Александр Волков - Путешественники в третье тысячелетие Страница 5

— Это я знаю, — засмеялся Арся и больно щелкнул меня по лбу. — Ты вертун известный: пока уроки выучишь, двадцать раз отвлечешься по всякому поводу и без повода.

В общем, Арсе мой дневник понравился, и он даже сказал, что у меня отражены некоторые черты эпохи, но все-таки еще слишком часто попадаются одни и те же слова.

И еще он заметил, что я злоупотребляю словами «в общем» и «вообще». Если бы мой дневник попался в руки редактору, то по нему погулял бы красный карандаш. Я спросил у Арси, кто такие редакторы, и он разъяснил, что редакторы — это такие строгие люди, которые сидят в издательствах и выправляют произведения авторов. И редакторы ужасно не любят, чтобы повторялось одно и то же слово: если одно слово встретится на странице три раза, то они его два раза обязательно вычеркнут.

Я спросил Арсю, откуда он это знает, и Арся со вздохом признался, что он посылал стихи в молодежную газету, ему их вернули, и там все было исчеркано красным карандашом.

Наш Арся — поэт. Его стихи помещают в колхозной стенгазете, и парторг колхоза Андрей Васильевич Ращупкин просит Арсю писать торжественные стихи для праздничных номеров, а для обыкновенных — сатирические.

Осенью в школу долго не завозили дрова, и Арся сочинил про это басню и расписал председателя как медведя-бюрократа. Вся станица ходила читать эту стенгазету и смеялась.

Дрова подвезли, а председатель Мирон Андреевич встретил маму на улице и сказал ей:

— Ты, тетка Анна, уйми своего критиканта, а то пусть он не обижается, ежели мы ему уздечку окоротим.

— А что, товарищ Очеретько, неверно он про тебя написал? — спросила мама, но председатель ничего не ответил.

Мама говорит, что литературные способности перешли к Арсе от бати. Он тоже перед войной стихи для стенгазеты сочинял, только, конечно, у Арен стихи лучше: батя имел образование только за четыре класса, а Арся кончает десятилетку.

Интересно, есть ли у меня литературные способности?

Глава седьмая. Приключение в дубовом буераке (из дневника Гриши Челнокова)

18 марта. Весна идет быстрыми шагами, и из-за этой весны я сегодня чуть не погиб. Дело получилось так. В общем, опишу все подробно.

Мы кончали завтракать, когда в комнату ворвался Васька Таратута. Он был без шапки, ярко-рыжие волосы растрепались.

Он крикнул задыхающимся голосом:

— Эй ты, Челнок! Хватит набивать трюм, побежим смотреть, как самосвал из ямы вытаскивают!

Ребята прозвали меня «Челноком» с первого класса. Я на это обижался и дрался с ними, а они пуще дразнились — «лодкой», «баркасом», «плотом» и всякими другими судоходными словами. Я пожаловался Арсе, а он посоветовал:

— Плюнь, не обращай внимания. Подразнятся и отстанут.

Я так и сделал, — ребятам надоело придумывать разные слова, и остался за мной только «Челнок». Ну и что ж, раз фамилия такая. Антошку Щукина прозвали у нас «дедом Щукарем». Так и осталась за ним эта кличка, потому что он еще и завзятый рыболов.

Как только Васька сказал про машину, я мигом за дверь.

Сбегая с крыльца, мы с Васькой успели отломить по хорошей сосульке. Сначала мы начали сражаться ими, как кинжалами, но они со звоном ломались, и мы поскорее сунули их в рот. Сосульки сосать у нас первое удовольствие.

За нами увязался щенок деда Филимона Кубря. Он из породы сибирских лаек, рыжий, левое ухо у него стоит как и полагается, торчком, а правое, попорченное, висит, и от этого у щенка очень забавный вид, будто он всегда к чему-то прислушивается.

Дед Филимон воспитывает Кубрю для своего сына — полковника, который служит в Свердловске и очень любит охоту.

Мы пошумели на Кубрю, и он немного отстал, а потом опять затрусил следом.

— Ладно, пускай бежит, — решил Васька, — а то, пока будем вожжаться с ним, самосвал вытащат.

Самосвал засел за станицей, в здоровущей колдобине. Ребят там набралось полно, стояли и взрослые, но никто ничего не делал, а все советовали, и был такой шум, что ничего не поймешь. Шофер и два грузчика старались и так и этак, но у них ничего не выходило.

Следом за нами пришел дядя Толя. Он велел нам, ребятишкам, бежать в крайние дома и нести оттуда жерди, чурбаки, плахи. Мы натащили этого материала целую груду. Ну, словом, грузовик через полчаса вырвался из ловушки. Шофер поблагодарил всех нас, и машина уехала своей дорогой, а дядя Толя велел чурбаки и доски разнести обратно, где взяли.

