Ксения Шнейдер - Радости и горести (повесть в письмах) Страница 5

«Аэлиту» я прочитала. Читала и плакала: мне и их жалко было и себя. Помнишь, как они расстались, до него её голос доносился? А до меня и голос твой не знаю когда донесётся. Я теперь радио и вовсе не выключаю, всё жду, может, сыграешь. Меня уж и костыли не радуют, так я горюю от всего этого.

Твоя ЛЮСЯ.

Записка от Феликса — Люсе.

Вот, читай, что я получил. Так мне и надо: не дружи с девчонками, в какое дело впутали. И я же нахальным грубияном оказался. Если я ещё не сумасшедший, то сойду с ума окончательно.

От Лены Корецкой — Феликсу Гармошкину. Ленинград, 16 мая.

Феликс Гармошкин!

Вы называете себя культурным человеком, а поступаете, как последний грубиян или сумасшедший. Это недостойное поведение. Сначала я подумала, что тут какая-то ошибка: я вас в глаза не видела и никаких рукавичек не брала и не надевала: я-то ещё не сошла с ума, чтобы летом ходить в рукавичках, а читать чужие письма я вообще не привыкла. Но, вероятно, это не ошибка, а глупая и грубая шутка. Если вы знаете Ирину Алдан, значит, это вы с ней вместе впутали меня в какое-то скверное дело. Вчера она оскорбила меня, а потом подослала какого-то письмоносца с идиотскими обвинениями и угрозами. Передать Ирине можете сами всё, что вам угодно, а от меня прошу добавить, что на этот раз я этого не прощу.

Елена КОРЕЦКАЯ.

От Лены Корецкой — Екатерине Филипповне Алдан. 5 июня.

Дорогая Екатерина Филипповна!

Перед отъездом Вы просили меня написать Вам непременно, если у нас что-нибудь будет неладно. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, ничего особенно страшного пока не случилось, но может случиться. Вы должны узнать: по-моему, Ира попала в дурную компанию.

Началось это так: около месяца тому назад я получила письмо от какого-то почтальона по фамилии Гармошкин. Даже нет, началось раньше. Ира пропустила ансамбль скрипачей. Я, как председатель отряда, сделала ей замечание. Ведь она срывает дисциплину, а мы соревнуемся с шестым «А». Ира стала разводить свои теории, что для неё это пустая трата времени, что у неё и так чистая интонация, что она сумеет с большей пользой провести эти часы.

Я тогда ещё ничего не подозревала, думала, что это обычная Иринина недисциплинированность. Разговор не помог. Ира пропустила ещё и ещё. Тогда я сделала ей серьёзное предупреждение. Не помогло. Пришлось посоветоваться с ребятами, с вожатой. Поговорили с педагогами и постановили — снять Иру с выступления по радио в майские дни. Мы решили, что для неё это самое чувствительное наказание. Вызвали Иру в совет отряда и сообщили ей.

Вы знаете, Екатерина Филипповна, я даже не думала, что из этого получится такая трагедия: ведь Ира не очень любила радио — там нет аплодисментов. По-моему, она сначала просто не поверила. Приняла гордый вид и спросила: «Меня?» Ребят это «меня» взорвало. Миша Барышев так прямо и сказал: «Не воображай, что если ты первая по специальности, то можешь срывать дисциплину. Тебя, говорит, сняли с концерта за то, что ты плохой член коллектива!» Ира как-то растерялась и совсем уж другим тоном переспросила: «Меня сняли с выступления?» И побледнела так, что все заметили.

После этого она ходила такая мрачная, что на себя была не похожа, и не один день, а всё время, целые дни. А второго мая после выступления я пришла домой — Иры нет. Я не знаю, где она была. Вернулась поздно. И так всё шло день за днём. Наконец я решила с ней поговорить по-хорошему: ведь надо было готовиться к экзаменам, а она совсем ничего не делала. Если и возьмёт скрипку, играет не то, что нужно. Вот я пришла с самыми хорошими намерениями, а она устроила мне настоящий скандал. Вы знаете, что она мне заявила? Что я свожу личные счёты, что из меня никогда не выйдет настоящая артистка, что я сухарь и метроном.

Разве я могла стерпеть? Тут началось такое, что стыдно рассказывать. И вот на другой день я получаю письмо от этого письмоносца. Читаю и ровно ничего не могу понять. Какие рукавички? Какой Гармошкин? Я это письмо посылаю Вам. Вы сами увидите, какая чепуха. Хотела спросить Иру, тем более, что тут о ней говорится. Но Ира и слушать не стала, хлопнула дверью и закрылась на ключ. Ну, что мне было делать? Я думала, думала и приняла решение: написать по указанному адресу ответ, что чужого письма не читала, рукавичек в глаза не видела и чтобы меня оставили в покое. Послала письмо и всё равно не могу успокоиться. Надо показать Ире письмо или нет? Нужно сказать про всё Михаилу Савельевичу или нет? Решила так: сказать ему нужно, он же отец и должен знать. Но сначала всё-таки покажу письмо Ире, и пусть объяснит всё.

