Евгения Яхнина - Шарло Бантар Страница 56

— Нам нечего теперь бояться, — прервал её версалец: — инсургенты перебиты, и мы снова у власти. Да, мы снова у власти.

— Ваша власть недолговечна, — ответила Луиза. — Не мертвецы Коммуны, по вашей милости покрывающие сегодня мостовые Парижа, а вы — настоящие гниющие трупы. Народ, расстрелянный вами, жив и будет жить в веках!

— Замолчи! — зарычал офицер. — Или я велю поставить тебя к стенке!

— Мне не страшны ваши угрозы! Я боюсь только, чтобы вы из трусости не лишили меня единственного права, какое остаётся у каждого борца за свободу, — права на кусочек свинца. Я требую своей доли. Если вы оставите меня жить, я не перестану кричать о мести! Я призову моих братьев, сестёр, потомков отомстить версальским убийцам. Убейте меня, если вы не трусы!

Красная Дева Монмартра была страшна в своём великом и святом гневе. Занесённый над нею меч выпал из рук палача. Луизу не расстреляли. Её осудили на вечное заключение.

Убийства совершались повсюду. Каждый офицер, унтер или солдат имел право судить собственной властью. Они расстреливали свои жертвы у баррикад, в траншеях, под мостами, в водосточных канавах, в домах…

Убивали всякого, кто походил на рабочего, по одному только подозрению, ничем не подкреплённому.

И Тьер был доволен. Он радостно восклицал: «С социализмом покончено!»

Он не понимал, что героическая смерть коммунаров пробуждала к борьбе миллионы обездоленных людей. Тьер не знал, что в эти кровавые дни многие из тех, кто до того времени стоял в стороне и не принимал участия в схватке между трудом и капиталом, теперь тайком протягивал руку помощи преследуемым коммунарам.

Версальские победители снова заняли свои особняки, обстановку которых охраняли их скрытые друзья, притаившиеся при Коммуне.

Рабочие кварталы ещё носили следы последних отчаянных боёв. На тротуарах и посреди улиц валялись груды оружия и патронташей; здесь же можно было найти наспех сброшенный кем-то мундир федерата, клочья красной материи — обрывки знамени или депутатского шарфа, продырявленные кепи, снятые с мёртвых ног годильоты.

И всё же чьи-то руки возлагали каждый день букеты свежих цветов на общую братскую могилу на кладбище Пер-Лашез, где были похоронены коммунары, павшие здесь в бою 27 мая.

Жандармы выходили из себя: несмотря на неусыпную слежку, они не могли обнаружить тех, кто украшал могилы цветами.

Жак Дюмениль вместе с большой партией арестованных в сопровождении усиленного конвоя версальских жандармов шёл по улицам Парижа.

Не будь Жак так погружён в свои мысли, он заметил бы дружеские, сочувственные взгляды, которые бросали на него в рабочих кварталах.

Но Жак Дюмениль торопился подвести последний итог своей жизни. Если бы ему пришлось начинать её сначала, он повторил бы свой путь.

Но были и ошибки в его жизни. Да, тяжкие ошибки! Одной из них была беспечность, другой — жалость. На заседаниях ратуши он настаивал на том, что не надо начинать наступление на Версаль; он проповедовал жалость к врагам, говорил о «человечности вообще», забывая, что угнетатели по-своему понимают эти слова; он голосовал за неприкосновенность сокровищ Национального банка.

И вот результаты! Полная сил, цветущая Коммуна — прекрасный островок свободы — задушена, раздавлена, залита кровью. Враг победил, враг безжалостен… Да, тысячу раз был прав Бантар, с которым он так часто и горячо спорил!

— Посмотрите только на этого старикашку, он еле волочит ноги! — услышал Жак Дюмениль надменный женский голос.

В упор на него смотрела в лорнет пожилая, нарядно одетая дама. Вместе с другими такими же нарядными женщинами она стояла на тротуаре, бесцеремонно разглядывая коммунаров.

