Леонид Сергеев - Белый и чёрный (Рассказы) Страница 5

— Что же вы делаете? Я ж букеты в детский дом отвожу. Детишкам, у которых родители погибли на фронте. А вы?! — Она махнула рукой, подошла к калитке, распахнула её. — Зови своих дружков. Дорывайте!…

С того дня «крокодилиха» снова стала тёткой Груней, и хотя калитка в её палисадник больше не запиралась — никто не сорвал ни одного цветка. Даже Яшка обходил палисадник стороной — такой сообразительный был козлёнок!

На окраине нашего посёлка пролегало шоссе — наполовину асфальтированная, наполовину мощёная дамба. По ту сторону дамбы находилась керосиновая лавка, каморка утильщика и мастерская по ремонту замков, примусов, патефонов и прочего. За мастерской начиналась городская свалка. Её называли городской, несмотря на то что город находился в семи километрах от нашего посёлка. Видимо, городские власти рассматривали наш посёлок как никчёмное место, годное лишь для хлама.

Мы с Яшкой любили ходить по свалке; я собирал старые журналы, разные бракованные детали, Яшка искал в основном огрызки овощей, но если ему попадалось что-нибудь несъедобное, но яркое, он сразу звал меня.

После свалки мы с Яшкой подходили к мастерской и через открытую дверь наблюдали за работой мастера, молодого, вечно небритого мужчины с сиплым голосом. Заметив нас, мастер обычно усмехался и отпускал какую-нибудь дурацкую шуточку, вроде такой:

— Ну что, подковать своего козла привёл? Всё одно коня из него не сделаешь. Козёл — он и есть козёл. И толку от него никакого.

После таких слов мы с Яшкой, не сговариваясь, поворачивали и уходили. Не знаю, как Яшка, а я вообще не подходил бы к мастеру, но уж очень хорошая у него была мастерская: на верстаке стояли тиски, на полках лежал слесарный инструмент, в углу виднелся маленький горн с мехами. Я всё мечтал, когда вырасту, тоже обзавестись подобной мастерской.

Как-то осенью у моего самодельного самоката треснула петля, а новых нигде не было. Пришлось выпрашивать у матери деньги на ремонт. Мать дала сорок копеек. Пришёл я к мастеру, попросил починить петлю. Мастер мрачно посмотрел на меня — он сидел на лавке и паял чайник, — отложил работу и прохрипел:

— Это что, твой второй козёл? Ну, давай посмотрю… Э-э! Тут варить надо, стручок. Тащи на завод. А как ты думал? — Он взглянул на меня. — Но можно и заклепать вообще-то. Заклепать, что ли?

Я кивнул.

— Ладно, посиди на улице, здесь не мешайся.

Через полчаса мастер поставил железную заплатку на трещину и прикрепил её заклёпками.

— Гони рубль, — сказал он, толкнув самокат ко мне.

Я протянул свои монеты и покраснел:

— У меня только сорок копеек.

— Давай, завтра принесёшь остальные.

Выкатив самокат, я перешёл шоссе и пошёл к дому. Помнится, день был пасмурный, с утра накрапывал мелкий нудный дождь. «Где же взять шестьдесят копеек? — соображал я. — Матери лучше не заикаться — не даст. Ждать до получки отца долго». И вдруг я вспомнил, что в книжном магазине напротив школы букинист покупает книги у населения. Моя библиотека состояла из трёх книг, но у одной не хватало последней страницы, на другой виднелись чернильные пятна, третья, «Остров сокровищ», была в хорошем состоянии, но её я считал лучшей на свете. Долго я колебался, сдавать её или не сдавать, потом всё же решился. «Накоплю денег, снова куплю», — подумал и отправился в магазин.

Дождь усилился; уже от водосточных труб тянулись мутные потоки, а на дороге блестели широкие лужи. За книжку я получил две пятнашки — половину недостающей суммы. Вернувшись домой, я сел на подоконник и стал смотреть на запотевшее стекло, на капли, которые соединялись и струйками стекали вниз. Весь тот день Яшка сочувственно посматривал на меня, а когда я ушёл в магазин, то и дело выбегал на улицу, озирался и тревожно блеял — искал меня. Он любил меня по-настоящему и скучал, если я даже ненадолго оставлял его одного. К тому времени Яшка уже вымахал с дяди Колиного Артура, но его сердце не почерствело.

Утром в школу мать всегда давала мне пятак на бублик; приплюсовав его к пятнашкам, я получил тридцать пять копеек. «Но где взять остальные?» ломал я голову. И вдруг увидел за окном нашу акацию и сразу вспомнил, что на школе висит объявление: «Ребята! Помогайте озеленять наш посёлок. Собирайте семена акации». И чуть ниже приписка: «Приёмный пункт на рынке. Один килограмм стручков — сорок копеек». Схватив бидон, я помчался к кладбищу — там были целые заросли акации. За мной на подмогу увязался Яшка. Мы с ним прибежали в самый конец кладбища, где кусты акации отделяли могилы от посевов проса.

