Михаил Герчик - Солнечный круг Страница 5

— Мели, Емеля, твоя неделя, — лениво перебил его Ростик, дочерна загорелый, мосластый, в белой шелковой майке, шароварах и синих прорезиновых тапочках. — Вот бы к твоему языку моторчик приспособить, ты б, наверно, не меньше Братской ГЭС энергии вырабатывал.

Ребята захохотали, Витька — громче всех.

— Ну, про Братскую — это ты загнул. Что ни говори — крупнейшая в мире. Днепрогэс — другое дело? Кто там у нас остался? Ты, Жека? Жека, подай мальчику ручку. Не хочет, а! Не желает! Ладно, черт с тобой, грубиян невоспитанный. Вот и вся наша компания, Тимох.

— Что ж ты про Калерию-Холерию забыл? — Африкан подкинул биту, поймал и протянул мне. — Слышь, ты… Тимох. Сыграем, а? По пятачку или по гривенничку?

Я сразу скис и принялся вдумчиво изучать носки своих ботинок.

— На деньги не играю.

Я понимал, что отказ ставит меня перед ребятами в неловкое положение, но ничего не мог с этим поделать.

— Вот как? — Африкан пригладил свою пижонскую челку и повернулся к Витьке. — Зачем ты привел к нам этого маменькиного сынка? Отве…

— Моя мама умерла, — перебил я Африкана. — А отцу я дал слово, что не буду играть на деньги, и не буду.

— Слово дал! — широко усмехнулся Африкан. — Знаем мы эти штучки. Лучше скажи, что трусишь.

— Чего пристал к человеку? — примирительно сказал Жека. — Ты, Тим, не обращай на него внимания. Он на деньги жадный, оттого всех и уговаривает играть. Сколько ты сегодня выиграл, Таракан?

— Не твое дело. — Африкан дернул за козырек Жекиной кепки. — Больше, чем ты проиграл.

— Бросьте цапаться. — Ростик растолкал их. — Нашли из-за чего…

— Тогда пусть хоть стойку на турнике сделает, — не унимался Африкан. — Может, он и турника боится? Чего ж нам с таким гусем знаться…

Ребята как-то странно переглянулись.

Я вскипел.

— Стойку? Сейчас я тебе покажу стойку!

— А может, в другой раз? — неуверенно пробормотал Витька, но я уже повернулся и решительно пошел к турнику.

Турник был как турник, не очень высокий, с железной перекладиной. Правда, под ним стояла лужина, нужно было прыгать с разбегу и, соскакивая, следить, чтоб не угодить в воду. Я подумал, что именно здесь зарыта собака: Африкан, наверно, ждет, что я сорвусь. Не дождется, не на того напал! Не такие лужи перепрыгивали.

Я поплевал на руки, разбежался, подпрыгнул и… грохнулся вниз под оглушительный хохот, свист и мяуканье всей пятерки. В турнике была перепилена трубка, они, паразиты, вставили в нее тонкую палочку, чтоб держалась, вот в чем дело. А как я повис, она и хрустнула.

— Не злись, — сказал Витька, помогая мне выбраться из лужи. — Водяные процедуры закаляют организм и способствуют лучшему перевариванию пищи.

— Сам дурак! — Я мрачно растер на лице грязь и поплелся домой мыться, а они ржали мне вслед.

«РЫЖАЯ КОМАНДА» И ОСТАЛЬНЫЕ

Было самое начало июня, первые дни каникул. Солнце жгло так, что листья на тополях вдоль дорог пожухли и свернулись в трубочки. Деревья стояли серые от пыли. В нашем дворе спасали яблони — каждый вечер мы перетаскивали под них целый океан воды. Асфальт таял, словно мороженое, казалось, что тротуары больны оспой, так их истыкали острые женские каблуки. Небо будто выгорело: ни облачка, ни тучки аж до горизонта, одна только белесая синь да уже с самого восхода раскаленное, красное, как кирпич, солнце.

По утрам я забегал к Крысевичам.

Во дворе, за глаза, Крысевичей называли «рыжей командой». И на самом деле все они, как на подбор, были ну просто удивительно рыжие. Павел Петрович, Витькин отец, — червонно-рыжий, чуть ли не черный, Людмила Мироновна — огненно-рыжая, будто пламя костра, сам Витька — какой-то буровато-рыжий, Калерия — золотисто-рыжая, а маленький Вовка — просто рыже-рыжий. Все рыжие, и все конопатые, и все говорили в рифму, даже маленький Вовка. Едва я появлялся на пороге, он начинал молотить ложкой по столу и вопить во все горло:

— Лела-холела, встлецай кавалела! — Вовка не выговаривал буквы «р» и «ч».

Вначале я готов был от этих воплей сквозь землю провалиться, но потом привык, тем более что тут-то начиналось самое интересное. Лера немедленно хлопала Вовку по круглой толстой физиономии и заявляла:

— Замолчи, дурак, а то получишь еще не так!

