Аллаберды Хаидов - Там, где засыпает солнце Страница 5

Усатый издал изумленный вопль, но пока он, растерявшись от неожиданности, сумел вновь схватить ружье и прицелиться, шакаленок скрылся в камышах на берегу. Приятель усатого не успел ничего понять и только повторял с удивлением:

— Ну чего ты вопишь? Что ты уронил, а? Что ты уронил, спрашиваю?…

Этот последний возглас прозвучал в воздухе, но уже через несколько минут Большая Вода поглотила все: и надоедливый шум мотора, и человеческие голоса, растерянные, удивленные, испуганные.

Растворились в воде и красные отблески солнца, да и само оно скрылось, исчезло на редкость быстро, точно не сумело удержаться, цепляясь за край земли, и сползло в глубокую воду.

Наступила темнота, и Черныш выбрался из камышей. Стоя на высоком берегу канала, он долго смотрел вслед катеру, негостеприимной барже и ловил новые запахи. Приткнувшиеся друг к другу песчаные барханы, кусты саксаула — то ли иссохшие корни, то ли голые ветки, — все это, казалось ему, плывет, плывет, уходит от него во тьму. Вместе с влажным приятным запахом воды он улавливал запах сусликов, которые прятались от него в бесчисленных норках.

Черныш улегся на берегу, подложив под голову лапы. Лечь его принудила не боль от выстрела — он уже почти привык к ней, стал считать такой же естественной, как присутствие людей в мире, как сон или еду. Его тревожило другое: погруженная во тьму пустыня была для него новой, неизведанной. А все новое, неизведанное таило в себе опасность. В то же время все запахи были знакомыми: запах песка, саксаула, сусликов…

Однако с детства он усвоил и то, что опасность нависала над ним всегда неожиданно и наиболее опасными бывали места незнакомые. Не окажутся ли снова рядом люди? Черныш знал, что птицы умеют лишь назойливо стрекотать, а коровы и козы пытаются отпугнуть его беспомощным мычанием. Но вот связываться с людьми, даже близко подходить к ним больше не хотелось. На собственной шкуре Черныш убедился: к хорошему это не приводит. Ему невдомек было, что люди могли бы о нем сказать то же самое, и тем более не под силу было шакаленку понять, как много у людей забот и занятий, кроме того, чтобы гоняться за ним, Чернышом.

Чувствовал он сейчас только одно: необходимо среди всех многочисленных запахов прежде всего находить запах человека, стараться увидеть его первым. И вообще лучше держаться от человека подальше, строить себе логово вдали от человеческого жилья.

Мать-шакалиха всегда чуяла человека издали и убегала, поджав хвост. И она сама, и детеныши ее, и остальные шакалы ощущали свою хитрость и ловкость. Порой человек представлялся им трусливым — ведь он никогда не подходил к зарослям джиды, обиталищу шакалов, не мешал им охотиться в песках, не задевал их, но и… не сворачивал с пути, по которому идет.

Конечно, люди могли бы рассказать шакаленку, что им ничего не стоило бы прочесать заросли джиды и прогнать оттуда всех шакалов, а они, напротив, бережно охраняют эти заросли. Вот бы удивился шакаленок, если бы узнал, что он и его собратья охотой своей очень помогают человеку: охотятся-то они на грызунов, которые портят поля. Но вот когда они начинали человеку докучать, показывали вороватый свой, вовсе не добрососедский норов и таскали кур из села, тревожили собак, человек в досаде хватал ружье и палил им вдогонку. Да, любопытные для себя вещи услышал бы шакаленок, умей он понимать человеческую речь. Например, про собак, которые много его умнее, про птиц, что услаждают слух человека своим пением… А впрочем, вряд ли бы он этому поверил.

Канал с шумом нес воды свои на запад, грозно бились они в берега, все новыми и новыми потоками заливали утонувшее вдали солнце. Канал был похож и не похож на Большую Воду. Та глухо роптала, постоянно сердилась, но никого не топила в своих волнах, а на берегу ее в изобилии валялись сочные душистые дыни.

Бродячему шакаленку захотелось вновь услышать привычный шум Большой Воды, пройти вдоль берега и достичь того места, откуда солнце, наливаясь алой кровью, начинает свой долгий путь. Ему захотелось оказаться среди своих сородичей, бегать по знакомым тропкам, продираться среди кустарников, ползти под тяжелыми, спустившимися до земли ветками. Он заскулил от тоски по родному логову, густым зарослям, которые днем заслоняли его от яркого неба, от надоедливых птиц.

Но ему любопытно было видеть и заход солнца, повторявшийся каждый день! Дважды наблюдал Черныш, как проливается его кровь, превращаясь в отдаленное озеро. Шакаленку хотелось понюхать воду этого озера, понять, то ли самое существо или совсем новое вновь поднимается в небо, умирает и рождается, рождается и умирает. Или… засыпает и просыпается?