Мы с Васькой поглядели друг на друга и расхохотались: грязь лепешками налипла на штанах и на куртках, а физиономии были черные.

— Знаешь, Челночище, если мы сейчас домой явимся, нам попадет. Пойдем в степь, пообсохнем, и грязь сама отвалится.

Мы решили сходить к Дубовому буераку. Раньше там была дубовая роща, а в войну ее вырубили, и от пеньков каждую весну идет молодая поросль. Там течет ручей. Русло ручья размыли вешние воды, и получился глубокий овраг.

Мы прилегли на сухом пригорке возле буерака. Он доверху был наполнен рыхлым зернистым снегом, покрытым тонкой ледяной коркой: это за ночь подмерзла натаявшая вчера вода. Глубоко под снегом звенел ручей. Почти посередине оврага, чуть поближе к нам, на снегу лежала свалившаяся зимой с воза большая охапка сена.

Васька Таратута лениво подставил солнышку другой бок и сказал:

— Вот не полез бы я за этим сеном, хоть ты мне за это золотые горы сули… или даже пятерку по русскому!

Я расхохотался, потому что у Васьки с русским дело никогда не ладилось и из-за этого он даже просидел в третьем классе два года.

За сухими стеблями бурьяна и татарника мелькнуло что-то рыжее, и мы увидели Кубрю. Он бежал, очевидно, по следам зверя и изредка потявкивал.

— Поиск ведет… — почему-то шепотом сказал Васька.

Щенок протрусил мимо, не обратив на нас внимания. Он подбежал к буераку и смело ступил на ледяную корку.

И вдруг случилось несчастье: слабая корка наста подломилась, и Кубря ухнул в рыхлый снег. Торчало только ухо да хвостик. Щенчишка отчаянно пробивался к островку сена: он чуял, что там его спасение.

Мы стояли затаив дыхание и так волновались, что сердце готово было выскочить из груди.

— Подвигается! — вдруг крикнул Васька.

Наконец Кубря стоял на спасительном островке и отряхивался.

— Ура, ура! — дико заорали мы и вдруг смолкли.

— Ура-то ура, — рассудительно выразился Васька, — а как его оттуда выручить?

Кубря будто понимал, что мы о нем разговариваем, смотрел на нас умным печальным взором и тихонько повизгивал. Мы долго думали, что делать, и мне показалось, будто я придумал.

Мы решили наломать бурьяну, дубовых веток и сделать из них настил, чтобы по нему подползти к островку.

У Васьки был складной нож, и мы принялись за дело.

Мы посоветовались, кому ползти, и я сказал, что мне: я меньше ростом и легче Васьки. Васька согласился.

Я осторожно пополз на животе, стараясь как можно медленнее двигать коленями и локтями. Кубря радостно завизжал, увидев, что я иду на выручку, и хотел броситься навстречу, но Васька зыкнул на него страшным голосом:

— Лежать!

Дед Филимон обучил щенка слушаться этой команды, и Кубря тут же лег на сено.

Я полз и со страхом чувствовал, как сухие стебли бурьяна трещат и ломаются под тяжестью моего тела… И вот настил не выдержал, и я не успел глазом моргнуть, как оказался под снегом.

Снег был холодный, пропитанный ледяной водой, а меня от страха мгновенно прошиб пот. Но потом я с радостью почувствовал, что мои ноги уперлись во что-то твердое, скорее всего в коряжину — их много валяется на дне буерака.

Васька Таратута, видно, сильно испугался, но старался не показать этого и успокоительно махал мне рукой:

— Ну как ты, Гришуха? Живой? Держишься?

— Держусь, — прохрипел я. — А только долго не простоять…

Васька побежал разыскивать длинную палку, а я остался в ледяной каше, и холод начал растекаться у меня по телу, а в голове была одна дума, как бы не соскользнуть с коряги: ведь тогда я совсем утону в снегу…

Пальцы ныли от напряжения, холода, и стоять с каждой секундой становилось все труднее. Мне казалось, что прошли целые часы, как убежал Таратута, а мне он потом сказал, что вернулся через пять минут. Я уже совсем окоченел и обессилел, когда появился Васька с длинной палкой. У меня от радости сразу прибавилось сил, и я ухватился за палку.

Васька Таратута в нашем классе самый сильный: он чемпион по борьбе и метанию молота. Васька тащил медленно и осторожно. Наконец я оказался вблизи берега.

— Давай руку, Челночок! Держись!

И одним рывком он выбросил меня на берег. Я весь дрожал как осиновый лист, у меня зуб на зуб не попадал.

— Скидавай все живо! Не разговаривай! — приказал Васька и отдал мне свою куртку и штаны.

Сам, кое-как натянув мои выжатые штаны, он побежал искать доску — положить ее на снег.