Владимир Добряков - Строчка до Луны и обратно Страница 5

— В самом деле, — сказала Кира и, кажется, немного с завистью добавила: — Только приехала, и уже — в самом центре… Ты не видел, как твой лучший друг Леша на велосипеде ездил, вон там по дорожке? Я так смеялась! Лег на руль, ноги вперед, а руками педали крутит.

— Во, циркач! — поразился я. — А ты удивляешься, как те чудаки по морю поедут. Да Лешка по океану, на гребешке волны, хоть в саму Африку укатит!

— А другой мальчишка на руках ходил, — сказала Кира. — Идет и еще ногу об ногу чешет. Никогда таких концертов не устраивали… А знаешь, почему это представление затеяли? — Кира выжидательно посмотрела на меня.

— Чего ж не подурачиться, — сказал я. — Каникулы, отдыхаем.

— Нет, — помотала Кира головой. — Это они для нее старались, Тани новенькой. Она стояла на балконе и смотрела на них.

— Не видел, — сказал я. — Опять с мамой в сад ездили.

О новой девочке, о ее необыкновенной внешности разговоры шли не только среди ребят и девчонок двора, но и сами взрослые не остались к ней равнодушны. По крайней мере, у моих родителей даже небольшой спор вышел. Отец уверял, что теперь во дворе может вспыхнуть вражда между мальчишками.

— По себе помню, — сказал он. — В восьмом классе была у нас Жанна Райская. Будто по ней фамилия. Девочка, ну просто конфетка! Всем улыбалась, глазки строила, на свидания соглашалась и сама их назначала. Что началось! Ребята вконец перессорились. Драки были.

— Любопытно, — иронически сказала мама, — новая страничка в твоей биографии. Ты, естественно, тоже украшал чьи-нибудь физиономии фонарями и шишками!

— Весь фокус вот в чем, — попытался сформулировать отец, — как эта прекрасная представительница прекрасного пола ведет себя.

— Тут я совершенно согласна, — сказала мама. — Она, как дирижер в оркестре. Понимает, слышит — тогда и музыка есть, и все хорошо звучит. А станет без толку махать палочкой — и музыки не будет, все собьются, перессорятся.

— Сравнение не из лучших, — философски заметил отец, — но принять можно. Умная, красивая женщина — она, как солнышко, всем в ее лучах тепло и отрадно. Солнышко одновременно для всех и ничье…

Мне, конечно, интересно было слушать этот разговор. А отец в моих глазах сразу как-то даже возвысился: оказывается, из-за девчонки дрался. А я-то думал: он паинькой был и на одни пятерки учился.

Интересно, а как же поведет себя эта новенькая Таня? Что за дирижер будет из нее? Неужели правда перессорятся ребята? Смотри-ка вот, Лешке улыбнулась, да так, говорит, весело, будто знакомому, а на меня, пожалуйста — ноль внимания! Конечно, мне и не нужно вовсе, чтоб улыбалась, но обидно как-то. Что уж я такой урод! И Кира какая-то грустная стала. Может, опасается, как бы я тоже не стал перед Таней на руках ходить или фокусы какие на велосипеде выделывать, похлеще, чем Лешка?

Да, что-то будет, подумал я. А если бы Лешке еще заменить сломанный зуб…

Однако уже на другой день я понял, что «дирижер» с бронзовой спиной в «музыке», кажется, разбирается. Палочку, во всяком случае, держит крепко. Я-то, по словам Лешки, думал, что красивая Таня изо всех ребят его выделила, чубом прельстилась да фигурой его атлетической — нет, ничего подобного.

Таня сидела в своем удивительном сарафане на лавочке вместе с другими девчонками у нашего шестого подъезда и белыми зубками грызла семечки. А ребята, то и дело поглядывая на нее, опять устроили, представление. Игорь откуда-то принес ходули, и метровыми шагами выхаживал по дорожкам, даже пританцовывать пытался. Гвоздик (это он на руках ходил и ногу об ногу почесывал) теперь еще забавней придумал цирковой трюк: взял по чурбачку, вскочил на стол для пинг-понга, встал на руки и теми чурбачками — бух, бух! — по столу, тоже какую-то музыку изображает. Здорово получалось! Девчонки даже хлопали. И сильнее всех — Таня.

А у Лешки номер с велосипедом не получился. Прилаживался, прилаживался вместо рук ногами рулить, да не удержался — завалился на газон. Ясно: девчонки за это аплодировать не стали. Захихикали негромко. Тогда Лешка, я думаю, обиду на Гвоздика затаил. Поспорили они: кто больше на одной ноге присядет. Тут Гвоздик и оплошал.

— Ребята! — закричал Лешка. — Вы свидетелями были! Теперь пусть везет меня до газона!

— Садись, — сказал Гвоздик.

— На коленки становись!

— А мы же так не уговаривались, — нахмурился Гвоздик. — На закорках понесу.

— Ну ладно, — согласился Лешка. — Вези так. Но с кнутиком! — Он вытащил из штанов ремень и забрался на спину худенького Гвоздика.