Противная сорока: не заверещи она над головой, ружье бы не выстрелило и Черныш, тихохонько сидя у ведра с рыбой, продолжал путь свой туда, где солнце, утомленное трудами долгого дня, падает на землю.

Тоскливо повизгивая, шакаленок стоял в нерешительности. Он не знал, в какую сторону идти. Где-то позади остались сородичи, колючие родные заросли, излюбленные тропки, зато поблизости был усатый человек с ружьем — злейший его враг, и утонувшее в воде солнце.

Черныш поднял кверху влажный нос: надо идти против ветра, чтобы первым учуять запах врага, ловить каждый подозрительный шорох.

Шакаленок трусил вдоль канала в ту сторону, где ежедневно исчезало по одному солнцу. Чем дольше он бежал, тем сильнее болела простреленная лапа, но все равно неудержимая сила гнала его прочь от этих мест. Он не остался бы тут, если бы даже больная лапа совсем отвалилась. Со страхом и любопытством поглядывал он на небо, ожидая, что вот-вот появится, выплывет из-за края земли новое, теплое и живое солнце, но, пока оно не появилось, бродячий шакал должен найти удобный уголок и укрыться там до темноты. Беда Чернышу, если он не отыщет такое место, не спрячется от солнечных лучей, от птиц, зверей и человека!

Болела раненая лапа — то и дело Черныш останавливался передохнуть. Наконец прилег, опустив по привычке голову на передние лапы. Он увидел прямо над собой в небе холодную мерцающую звезду и сразу вспомнил, что мать при виде этой звезды часто прекращала охоту и трусливо бежала к своему логову. Вслед за этой звездой на небо должно было подняться солнце.

Шакаленок вскочил, побежал дальше, сам не зная куда.

Но вот что-то зачернело на горизонте — сплошная широкая полоса. Черныш остановился, пригляделся. Долго стоял он неподвижно, весь обратившись в зрение, и уже через несколько минут глаза его, уставшие от напряжения, различили… дерево, другое! Целую рощу! От радости Черныш забыл про больную лапу. Он добежал до первого дерева, обнюхал его и сразу узнал: это был тутовник. Черныш стал есть упавшие на землю ягоды — их полно валялось вокруг.

Шакаленок мог бы пожаловаться, что прежде не знавал таких вкусных сухих ягод. На его родине у большинства тутовых деревьев ветви срезали еще до того, как ягоды созреют, и отдавали на корм гусеницам шелкопряда. Эти гусеницы в течение шести недель, питаясь листьями тутовника, обматывали себя белоснежными коконами. А люди потом из коконов делали шелк. Поэтому шакалам доставались лишь случайно забытые людьми редкие ягодки.

Зато здесь, куда попал шакаленок, не было ни людей, ни гусениц шелкопряда. И с дерева, под которым он стоял, никто не срезал зеленых веток.

Шакаленок с таким аппетитом поедал сухие ягоды, что не заметил, как наступил рассвет. Вверху, над головой шакаленка, защебетала птица. Он поднял голову и только тут увидел, что вокруг стало совсем светло. Огляделся в надежде найти укромное место и с радостью заметил за деревьями куст джиды, другой… Правда, это были молоденькие кусты, и росли они редко, но все равно эти жидкие заросли показались измученному шакаленку родными. Прихрамывая, он побежал к кустам. Встречный ветер не принес ему никаких тревожащих запахов: тут не пахло ни собакой, ни человеком. Внезапно ослабевший шакаленок свалился у куста, подполз под ветки — они стелились по земле. Впервые за долгое время он почувствовал себя в безопасности и начал зализывать больную лапу. Как и собаки, он лечил себя сам, слюна его была настоящим лекарством.

Приятное ощущение сытости вызывало сонливость и благодушие: Черныш почти не сердился на усатого, который украл у него высокий удивительный дом, и готов был оставить за собой вот эти новые владения. Снова с чувством превосходства вспомнил он свою мать, своих сородичей. Ведомо ли им, что и в иных краях существуют заросли джиды, а тутовник дает невиданный урожай ягод — здесь никто из-за них не перессорится и все будут сыты. Да, наивный шакаленок готов был счесть глупцами своих сородичей-шакалов, которые не совершают путешествий туда, где угасает солнце, а довольствуются маленьким леском, полученным в наследство.

Черныш прислушался в надежде услышать завывание шакалов. Странно, ему захотелось услышать даже лай собаки, рев ишака, петушиный крик и… пожалуй, голос человека, только когда тот весел и напевает песню. Но слух не улавливал этих желанных звуков; лишь филин вздыхал уныло и тяжко среди ветвей да ветер шелестел травой и сухими листьями.