Заячьи побасенки - Александр Иванович Папченко Страница 5

– И кто сказал, что в мире не существует панацеи?

И расхохотался. Вот такое тонкое чувство юмора у наших зайцев…

Баллада о трудолюбивом сыне и его бессердечном папаше

Но и чувство юмора отступает перед заячьей страстью к стихосложению. Это ж какие нервы нужно иметь, чтоб не расплакаться, слушая «Балладу о трудолюбивом сыне»?! А чтоб сочинить такое, одними нервами не обойдёшься. Тут нужен личный опыт. Наверное, папашин…

– Вот, послушайте поскорее, пока не забылось! – воскликнет, бывало, заяц по имени Бармалеище и, закатывая свои раскосые очи, начинает нараспев:

Я из лесу вышел, был сильный мороз,

У бедного заиньки носик замёрз,

Он трёт его лапкой, он трёт его ухом…

Но где же папаша? Ни сном и ни духом…

Ах, что за беда, незадача какая,

Какая нелёгкая папу таскает?

Вздохнул тут зайчонка, слезинку роняя:

– Дровосек, слышишь, рубит? А отец помогает.

В лесу раздавался топор дровосека…

И в это мгновенье иссяк мой вопрос!

Гляжу – поднимается медленно в гору,

Папаша, толкающий хвороста воз.

Шествует важно, в спокойствии чинном,

В больших рукавицах, папашка зайчиный.

– В полушубке волчином не страшен мороз,

Позаботься о сыне – не видишь, замёрз?

– Сейчас обогреем любимого сына! –

Ухмыльнулся папашка, топорща усища.

И нету на свете печальней картины,

Чем зайчик, толкающий брёвен возище…

– А? Как вам балладка, Николай Алексеевич? – выждав паузу, вопрошает Бармалеище.

– Бесподобно! – восклицает писатель Николай Алексеевич Некрасов, макая походное перо в походную же чернильницу, непроливайку-валяйкину. – Позвольте, с вашего разрешения, увековечить?

– Будьте так любезны! – бросает Бармалеище великодушно классику и, потупясь: – Стеснительный я, чтоб самому, значит, увековечивать… И имя у меня, честно говоря, фантастическое какое-то… – и вдруг, прислушавшись к себе: – Потом запишете, потом… – и, опуская лапку на плечо классика: – Рождается! – и, отстраняясь и закатывая очи, отставляя ногу фигуристо: – О да! В смысле ода – «Отечества раскосые сыны»!

И тут Николай Алексеевич как схватится за голову и как воскликнет:

– О нет! В смысле нет! Не надо. Ах, умоляю…

И моментально удаляется в лес – дописывать свои знаменитые «Записки охотника»…

Ой-ой-ой! Не знаю, как там у вас, а у нас если возьмёшься писать правду про зайца, то непременно до того изоврёшься, до того… Слушать совестно!

Но дальше одна только правда! Честное слово!

Полёт ежа

Бывало, все спят в лесу: сосны, дятлы, облака… И вдруг, нарушая тишину, ка-а-ак выпрыгнет из-под коряги заяц и давай кричать – про то, как его не любят.

– И это сон?! – разоряется заяц. – А я говорю – не сон! Не сон, а замаскированные кошмары!

Тут заяц валится на пригорок и начинает изливать душу замшелому пню. Прервётся, поймает в траве земляничинку, стрескает и опять изливает:

– Никто не спрашивает, что зайцу снится… Ты, пнище, не поверишь, но ни одна душа. Всем плевать! Всем. А между прочим, одни только собаки перед глазами прыгают. И шевелят мордами.

От такого кошмара сосны поёжились – посыпались с них шишечки… И если вы, не приведи господи, в этот час дрыхнете под сосною, так вам обязательно по голове ударит шишка. И вы всю оставшуюся жизнь, не разобравшись с перепугу в причинах шишкопада, будете рассказывать легковерным о ежах, проносящихся в поднебесье.

– Значит, так. Лежу, – будете рассказывать вы, – гляжу – ежи. В поднебесье. Молодечески расправив колючки. Что за зрелище! Но – остерегайтесь раззявленного рта, граждане. Ведь только у вас от восхищения увиденным отвиснет челюсть, ёж непременно заметит сверкающие ваши зубы и, не мешкая, сложив колючки, камнем обрушится на вашу голову! Ужасно опасные эти ежи. Выкатят свои хищные очи и зыркают из поднебесья, разыскивая в камышах перепуганную добычу, – захлёбываясь от впечатлений, будете рассказывать вы, нечаянно уснувший под сосною…

То есть вам. У ежей знаете какое острое зрение? Не каждый заяц таким может похвастаться. И не падают никогда ежи, сложив живописно колючки, из поднебесья на поблёскивающие в темноте июньской ночи одинокие лысины заблудившихся путников. Враки это и гнусный поклёп! А летают ежи, если хотите, тихохонько-тихохонько… Бывало, плывут в облаках и курлычут жалостно – аж за сердце, стервецы, хватают. Всех, кто попадётся…

– Э-э! – вскинут головы те, кто попался. – Ежи на юг потянулись. Пора и нам готовиться к зиме…

Дороги

Не шаркайте, зайцы, пятками! Не протирайте в траве дырки! А то ведь стоит только зайцу шаркнуть ногой, как целые толпы любопытных сбегаются посмотреть: чего там такого заяц в траве нашёл? И вот от этого шарканья берутся наши дороги. Заяц шаркнет пяткой, а любопытствующие личности вытопчут окрестности.

Иногда в сердцах спросишь, бывало, зайца:

– Ну что же ты, зараза такая, заяц, шаркаешь? Зачем?

– А вот, – отвечает тебе заяц, – шаркается как-то. Звук, что ли, мелодический…

Берёзы

Берёзы… От их снежной коры и в июле веет апрелем. Соберёшься уходить, уже уходишь, но вдруг остановит тебя что-то.

Ты оглянешься – берёзы. Словно сосульки остались с января. Словно их нечаянно весеннее солнышко забыло растопить. И вот они сочатся, тают на июльской жаре и стекают, капля за каплей, в небо. И там, в небе, всё синее-рассинее от этих капель…

Тогда я возвращаюсь в березняк. Беру первого попавшегося зазевавшегося зайца. Прислоняю его к прохладному берёзовому стволу. Прошу так постоять. Отхожу в сторону. Оглядываюсь. Теперь всё – я захочу сюда вернуться.

Последнее…

Описывая отечественную природу, я как-то упустил из виду важнейший метеорологический феномен, о котором часто спрашивают туристы. Дескать, что это за треск раздаётся у нас в лесу в сорокаградусный мороз? И действительно, откуда приезжему человеку знать, что это трещат челюсти зевающих червячков.

А всё как происходит… Очень просто. Обычно червячки и всякие разные гусенички спят в заблаговременно выкуськанных дырочках под корой деревьев, и ни за какие коврижки вам их не вытолкать в январе месяце на мороз. Вытолкать нельзя, но гусеничка сама выползает – посмотреть на погоду. Посмотрит, и от этого бесконечного снега такая тоска в её душе образуется, что гусеничка тут же