Галина Демыкина - Ч. Ю. Страница 5

— Зачем же эти наговоры? Зайдите и посмотрите. Какие новые девушки? Кто их зазвал… Ах, это ты, Витька?! Ну, гад! Ну, приди только!

Все облегченно вздыхают. Потом смеются. А когда раздается звонок у двери, Миша кричит:

— Это Витька! Прячьтесь кто куда. Тихо!

Женя Масальский идет открывать. А Виктор там, за дверью, заговорщицки:

— Я принес корм для канарейки.

Женя подхватывает игру:

— Канарейка сдохла.

— Ваша тетя просила вам кланяться.

— Какая тетя?

— Из Крыжополя.

— Войдите! — Женя открывает дверь, Виктор пулей влетает в комнату и останавливается, пораженный: пусто.

Потом замечает: из-под пальто торчит чья-то нога в старой туфле, оконная занавеска вздрагивает от чьего-то смеха.

— Ага! Засада! — кричит Виктор, быстро задувает свечи, вскакивает на подоконник, будто хочет выпрыгнуть, его хватают за ноги…

Теперь Виктор в своей стихии! Он ли не умеет сделать так, чтоб было весело! Да нет, здесь не просто веселье: это одновременно и пародия на множество похожих фильмов, и демонстрация собственной ловкости, и свалка. Ребята тоже рады поразмяться: поустали от серьезных разговоров.

Женя зажигает свет: он боится за картины.

— Ну хватит, хватит. Сколько вам от роду лет?!

Конечно, он постарше, Женя. Поскучней. Но раз Он говорит, значит, все. Виктор поднимается с пола, расшаркиваясь и кланяясь, помогает отряхнуться Алику. Алик, мол, гость, ему и почет особый.

Даша, выбравшись из-под вороха пальто, поправляет красиво растрепавшиеся волосы и домовито начинает подбирать черепки от глиняных кружек, которые, разумеется, полетели с подоконника. Длинноносая Нина помогает ей.

— Где Витька, там всегда что-нибудь эдакое! — качает она головой. И смеется. — В тот раз таракана в спичечном коробке принес. Одна девочка попросила спички, он кинул ей, она открывает… Ох, писку было!

Пальто с дивана постепенно исчезают. Голоса слышны уже на лестнице, потом во дворе.

Виктор галантно подает Даше пальто. Предварительно он выворачивает один рукав. Даша долго не попадает, смущается. Потом все улаживается (то есть Виктор говорит: «Ах, вот он, оказывается, где, рукав!), и они выходят на весеннюю ночную улицу.

— Ну, как тебе? — спрашивает Виктор.

— Ты заметил насчет Лиды? (Они теперь запросто могут говорить друг другу «ты»).

— Это еще не факт, — отвечает Виктор. — Женька любит осваивать новое. Но ты не жалеешь, что пошла?

Она поворачивает к нему оживленное лицо, и Виктор снова понимает, как она удивительно хороша.

— Даша, а бывает так, что ты придешь куда-нибудь, а там девушка красивей тебя?..

— Ни-ког-да! Хочешь, я тебя столкну с тротуара?

— Попробуй!

— Пожалуйста.

Даша довольно решительно толкает Виктора, он не удерживается и спрыгивает на мостовую (вот тебе обманчивая девичья хрупкость!).

— Ну, теперь держись!

И они бегут по улице, сворачивают, петляют… Хорошо, что нет прохожих!

Даша неожиданно останавливается:

— Это мой дом. Спасибо за вечер и за проводы. — Даша коротко кивает и проскальзывает в дверь.

Виктор остолбенел: он-то думал — они заплутались среди незнакомых улиц… А Даша уже взбежала на второй этаж и помахала рукой из лестничного окна. И показала язык.

— Выходи, побродим по весне! — кричит Виктор.

— Я живу в строгой пуританской семье.

— А жизнь проходит.

— Спеши! — смеется она.

Это игра. Виктору нравится игра. Только он больше любит вести ее сам.

— До завтра?

— До потом.

Девушка скрывается. Второй этаж, дверь справа. Виктору немного не по себе. Его обошли. Ну ничего. Чья еще возьмет!

Он читает название улицы, номер дома. Глядит на ручные часы: половина двенадцатого. Мама, конечно, спит. Ася с профессором вернулись из театра. Ася, как всегда, поит его чаем. Они заводят свои традиции; по пятницам — поздние чаи. Ого! Не опоздать бы! Виктор останавливает такси, усаживается поудобней на заднее сиденье, спокойно ощупывает карманы, в которых полное ничего! Пустота.

— Добрый вечер! — приветливо говорит Виктор, входя все в ту же кухню. Он обаятельно улыбается Николаю Николаевичу. — Я очень боялся не застать вас. У меня к вам вопрос… по вашей специальности…

Широкоскулое профессорское лицо — лицо добряка — сразу утрачивает появившуюся было настороженность.