Дождь всё не переставал, беззвучно стекал по стволам деревьев, шуршал в траве, булькал в лужах. Пригибая ветки, я начал рвать скользкие стручки. Яшка встал под дерево, как мой телохранитель; он топтался, что-то бурчал и мотал головой — стряхивал капли. Через час я нарвал половину бидона и решил передохнуть. И тут вдруг заметил стайку мокрых воробьев, клевавших осыпавшееся просо под чучелом. Время от времени одна из птах садилась прямо на чучело и, как бы посмеиваясь над ним, чистила клюв. Чучело сильно напоминало мастера: та же чёрная рубаха, фуражка, и на голове-чугунке кто-то намалевал ту же ухмылку. Даже Яшка уловил сходство — подошёл и боднул деревянного идола.

Стручки оказались лёгкими. Я принёс полный бидон, но получил всего двадцать копеек. На следующее утро денёк был отличный — вовсю сверкало солнце. Когда я бежал в мастерскую, в моём кармане гремело пятьдесят пять копеек.

— Вот деньги… — влетев к мастеру, задыхаясь, проговорил я. — Здесь не хватает пятака. Я вам завтра принесу. Мне мать даст на завтрак…

— Какие деньги? — просипел мастер.

— Вы вчера… чинили мой самокат…

— Ну и что?

— Я шестьдесят копеек должен…

— А-а! Это хорошо. Давай беги, купи папирос. И живо сюда!

Около нашего дома росла необыкновенная трава: высокая, упругая, ярко-зелёная, пахучая. Мы с Яшкой любили по вечерам полежать в траве, отдохнуть от дневных дел. Над нами трепетали бабочки, жужжали мухи, а перед глазами прыгали кузнечики, ползали изумрудные жуки… Я не раз срывал травинки и жевал сочную горьковатую зелень. Яшка к траве только принюхивался, но никогда не щипал — сохранял для красоты. Такой умный был козлёнок! На той траве у нашего дома я мечтал побыстрей вырасти, выучиться на инженера и поступить на отцовский завод. И мечтал развести сад, такой же, как у дяди Коли, и цветник, подобный палисаднику тётки Груни, и мастерскую — вроде хибарки мастера. И опять на бугре я доверял свои мечты Яшке. Уставший за день Яшка слушал меня уже менее внимательно, а под конец вообще закрывал глаза.

К зиме Яшка превратился в могучего козла, с крепкими рогами и роскошной бородой. Характер у Яшки заметно испортился — он стал задираться ко всем животным в посёлке, даже приставал к Артуру и только меня любил по-прежнему. Бывало, какой-нибудь мальчишка показывал мне кулак. Яшка тут же забегал вперёд, выставлял рога и бил копытом о землю — давал понять, что не даст меня в обиду.

Пока я был в школе, Яшка сидел в загоне около пристройки и вглядывался в дорогу — ждал меня, чтобы отправиться на бугор. Я тоже скучал по Яшке: болтаться с ним по окрестностям мне было интереснее, чем зубрить разные формулы и спрягать глаголы. Учителя не понимали причин моей рассеянности на занятиях и частенько в дневнике писали родителям, что я просто лентяй. Отец с матерью только вздыхали.

Долго они оттягивали разговор о продаже Яшки. Но однажды вечером сквозь сон я услышал, как мать говорила отцу, что продать Яшку вряд ли удастся — она уже предлагала кое-кому на рынке, — что Яшку придётся забить и продавать мясо. Отец пыхтел папиросой и отмалчивался. Надо сказать, что мой отец был мягким, сентиментальным человеком, любил животных, цветы и грустную музыку. Жизнь крепко побила отца: он рано потерял родителей, с подросткового возраста работал на заводе, на фронте погибли все его друзья; он в одиночку тянул большую семью и жил в захолустье, далеко от родины. В те годы наиболее предприимчивые из эвакуированных уже перебрались в Москву, а отец никуда не ходил и ничего не делал для того, чтобы вернуться. Он был скромным, даже застенчивым человеком. Мать была гораздо энергичнее. Она часто обвиняла отца в мягкотелости, сама ходила в дирекцию завода и в конце концов добилась своего — отца перевели на работу в Подмосковье. Но это произошло не скоро.

В тот поздний вечер, когда решалась судьба Яшки, отец сказал матери:

— Давай не будем пока этого делать. Немного денег у нас есть, и я должен ещё в одном месте подработать, а попозже, ближе к Новому году… Там видно будет…

Зимой мы с Яшкой по-прежнему обегали наши любимые места и, как и летом, провожали скорые поезда, а с бугра катались по накатанному склону: я на валенках, а Яшка на животе. Ему очень нравился снег. Бывало, даже купался в сугробах — перекатывался с боку на бок, задрав ноги. Как-то мастер увидел его за этим занятием и ухмыльнулся: