Анастасия Перфильева - Большая семья Страница 5

— Нельзя, нельзя сюда, шеф-повар ругается! Откуда пришла?

Она подтолкнула Люду к лестнице, а Люда, пригнув голову, пробормотала:

— Это мы с Орешком. Нам он велел ноги разминать.

— С каким орешком, кто велел? Нельзя, нельзя…

Санитарка быстро вела Люду по коридору. Наперерез, чуть не столкнувшись с ними, вышла девушка с большим, уставленным дымящимися тарелками подносом в руках.

Орешек рванулся из-под шубки, плюхнулся на пол.

Р-раз!

От толчка с подноса свалился кусок хлеба.

Девушка оступилась, Орешек взвизгнул… Два!.. Раздался грохот, звон посуды, сердитый крик… Поднос вместе с тарелками перевернулся в воздухе и полетел на пол.

Люда отскочила к стене, санитарка — к другой. Девушка, всплеснув руками, с ужасом смотрела на перевёрнутые тарелки: обмазанный соусом Орешек вылезал из-под них, держа в зубах котлету…

А по коридору из захлопавших вдруг дверей высовывались чьи-то головы в белых косынках, выбегали люди в халатах, с испуганными лицами.

Санитарка, охнув, схватила Орешка, сунула его Люде, дёрнула её за плечо и подтолкнула обоих к двери.

— И где только бегаешь? Ищу, ищу — как сквозь землю провалилась! — сердито сказал, появляясь навстречу, шофёр. — Время сколько задаром потеряли!

— Мы там… ноги разминали, — с трудом и каким-то осевшим голосом ответила Люда. — Теперь опять ехать можно?

— Можно-то можно, — ещё сердитей сказал шофёр, — да не домой. И чего мне с тобой делать? В детский сад ещё подшефный заехать велят, яблоки сгрузить. А оттуда уже на базу. Может, на трамвай тебя подсажу, одна доедешь… или милиционера попросить?

— Нет, я милиционера не хочу. Я лучше с вами, — подумав, твёрдо и басом ответила Люда. — В детский сад с вами. А оттуда домой.

Она повернулась и молча полезла в кабину. Уселась, спрятала за пазуху Орешка. Орешек лизнул ей щёку и потёрся ухом. Ухо было мокрое и очень вкусно пахло бараньей котлетой.

Авария

Теперь вдоль шоссе бежал настоящий лес. Москва оставалась сзади.

Строгие нарядные сосны почти касались друг друга, за стволами только иногда мелькал жёлтый огонёк одинокой дачи.

Шофёр и Люда больше не разговаривали. Он — потому что был сердит и озабочен, она — потому что прямо засылала от голода и усталости. А наевшийся в больнице Орешек давно уже крепко спал.

Грузовик вдруг подпрыгнул, фыркнул и задёргался. Под кузовом что-то заскрежетало, и в кабинке резко запахло бензином.

— Ох ты, вот незадача! — с ожесточением сказал шофёр, отпуская руль.

Он выскочил из кабинки, подбежал к мотору. Пахнуло мороз ветром, снегом — мимо пронеслась, оставляя вихрящийся след, тёмная легковая машина. Люда слезла с сиденья, высунулась из дверцы. Кругом было темно. Над шоссе и лесом раскинулось чёрное, пересыпанное звёздами небо. Шофёр, привалившись к кузову и ворча что-то, возился у мотора.

— Что-нибудь сломалось? — спросила Люда.

— Подшипник игольчатый, кажись, полетел. Ох ты, беда какая! — сказал шофёр.

— Ку-куда полетел? — просипела Люда.

— Ну, дочка, пропали мы с тобой. Попадёт теперь тебе от матери, мне — от начальника, — не отвечая на вопрос, сказал шофёр.

— От какого начальника?

— Тогда узнаешь, от какого. Иди-ка сюда.

Люда сползла с подножки, подошла к нему. Ветер кольнул ей щёки, щипнул за нос.

— Держи.

Шофёр подал ей большой гаечный ключ, наполовину влез под покрышку и застучал по радиатору. Потом тихо выругался и сел на снег.

— Оказия! — сказал он наконец. — Выходит, авария у нас полная. Дела-а…

— Плохие дела?

— Н-да… Ну ладно, не в лесу же тебе ночевать. Сам завёз, сам и вывезу. Ты вот чего скажи: квартира наша в доме какай будет?

— Квартира? — Люда затопталась на месте и повертела ключом. Такая квартира… большая. Мы там с папой и Гандзей. И ещё Глеб, мальчишка.

— Нет, номер какой? Мать-то, может, пришла, с ума сходит, хоть по телефону известить. Телефона своего у нас нету?

— Телефона? Я не знаю про телефон.

— Эх, ты!.. Наделал я делов!

Шофёр собрал валявшиеся на снегу инструменты, взял у Люды ключ, присел на подножку, а Люду с Орешком поставил между ног.

— Ты, значит, толком отвечай. Дом ваш — где база помешается, так? В том же доме?

— Так. Дом в том же доме.

— Значит, двадцать первый. А квартира, квартира какая?

— Квартира?.. Новая квартира, — тихо сказала Люда.

— Эх, ты! Я про номер, а не про новую! Известить-то надо? Тебе сколько годов?

— Мне шесть лет, — вздохнув, твёрдо ответила Люда.

— А фамилия?

— А фамилия — Питровых. Люда Пи-тро-вых. Шесть лет.

— Питровых? Хитрая фамилия. Теперь вот чего: ты в кабину залазь, а то озябнешь, а я встречную ловить буду.

— Поймаете и опять поедем?

— Там видно будет.

Люда вернулась в кабинку, положила снова уснувшего Орешка на сиденье, а сама наполовину высунулась из дверцы.

Шофёр ловил встречную машину недолго. Далеко в темноте, как два глаза, зажглись фары и стали быстро приближаться. Тогда он вышел на середину шоссе, подмял руку. Когда из подъехавшей и остановившейся машины выглянул кто-то, он подбежал, торопливо заговорил. Потом начиркал что-то на протянутом ему белом листке.

— Ты уж, браток, расстарайся, хоть по телефону в домоуправление позвони, — несколько раз повторил он человеку из встречной машины. — Мы тут, видать, надолго застряли. Про девчоночку пускай в квартиру родителям доложат. А то ведь грех какой — завёз бог знает куда.

Ему весело ответили:

— Будьте спокойны, дадим знать! Сами бы подвезли, да не по пути.

— Ну, бывайте здоровы.

Шофёр тряхнул шапкой, встречная машина рванулась я умчалась — только снег закрутился на шоссе.

— Пошли, дочка, — сказал шофёр, подходя к своей кабинке. — Тут недалече тебя отведу, обогреешься. А я костёр разведу, чиниться буду. Пошли.

Остались одни

В комнате было сумрачно. За окном по низкому небу метались и крутились белые хлопья — шёл сильный снег.

Ольга Ивановна, убегая искать Люду, ещё раз крикнула.

— Никуда не вздумайте уходить, слышите? Поешьте вчерашней каши, сидите и делайте уроки. Как делать? Так, как будто ничего не случилось.

Легко сказать — делайте уроки!

Но Глеб хорошо понимал, что Гандзе ещё труднее, и сдерживался изо всех сил. Он принёс портфельчик, разложил на столе тетрадки и, тяжело вздохнув, сказал:

— Значит, давай делать. Сперва стихотворение выучим, да?

Гандзя молчала. Глаза у неё были большие и печальные, уголки губ подрагивали.

Глеб отошёл от стола, немного закатил глаза и, сжав руки, прочитал:

— «Я стою на мосту и смотрю на канал: подо мною вода голубая, виден лес впереди и белеет вокзал, золотую звезду подымая…» Теперь Марья Петровна всегда велит повторять.

— «Я смотрю на мосту и стою на канал, — шопотом повторила Гандзя. — Подо мною… голубая вода…» — Она потупилась и замолчала.

— Ну, если не хочешь стихотворение, давай тогда арифметику, — подумав, тихо сказал Глеб. — Нам сегодня задачку задали, ох и трудная! Вы там на Урале тоже задачки делали?

— Тоже детали, — как эхо, откликнулась Гандзя.

Глеб порылся в портфельчике, вытащил задачник, полистал его.

— «У одного бойца было четыре обоймы, по пять патронов в каждой. Семнадцать патронов он израсходовал…» — дрожащим голосом и торопливо прочитал Глеб. Потом замолчал и посмотрел на большую фотографию на стене. — Да. Четыре обоймы, по пять в каждой… — Он положил задачник и пошевелил губами. — А мой папа был танкист.

— Танкист? — спросила Гандзя, поднимая опущенную голову и расплетая пальцы.

Где-то за окном мягко и певуче разрастался протяжный гудок. В доме напротив засветились окна, потом их задёрнули, и стало опять темно.

— Да, танкист… Ты, Гандзя, не думай, мама её найдёт. Вот увидишь, найдёт. Она просто куда-нибудь зашла. Познакомилась с кем-нибудь и зашла.

— Зашла?

Глеб вспомнил, когда-то, в этой самой комнате, мамин брат, дядя Коля, утешая её, долго ходил от стены к стене и что-то говорил.

Глеб одёрнул на себе курточку и тоже заходил вдоль окна большими шагами. Очень он был похож в эту минуту на человека, смотрящего на него с фотографии на стене!

— Раз мама сказала, что найдёт, значит найдет.

Он громко вздохнул и остановился у столика перед окном.

Блестящие планки сломанной вышки, судья с флажком попрежнему лежали друг на друге под слюдяной водой. Только загорелая девушка стояла, прислонившись к бокалу с серебряной крышкой, и в руке у неё покачивался обрывок нитки.

— Может, русский тогда сделаем, письмо? — с тоской спросил Глеб.

Гандзя молчала, и глаза у неё становились всё больше.

— Может, свет тогда зажечь, лампу?

— Не надо свет… А если её кто-нибудь украл? Или в милицию забрали?