— Пожалуйста.

— Ох, да, совсем забыл. Там, внизу, такси, а у меня… — И он доверчиво выворачивает карманы.

— Конечно. Пожалуйста, — опять говорит профессор, будто и не знает других слов.

— Нет, нет. Это мы поручим Асе. Ладно, тетушка? Только чаевыми не балуй! — И профессору: — Она такая транжирка!

Ася, бледнея от злости и нежелания выдать острого чувства жалости к бросаемым на ветер деньгам, выходит расплачиваться.

Виктор тем временем красиво и душисто, со знанием дела заваривает чай. Он искренне запамятовал, чем занимается профессор, и потому смущенно говорит:

— Вы знаете, Николай Николаевич, я, пожалуй, сегодня не буду мучить вас разговорами. Вы ведь зайдете к нам еще?

— Конечно. То есть я надеюсь…

Виктор расставляет разного цвета чашки с одинаковым рисунком (гостевые!), выжидающе смотрит на дверь. Ася уже поостыла. Она рада, что здесь мир и уют.

— А у меня есть сюрприз, — сообщает она, — специально для вас, Николай Николаич, — и открывает духовку. Там пусто. — Ты не знаешь, Виктор…

Но Витя уже раскланивается с профессором:

— До свиданья. Простите. Мне завтра рано вставать…

А сам уголками глаз поглядывает на Асю. Она, конечно, все поняла. Но сейчас, при профессоре, бессильна. Только пятна по лицу.

— «А потом погода испортилась», как любил начинать большие книги старик Хем. Чего ты, мам?

Мать лежала на тахте. Лежала и сердилась. Этого Виктор, как известно, терпеть не мог.

— Мам, ты мной недовольна?

— Да.

— Не потрафил?

— Не потрафил.

— Неудачный первенец?

— Что-то в этом роде.

— А что, мам?

— То, что ты не сдаешь выпускные экзамены.

— Но ведь я же тебе говорил: я получу аттестат. У меня совершенно официальная справка. Я болен. Это не грипп и не ангина, а нервный спазм.

— Но у тебя не болит никакая голова. С чего ей болеть?

— А ты бы хотела, да? Чтобы у сына, да? У родного?

— Не будем разговаривать в этом тоне. Я надеялась, что ты поступишь в институт.

— А почему бы нет?

— Потому что… — Мама приподнялась, глаза ее сердито задвигались, рот стал маленьким. Она очень странно сердится, вся сердится: даже нос, даже руки. — Потому что, — задохнулась мама, — в институт тоже нужна справка о состоянии здоровья. Ясно? Если ты не можешь сдавать одни экзамены, значит, не можешь и другие.

— Мам, ты открываешь уже исследованные земли. — Виктор отошел от окна, сел на тахту, погладил мамину сердитую руку. — Мамочка, ну послушай. У меня будет нужная справка. Я уже договорился. Мне достанет приятель — Алик, очень толковый человек. Все будет хорошо. Если не засыплюсь, конечно.

— А где, собственно, ты собираешься засыпаться?

— В медицинском.

Мама вдруг отвернулась. И ясно было, что она плачет. Виктор понимал почему, хотя он, честно говоря, когда выбирал, не думал об отце. А теперь вдруг подумал и словно увидел его глазами матери — элегантного, сдержанного. У отца была особая улыбка, которая иногда вдруг появлялась как бы поверх серьезного и даже грустного лица — улыбка человека, умеющего, именно умеющего быть внимательным, ласковым, веселым. Выходя из своего кабинета — то есть из-за стола, отгороженного шкафом (у них тогда еще была одна комната в общей квартире), отец иногда точно сбрасывал путы своих каких-то мыслей и вдруг с этой самой улыбкой нагибался к маме, обнимал ее за плечи:

— Ну что, полетаем немного? — И это сразу отделяло их от мира, делало юными заговорщиками.

— Давай! — сразу расцветала она. — В гости? В театр? Куда скажешь. Твоя воля!

Мать убегала в ванную комнату переодеваться и выходила сияющая. Виктору казалось, что она едва сдерживается, чтобы не запрыгать, не завизжать от радости.

И он чувствовал себя глубоко одиноким.

Как-то отец привез Виктору из заграничной командировки отличные, очень модные по тем временам туфли. Отдал, смущаясь. Эти туфли были движением сердца — он никогда и ничего, кроме книг, не привозил. Даже маме. И тогда Виктор впервые подумал, что отец, может быть, любит его.

— Виктор! — окликнула мама (он даже вздрогнул). — Там телефон звонит. Ты что, не слышишь?

Виктор побежал в кухню.

— Але!

— А что, мамы дома нет? — спросил чей-то удивительно знакомый, но забытый мужской голос.

— Мама дома есть, — в тон отчеканил Виктор. Ему не понравилось, что его обошли приветствием.