Пока Гвоздик нес его до газона, Лешка то и дело хлестал его ремешком и прикрикивал:

— Но-о, Саврасушка! Но-о, милый!

Вот тут Таня и показала, что буйный цыганский чуб Лешки цены для нее никакой не имеет. Ребята не слышали, но девчонкам она будто бы так сказала: «У него что, не все дома? Он что, придурок?»

И все — померкла Лешкина звезда. Герой превратился в ничто.

Скрывать не стану: Таня за это мне сильно понравилась. Какой ни друг Лешка, но восхищаться тем, как он измывался над Гвоздиком, я не мог.

И Кира, когда узнала эту историю, тоже сказала, что Таня молодец.

— Она не выставляется, — сказал я. — Все девчонки смотрят ей в рот. Уважают.

— А ты? — Кира быстро взглянула на меня.

— Как все, — пожал я плечами. — Хорошая девчонка.

— Завтра Римма приезжает, — сказала Кира. — Я, кажется, сто лет в кино не была.

— И я давно не был. Сходим как-нибудь? — спросил я.

— А что ты больше любишь — комедии или серьезные?

— Все люблю. Только чтоб интересные были.

— И я, — покивала Кира. — Обязательно сходим…

Теперь, выходя на балкон, я и на далекую палочку Кириной вертушки смотрел и, опустив голову, смотрел вниз. Плохо, что балконы были не открытые, а встроены в нишах дома. Так что видел я на балконе Тани лишь узкую полоску бетонного пола.

Но в конце концов мне повезло. Взглянул вниз, а там, над красными перилами, — соломенный круг. Это волосы Тани так мне виделись сверху. А все вместе: соломенный круг, полоска бронзовой спины и на перилах — два острых загорелых локтя. В волосах — гребенка с десятком блестевших стеклянных крапинок. «Как солнышко», — подумал я.

Стоял я тихо, не шевелясь, до тех пор, пока «солнышко» не исчезло с балкона.

Увиденное будто само просилось на бумагу. Я взял набор фломастеров и на листке нарисовал желтый круг с коричневой гребенкой и белыми крапинками, а по сторонам круга, на красных перилах, — два кремовых локотка. И подпись как-то сразу пришла в голову: «Солнышко над проспектом Энтузиастов».

Написал сверху. Подчеркнул. Хорошо. Веселый рисунок. А что дальше? Кому он? Себе? А может быть…

Сидел, сидел, покусывал губы и — решился. Нашел у сестренки ведерко с нарисованными цыплятами, свернул трубочкой рисунок, ниткой перевязал, чтобы не расправлялся, и положил его в ведерко. Моток прозрачной лески у меня был. Отмотал метров пять и оба конца привязал к дужке ведра. Петля получилась.

Ну, была не была! Приладил петлю на палочку с вертушкой и потихоньку спустил ведерко вниз. Чуть-чуть до перил не достало. Через каждые пять минут я выбегал на балкон и свешивал голову. Художественное творение мое продолжало оставаться в ведерке, нетронутое, неразвернутое, неоцененное.

«Чем-нибудь занята, не видит, — с волнением думал я. — А чем занята? Да мало ли. Книжку на своем красном диване читает. Телевизор смотрит. Платье примеряет. Посуду моет… Нет, вряд ли моет посуду. И белье вряд ли стирает. Не похоже как-то. Это не Кира. И мать у нее — молодая совсем, здоровая. И бабушка есть. Это неважно, что глухая, зато не какая-то развалина древняя, без дела, наверное, не сидит. Это у Киры ни бабушки нет и мать больная…»

При воспоминании о Кире мне становилось немножко не по себе. Не напрасно ли все это — рисунок, ведерко? И вдруг ведерко заметит не Таня, а мать или бабушка? Вот, скажут, еще один вздыхатель объявился! Может, поднять ведерко, пока не увидели?..

Я снова вытянул шею, посмотрел с балкона и… сердце тревожно-тревожно застучало: ведерко висит на месте, а свернутого рисунка нет.

Но кто его взял? Спокойно сидеть на месте я не мог. Принялся ходить по комнате, бессмысленно брал в руки то газету, то журнал, от волнения выпил на кухне кружку яблочного компота. А потом меня неожиданно осенило: в конструкции петли с ведерком — серьезный изъян. Если Таня захочет вернуть мне ведерко, то как сможет это сделать? Оно же не будет держаться наверху. Изобретатель! Надо было на другом конце петли укрепить какой-то груз, равный весу ведерка. Эх, учили, учили дурака шесть лет в школе! Сразу не мог сообразить! Чего же привязать? В буфетном ящике на кухне, среди инструмента и железок, еще привезенных со старой квартиры, отыскал тяжелый болт с гайкой. Как раз по весу. «А вдруг за рисунок будет какое-то вознаграждение?» — подумал я и, кажется, улыбнулся. Теперь я почему-то был уверен, что рисунок увидела и взяла именно Таня. Ведь перед этим она стояла на балконе. Значит, там где-то была, рядом. Я снова улыбнулся и навинтил на болт еще одну гайку.