вы пять километров связи, поспиливали столбы и эти, как их… изоляторы побили.

Партизаны расхохотались.

— Почему жалоба? — ничего не понял Тихон.

— Не почему, а от кого. От фашистов.

Теперь засмеялся и Тихон.

— Так как ты думаешь, что мы ответим на эту жалобу? — спросил командир.

— Скажем, что в другой раз порежем десять километров связи. А завалы на шоссе такие сделаем, что неделю они их растаскивать будут, — оживился Тихон.

— Молодчина, Тишка-братишка! Так и запишем.

Александр Иванович прижал Тихона к груди:

— Вот какая у нас смена растёт. Орлы! — Потом посмотрел на мальчонку и добавил тихо: — Орлята. Что, орлёнок, готов летать?

— Всегда готов! — ответил Тихон.

— А куда полетишь?

— Куда нужно.

— Вот это ответ… Ну, шутки шутками, а идти тебе и впрямь нужно, — сказал командир уже серьёзным голосом.

И Тихон тоже сразу стал серьёзным, так как понял, что шутки кончились.

— Нужно идти в Байки.

— Я-то давно хотел пойти, а меня всё не пускали, — обрадовался Тихон.

— Не пускали, потому что можно было обойтись. А теперь нельзя… Повидаешь сестрёнок, гостинцев им принесёшь. Наверно, заскучали они там одни у чужих людей?

— Как водится, заскучали.

— А весной, как потеплеет, в лес их заберём, в семейный лагерь. Так что каких-нибудь месяца два-три им потерпеть ещё придётся.

Командир старался говорить бодрым голосом, но Тихону показалось, что думает он о другом, и Тихон ждал, когда он заговорит об этом другом, об основном. Тихон понимал, что не только для того, чтобы он повидал сестрёнок, посылают его в опасный путь.

— Зайдёшь к Марии. Знаешь её?

— Что до войны была председателем сельсовета?

— Вот-вот, к ней. Скажешь, за листовками пускай не приходит. И людей тоже пока что к нам пускай не отправляет. До особого распоряжения. — И уже совсем тихо добавил: — Блокада начинается, Тишка.

— Так я схожу в Ружаны и погляжу, что там делается.

— Не надо.

— Тогда хотя бы в маньчицкий гарнизон. Это ж рядом с деревней, совсем рядом.

— И в гарнизон не надо. Мы сами знаем: с фронта сняли части и бросили сюда, чтоб с нами расправиться.

— В гарнизон я зайду. Это мне просто.

— Не надо.

— Тогда я скоро вернусь. Нынче туда, завтра назад.

— Тётка Мария скажет тебе, что делать дальше.

Командир снова задумался. Потом проговорил тихо, будто думал вслух:

— Одет ты как должно, парень смекалистый. Пройдёшь.

— Товарищ командир! А можно, я отнесу в деревню листовки?

— Нет, нельзя.

— Тогда хоть одну сводку дайте, последнюю. Я в деревне покажу.

Тихон нетерпеливо смотрел на командира, ждал.

— Боюсь я за тебя.

— Не бойтесь, всё будет хорошо. Я же не первый раз иду.

— Ну, уговорил.

Из-под стола командир вытащил ящик, где пачками лежали сводки Совинформбюро и листовки на русском, немецком, польском и венгерском языках. Взял сводку, подал Тихону.

— Только смотри, в случае чего, скажешь, на дороге нашёл. Бумажка, ты и поднял. А читать не умеешь, неграмотный.

— Хорошо. Я её так спрячу, никто не найдёт. Можно идти?

— Подожди, я хочу ещё сказать то, что говорил уже не раз: ты должен быть осторожным. Ты ведь не просто маленький парнишка, ты — партизанский разведчик. Я это говорю, потому что знаю, что ты смелый. Разведчики всегда смелые. Но и осторожные. Береги себя. Ты нам очень нужен, и мы тебя любим.

Тихону почудилось, что партизаны сейчас засмеются над словами командира. Но никто не смеялся.

— А теперь иди. А ты, Павел, запряги коня, подвезёшь.

Командир обнял Тихона, поцеловал.

Сборы

Собирался Тихон недолго.