Вхожу и вижу: Ира сидит и что-то подчёркивает в книге. Увидела меня и живо — книгу под стол. Очень мне это странно показалось, но я виду не подала, что заметила. Кладу перед ней письмо Гармошкина и спрашиваю: «Что всё это значит? Что это за тип? Какие у тебя с ним дела?» Она ничего. Пробежала глазами письмо и даже фыркнула, ей смешно. Подаёт мне письмо обратно и заявляет: «Это же тебе письмо, а не мне, откуда же я знаю, с кем ты переписываешься?» Видали такое нахальство! Я не выдержала и закричала: «Ира! Что с тобой? Пойми: тебя могут втянуть в какую-нибудь шайку! Я тебя спасти хочу!» Она вскочила и заорала: «Иди, доложи на совете дружины!» И убежала в ванную.

Я пошла к Михаилу Савельевичу, но его не было дома. Я стала ждать. Слышу, Ира идёт в переднюю, потом хлопнула дверь — она куда-то вышла. Я побежала к окну и вижу — по тротуару идёт Ира с каким-то пакетом. Неужели, думаю, она отправилась к этому письмоносцу? А Михаила Савельевича всё нет и нет. Вы представляете себе моё состояние? Но Ира скоро вернулась, заперлась у себя.

Наконец вернулся Михаил Савельевич. Я показала ему письмо и сказала то же, что Вам: писем чужих не читала, рукавичек не надевала, Гармошкина никакого не знаю. Меня удивило, что Михаил Савельевич не очень рассердился. Он сказал: «Видали вы таких письмоносцев, которые живут в отелях, ежедневно увеселяются, назначают свидания, да ещё грозят порядочным людям!» Позвал Иру и очень спокойно просил объяснить, в чём дело. Но Ира, как только увидела, что и я тут, сразу начала кричать, что это я виновата, что я говорю гадости про её друзей и что они лучше нас всех. Михаил Савельевич крикнул: «Прекрати истерику!» Ира сразу притихла, только начала плакать и сказала, что она переписывается с одной девочкой после выступления по радио. А что почтальон этот — мальчик, пионер, гитарист, ещё кто-то, что он привёз ей подарок. А дальше уже ничего нельзя было понять, так она плакала. Что-то про друзей и про то, что теперь всё-всё испортили.

Михаил Савельевич сказал: «Вот вам и результат выступлений: талант, триумф, поклонники, подношения…» Он потребовал, чтобы Ира показала ему письма и подарки, а Ира сказала, что у неё уже ничего нет и никогда больше не будет. И ушла. На этом всё и кончилось. Михаил Савельевич сказал, чтобы я пока оставила Иру в покое. И сама не очень-то волнуйся, сказал. А я не могу не волноваться. По-моему, он зря поверил Ире. Ведь вот ещё пришло письмо из Марьина. Я посылаю его Вам в отдельном конверте.

Экзамены она сдала хорошо, ни одной тройки. Сейчас готовится к экзамену по специальности. Играет по 6–7 часов в день. Но со мной не говорит. Живём, как два врага. И почему так получилось? Ведь сначала мы дружили, а потом всё шло хуже и хуже. Наверное, мы по-разному понимаем дружбу. Я считаю, что друг должен быть требовательным и указывать недостатки. А Ира ищет таких, которые бы ей всё прощали.

У нас сейчас дома так скучно, что просто не выдержать. Екатерина Филипповна, я думаю, пока мама и папа не вернулись, мне лучше от вас переехать в интернат. Так больше продолжаться не может. Например, если я в её дежурство вымою посуду, так она в моё непременно тоже сразу бежит мыть. Назло. Так у нас и идёт теперь: я мою в её дежурство, а она в моё. А когда она со мной не разговаривает, нарочно громко говорит Шерхану то, что надо мне знать.

Дорогая Екатерина Филипповна, если можете, приезжайте скорее, я очень тревожусь за Иру.

Уважающая Вас Елена КОРЕЦКАЯ

От Ирины Алдан — Люсе Климовой (зашифрованное).

Прощай, Люся! Дружба кончена. Я наврала Феликсу, сказала — Иры нет дома. А это была я. Рыжая, зарёванная ведьма была я, Ирина Алдан. Я не хорошая, не особенная, лицо у меня не задумчивое, а злое, и волосы не чёрные, а как песок. Я думала — лицо, пусть, ничего не поделаешь, а сама исправлюсь. И не успела — Феликс приехал. Я ссорилась с Леной, кричала, гнала из комнаты, толкала, и она меня тоже толкнула, я упала, и тут позвонили, я думала — папа, побежала, а это был Феликс. Теперь ничем не поправишь. Возвращаю письма и рукавички, я их не заслужила. Ты думала, я другая. Теперь понимаешь, почему я не могла приехать? Пусть я буду совсем одна. Я и Шерхан. Мы оба злые.