Валентина Фролова - Падение Херсонеса Страница 5

Был случай, Владимир упрашивал одного ромея открыть тайну огня. Вразумлял: к вашей же это пользе. Кто вас защищать будет, если не мы? Вы слабеете, мы крепнем. Знаешь же, сильному — жить. Дары обещал любые. Золота — сколько скажешь. Мехов — лис, соболей — сколько увезешь. Соли из солеварен — хоть возом на корабль грузи.

Ромей лишь побледнел и замолчал. Так замолчал, словно ему уже язык отрезали.

Может быть, знал тайну, но говорить боялся. Может быть, не знал, как все.

Между тем стратиг еще раз приказал двум херсонеситам поднять медную трубу, пронести по стене от конца к концу. С еще более хмурым, с еще более грозным видом проследовал за солдатами. Все-таки он был коротковат при всем своем грозном виде. И если бы не метательная машина на плечах двух ромеев впереди и сосуд с огненной смесью в руках ромея позади, в хмуро сдвинутые к переносью его брови поверить было бы трудно. Стратиг ты, не стратиг, а лучше б тебе, как твоим воинам, с конем не расставаться. Хорошая скачка на хорошем коне бодрит. Стати прибавляет. Росту прибавляет.

Чего тянешь-то? Грозишь — ставь машину. Жги всё и вся.

Скиф-пастух все стоял под стеной со своей собакой и овцами. На середине между стенами и первыми рядами руссов. Смотрел то на стратига, то на руссов. Гадал, к кому податься.

Затрубили трубы. Солдаты-херсонеситы встали у огнеметательных машин. Задвигались и другие. Зазвенело вытаскиваемое из ножен оружие.

Руссы ждали.

Минута казалась часом.

Наконец стратиг поднял короткопалую руку.

Схоларий, огромный гвардеец, поднес фитиль. Средь бела дня ослепительным светом блеснуло жерло огнеметательной машины. Огонь дохнул, словно бог Перун спустился на землю. И ухнул громоподобно, всепоглощающе. Руссы инстинктивно взбросили руки к ушам, прикрывая их. Тот, из ближних, первых рядов, кто не догадался открыть рот, навек остался глухим. Пламя с ревом понеслось к стану руссов. И тотчас, пробивая заграду ладоней, донесся крик:

— А-а-а-у-у-э-э-э…

И ничего не осталось от предателя скифа и его собаки. Две кучки пепла, как после плохо загашенных костров. Метались обожженные овцы, дымились, горя и истошно крича. С десяток схолариев, быстрых, возбужденных, лили на них жидкий огонь. Пахло серой и горелым.

Орали, раздирая души, овцы:

— Э-э-э-э:

Уже нет скифа, нет собаки, упали, подогнув ноги овцы, а крик, в котором ужас и нестерпимая боль горящей плоти, висел в воздухе.

Пал на землю, при жизни омертвев, Ростислав. Щит князя на земле. Меч князя на земле.

Это выстрелила только одна машина стратига. Другие направили грозные медные стволы в сторону пришельцев. Пока молчали.

Владимир не оглядывался. Но ужасом дышало пространство за его спиной.

Стратиг сделал шаг ближе к краю стены. Глашатай закричал в рупор, повторяя его слова:

— Руссы! Уходите! Вон у меня сколько огнеметательных машин. Всех сожгу!

Тишина пала на степь под стенами Херсонеса. На погосте бывает такая тишина, где ни живого голоса, ни вздоха, ни движения. Князь покосил глазом вправо. Воевода Беляй стоял белее скал херсонесских. Ратибор окаменел. Идолы на берегу Днепра живее, чем он.

Добрыня справа. Аж зубами скрежещет.

— Слово, князь! Говори слово!.. Говори!!! Побегут же сейчас вои[2].

Слово… Какое слово?..

Побегут — подавят друг друга. Трупов будет побольше, чем после самого жаркого побоища.

— Слово, князь! Слово!!! Побегут…

— Князь! — кричал в рупор глашатай, повторяя слова коротконогого стратига, уже Героя Византии, уже достойного пьедестала. — Уходи! Быстрее уходи! Тебя, князь, первого сожгу!

Поодаль от стратига сбились в горстку свободные херсонеситы. Судя по виду, горожане самого разного сорта. И купец, и сборщик налогов, и совсем уж свободный от всего — от крыши над головой, от собственного виноградника — житель в рваном хитоне. Всех сплотила угроза. Сборщику налогов и рупора не нужно. Голос, как из медной трубы. За версту слышно. Он знал скифа-пастуха. Он кричал, что скифу Гудому никогда не верил. Тот всегда от налогов в степь уходил, уводя всех своих овец. На кучку обуглившихся костей, оставшихся от скифа, сборщик смотрел без жалости. Кричал со злорадством:

— Что, Гудой, жарко было?.. Это не все, предатель! На том свете, в аду, тебе еще жарче будет.

— Князь! Слово!!! — требовал Добрыня, — Говори слово!!! Побегут ведь!