Вовка кидался в рев. Из кухни выглядывала Людмила Мироновна и принималась наводить порядок:

— Тише, подшиванцы, батьку разбудите. Кому сказано — не вой… У человека выходной, а ему в родном доме покоя нету! Проходи, Тимочка, не обращай на этого беса внимания, поорет да перестанет.

— Не беса, а балбеса, — поправляла Калерия. — Бес-балбес, под кобылу подлез…

Но Вовка и не думал сдаваться.

— Зених и невеста — кислое тесто! — выкрикивал он, тараща на меня круглые, как пуговки, глаза. Букву «ж» этот розовый чумазый поросенок тоже не выговаривал.

Калерия награждала Вовку подзатыльником и убегала к матери на кухню. Витька падал на диван и катался от хохота.

— Цирк! — стонал он. — Фольклор! Устное народное творчество! Мам, а, мам, давайте этим летом выпускать стенгазету! Такие таланты пропадают, и никто о нас, бедных, не знает…

— Ты сначала научись диктовки без двоек писать, а потом будешь газеты выпускать! — из второй комнаты выходил заспанный Павел Петрович. Он весело подмигивал мне и потирал руки. — За вами разве что на кладбище отдохнешь, башибузуки несчастные. Что-то я проголодался, мать. Что есть в печи, все на стол мечи…

Я довольно скоро сообразил, что это у Крысевичей такая игра, и начал с удовольствием подыгрывать им. Ну конечно, игра. Вот тетка Горислава — она ведь тоже играет. Разве можно как-нибудь еще назвать ее беготню с тряпками вокруг своих шкафов, сервантов и пуфиков?! Правда, тетка Горислава играет в музей, где любая ерунда — это не ерунда, а экспонат, где все вещи спрятаны под стеклянными колпаками, и люди надевают на обувь тряпичные тапочки, чтоб не поцарапать какой-нибудь распрекрасный паркет, а рыжие Крысевичи играют в рифмы. Играют с удовольствием, подзадоривая друг друга, потому что они веселые и счастливые люди и им хочется, чтобы рядом с ними все были тоже веселыми и счастливыми.

А теткина игра нудная, тоскливая.

Потому что она сама такая.

Каждый играет в свою игру.

Но первое время я принимал все это за чистую монету и с ужасом пытался себе представить, как Павел Петрович выступает на профсоюзном собрании у себя в стройтресте — он маляр и председатель месткома, или Витька и Калерия отвечают уроки. Ну, историю и географию — это еще хоть с трудом, но понять можно. «На нас напал Наполеон, а мы его прогнали вон!» — Отечественная война 1812 года. «На Урале есть у нас нефть, руда, свинец и газ», — полезные ископаемые Уральского хребта. Но как быть с физикой, спряжением глаголов, геометрией? Ага, вспомнил: «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Так, что ли?

Чепуха это все! Когда Крысевичи не играют, они разговаривают как обычные нормальные люди. Все. Даже маленький Вовка. Только иногда что-нибудь само собой срифмуется — по привычке…

Витька и Калерия — близнецы. Однако они очень разные, даже рыжи по-разному. И вообще, Витька плотный, коренастый, лицо у него круглое, как сковородка, и оттопыренные уши. Калерия же тоненькая и длинноногая, и глаза у нее вовсе не разноцветные, а зеленые, как трава. «Кошачьи глаза», — посмеивается Людмила Мироновна.

Собственно, Калерией ее никто не называет, даже мама. Зовут Лерой, Калей. Зато я не знаю ни одной девчонки, у которой было бы столько кличек. Основная: «Калерия-Кавалерия-Артиллерия». И дополнительные: «Холерия» и просто «Холера» или «Холела», как говорит Вовка. Правда, кроме Витьки и Вовки, ее почти никто не дразнит. Жека как-то рассказывал мне, что Лера дерется не хуже брата; однажды за «холеру» она так отлупила Казика, что он после этого ее по имени-отчеству называл. Соврал, наверно…

Прошла всего неделя, как я лягушкой шлепнулся с турника, и я держался настороже, опасаясь нового подвоха. Однако, то ли ребята пока ничего не придумали, то ли решили оставить меня в покое, молчаливо признав за своего, но больше никто меня не задевал. Видно, еще и потому, что я очень быстро подружился с Крысевичами — главными в этой компании заводилами.

Постепенно я узнал поближе и других: Казика, Жеку, Ростика и Африкана. Сейчас я обо всех о них немного расскажу.

Казик — добрейшее на свете существо; маленький, толстый, как кадушка, с пухлыми румяными щеками и узенькими щелками-глазами. Глядя на него, никогда не скажешь, что он уже перешел в седьмой класс, от силы — в пятый. У Казика вечно оттопыриваются карманы, набитые булками, бубликами, печеньем или просто кусками батона: совершенно фантастический у человека аппетит. Когда ни встретишь, обязательно что-нибудь жует. Из-за этого его и прозвали «Хлеборезкой». На кличку он не обижается, он вообще, кажется, не обижается ни на что и ни на кого, кроме своей мамы, которая от утра до ночи твердит о том, что ему надо похудеть. Заслышав разговор на эту тему, Казик начинает краснеть, пыхтеть и тут же старается куда-нибудь удрать.