Зашёл в землянку, взял торбу, лежавшую на нарах под подушкой. Осмотрел. Снизу торба местами распоролась по шву. Снова откинул подушку, достал из-под сенника поблёскивавшую коробку от леденцов (мать ещё до войны принесла однажды из Ружан эту коробку), открыл. Вынул иголку с длинной ниткой. Сел к свету. Разгладил ладонью мешковину на нарах, вывернул торбу, высыпал на мешковину сухие хлебные крошки, заплесневевшую корку и луковицу. Сел, принялся шить.

— В дорогу собираешься, Тиша?

— Да, дядя Иван.

— Далеко?

— В Байки.

— О-о, в Байки… — Голос у дяди задрожал.

— Только на два дня. — Тихон виновато взглянул на дядю. — Вот только погляжу на сестричек и сразу же назад. И к вашим зайду, — поспешно добавил он.

Тихон знал, что дядя Иван грустит без своего Лёньки, друга Тихона, и без маленькой Марийки. И когда он их увидит — неизвестно. А Тихону повезло, он идёт в деревню. Всех повидает. А что он Лёньке нарасскажет, так тот и во сне не видывал того.

И ещё подумал Тихон, что мог бы и дядя Иван пойти с ним. Подумаешь — два дня… Но он знает, дядя не пойдёт без разрешения, а разрешения никто ему не даст. И потому дядя молчком, с завистью смотрит на Тихона.

Длинная нитка скручивается в узлы, и иголка выскальзывает из пальцев. А может, это Тихон шить не умеет, потому-то она такая непослушная?

Наконец дырка кое-как зашита. Тихон завязал узелок, откусил нитку. Снова вывернул торбу и собрал в неё всё, что там лежало раньше. Иголку с ниткой положил в коробку.

От горячей печурки шло тепло. Дядя Иван открыл дверцу, чтоб подкинуть ещё дровишек. Пламя полыхало ярко, даже гудело в трубе.

Тихон любил смотреть на огонь. Белые языки огня сперва несмело лижут дрова, будто пробуют их на вкус, а потом жадно глотают одну чурку за другой. В такие минуты Тихон ни о чём не думал, просто смотрел на огонь, и всё. И теперь он на какой-то момент засмотрелся на пламя. Потом отвернулся. Взглянул на свою коробку и протянул её дяде Ивану.

— Пускай, дядя, полежит у вас, пока вернусь.

— А что там у тебя, секрет?

— Не-е, бумажка одна.

Со дна коробки Тихон достал в несколько раз свёрнутый листок.

— Вот, — сказал он, — первая листовка. Она у меня уже давно, почти два года. Её вся наша деревня читала.

Дядька Иван взял в руки листовку, посмотрел подпись.

— Так это ж наш антифашистский комитет так сперва назывался! Впрямь самая первая листовка. — И он с интересом, будто впервые, начал читать: — «Советские граждане и гражданки! С лютостью дикого зверя, хитростью бандита, ночью, подкравшись исподтишка, людоед Гитлер напал на нашу священную Родину — Советский Союз…»

Тихон подхватил:

— «Чтобы приблизить время окончательной победы и освободиться от немецкого фашизма, мы, советские люди… — Тихон на мгновение остановился, — …верные славным боевым традициям наших предков, в великий исторический час должны мобилизовать свои силы для того, чтобы уничтожить врага…» — Тихон замолчал. — Я столько раз читал её, что почти всю заучил наизусть. И дальше знаю…

— Я тоже её читал, — сказал дядя Иван, — и вот я тут, в лесу.

Тихон вновь сложил листовку, положил её в коробку и протянул дяде Ивану:

— Спрячьте, а то наши курцы увидят и…

— Ладно, малец, спрячу… Ты хоть съешь чего перед дорогой.

— Это можно.

Дядя Иван поднял крышку с чугунка, и в землянке запахло варёной картошкой. Тихон взял картофелину, ковырнул ногтем и принялся снимать тонкую шелуху. Обмакнул в соль, которую дядя насыпал перед ним. Картошка была сладкая, здорово прихваченная морозом. Тихон жевал и думал, что до войны, когда они все жили в деревне, он никогда не ел сладкой картошки.