Побегут…

Вот-вот побегут…

Видели же, достал огонь скифа — и их достанет.

Дружины распадутся, полки перемешаются. Конный люд, корабельщики забудут, кто есть кто. Побегут по скалистым склонам, по степным дорожкам. Уплывут на ладьях. Уже не дружины, уже не полки, — овечьи трусливые скопища.

У ног князя Ростислав. Не расти больше твоей славе, отрок. Лежит, не дыша. Мертвяк мертвяком.

Один Добрыня живой. Готов и спаленным быть греческим огнем, но спины коротышке-Герою не покажет.

Говорит уже твердо, даже без скрежета зубов.

— Повернись, князь, к войску. Скажи свое слово. Говори, пока за тобой еще рать, а не куча баранов.

Слово… Да какое слово, тут дело нужно.

Владимир промерил глазами расстояние между собой и тем черным, зловонным пятном, что осталось от скифа, собаки и овец. Запах серы стоек. Ветерок дул в сторону русского лагеря. Зловонно-черное пятно было как раз на середине расстояния до стен Херсонеса. Владимир посмотрел направо, на правый конец своей рати. Посмотрел налево, на левый конец рати. И правое, и левое крыло руссов концами дуг подступало довольно близко к стенам. Примерно на такое же расстояние, на котором был спаленный скиф. Огнеметательные машины были и на правом, и на левом конце стены. Возле машин — схоларии.

К бою готовы.

Вид угрожающий.

А стрелять не стреляли.

Пошто не стреляете?

Смертно перепуганный, обезножил сотник Чамота справа. Врос в землю — истинно истукан днепровский — сотник Павич слева. После скифа их черед превратиться в кучи золы. Греки на них, ближних, навели стволы своих машин.

Владимир, держа в глазах Игнатия Харона, сделал первый шаг, самый трудный, в сторону херсонесских стен. Страшен огонь, да, похоже, не над всей степью он властен Далеко летит стрела, пущенная из лука, да за край земли не залетает. Далеко летит греческий огонь, да, верно, вся мера его лёту расстояние от стен до скифа.

Князь сделал второй шаг… Ноги двигались тяжело. Не ноги, каменные колонны… Ты — князь? Сам будь сожжен, а рать убереги…

Третий шаг.

Пятый.

Двадцатый…

Не оборачиваясь, слушал — всем существом своим слушал — что за спиной. За спиной все та же тишина… да не та. Кто уже нацелился бежать, подумал повременить. Посмотреть, что с князем будет.

У черных смрадных костей Владимир остановился.

Ну, стреляй, Герой Византии… Я там, где был скиф…

… А стратиг все почему-то не стрелял. Стоит на стене. Гроза грозой. Со схолариями переговаривается, видно, приказы им отдает. Те кивают согласно, готовы приказы выполнить. Стратиг и глашатай, бесстрашные, продвинулись еще к краю стены. Дальше нельзя, рухнут под стены.

— Спалю! Сожгу, князь! Слово, скажи слово своим бандитам. Скажи слово, князь. И уходи с ними.

И этому нужно слово.

Игнатий Харон кричал, а князь стоял, готовый на грудь принять огонь из огнеметательной машины. Ветерок ерошил русые волосы. Щит на земле возле Ростислава, меч там же; только нож в ножне. Плащ на Владимире яркий, красный. Князя все должны видеть издалека. Полы плаща плещутся у ног. Зачем тебе мое слово, стратиг? Зачем слово войску? Спалишь — увидят, сами уйдут.

Но стратиг все грозил, ладони в кулаки сжимал. А огнеметательная машина не изрыгала огня.

Вепрь страха раздирал грудь князя. В голове буря обрывочных образов…

Вот он, Владимир, совсем маленький. Отец, князь Святослав, собирается в поход. На быстрых коней сажает пленных печенегов. Летите к своему хану, передайте, князь Святослав сказал: «Иду на вы!»

Бой будет.

Но бой честный…

Выходи, стратиг, и ты на бой честный…

Еще картинка из детства.

Он, Владимир, уже отрок. Уже ходит с дружиной в походы. В ту пору понятие «честный бой» еще что-то значило. Перед сражением из стана противников выходило по одному воину-доброхоту. Схватывались. Кто кого. Надо было взять кровь врага, не отдав ни капли своей. Такая победа победителю — добрый знак. Побежденному — предупреждение. Иногда на том бой и кончался.

Не раз Владимир видел, как на такой поединок выходил отец. Подросши, сам стал выходить.

Вот две рати, одна против другой, хазары и руссы. Спор серьезный: кому владеть правым берегом Роси, руссам пахать эту землю, как пахали отцы и деды, или хазарам пригнать с голых, уже облысевших пастбищ скот на эти новые, полные травяной свежести.

Из рядов хазарской конницы медленно выезжает хазарин. Железо доспехов на нем черно. Он огромен, в боках — от доспехов — шире коня. Голова под низким шлемом. Подымает копье, требуя боя.