— Их, наверное, ведут на казнь. Пойдём скорей, мы как раз успеем! Послушаем, как эти канальи будут молить о пощаде.

— Ты не дождёшься этого, не дождёшься! — вскипел Дюмениль.

— Он ещё смеет разговаривать! — громко крикнула дама, дрожа от злости.

Она готова была броситься на старика и уничтожить его, но страх удерживал её. Она ограничилась тем, что швырнула в него лорнетом, но не добросила, и разбитое стекло зазвенело на мостовой.

— Не думай, что можешь безнаказанно издеваться, бездельница! Твой час придёт, и скоро! За нас отомстят скорее, чём ты думаешь! — крикнул молодой федерат, зеркальщик Легар.

Мужественный старик благодарно посмотрел на своих товарищей: сколько их было здесь, молодых, сильных, прекрасных!

— Я мог бы донести тебя, Дюмениль, — ласково сказал Легар, глядя, как Жак с трудом передвигает распухшие ноги, — но эти мерзавцы связали мне руки. Они понимают, что я пустил бы их в ход и первым делом разукрасил бы рожи своих конвоиров.

— Спасибо, друг, я дойду и сам. Уже недалеко, — бодро сказал старик.

В самом деле, страшный путь близился к концу.

Когда они проходили мимо Пантеона,[75] их остановил проезжавший мимо кровавый генерал Сиссе. Он приказал подвести Жака Дюмениля к широким ступеням здания.

— Становись на колени! — приказал Сиссе.

Жак выпрямился и молча смотрел на палача. Презрение и независимость выражал его ясный взгляд.

— Ты будешь расстрелян на этих ступенях, вот здесь. Становись на колени! Даю тебе возможность перед смертью просить прощения у общества.

— Я ненавижу это общество и никогда не стану перед ним на колени! — последовал гордый ответ.

— Ты будешь расстрелян не иначе, как на коленях!

Ничего не отвечая генералу, Дюмениль распрямил грудь и обратился к солдатам:

— Стреляйте!

Генерал продолжал издеваться:

— Ты бы смирился хоть перед смертью…

— Я умру, как и жил! — с достоинством ответил Дюмениль.

— Становись на колени!

— На колени я не стану!

— На колени! — ещё раз крикнул генерал.

Молчание было ему ответом.

По команде Сиссе, два солдата навалились на Дюмениля и насильно пригнули его к каменным ступеням.

Боясь, как бы солдаты не дрогнули перед мужеством старца, генерал вынул из кобуры револьвер и приставил его к груди пленного революционера.

Раздался выстрел.

— Да здравствует Интернационал трудящихся! — крикнул Дюмениль, падая замертво.

Какой-то прохожий остановился, взглянул на распростёртого на земле Жака Дюмениля и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Побеждённые так не умирают!..

Глава тридцатая

«Меня прислал господин Маркс»

Через семь дней кафе мадам Дидье «Весёлый сверчок» было ярко иллюминовано.

Но, хотя кафе и переливалось цветными огнями, мадам Дидье всё казалось мало: ей хотелось ещё и ещё раз доказать свою преданность версальскому правительству. Приглашены были даже музыканты.

Молва о раненых федератах, скрывавшихся якобы в её кафе, прекратилась так же внезапно, как и возникла, и мадам Дидье могла считать себя в полной безопасности. Но, по свойственной ей болтливости и неугомонности, она всё ещё продолжала доказывать неизвестно кому, что она, бедная вдова, — самая благонадёжная особа в квартале.

Всюду, где только было возможно, она развесила бумажные трёхцветные флажки, на видном месте водворила огромный портрет Тьера. Рисовальщик старался изобразить палача Коммуны бравым и мужественным, и от этого ненавистный Карлик выглядел ещё более отталкивающим.

На безукоризненно белый накрахмаленный фартук — эмблему хозяйственности и процветания своего кафе — мадам Дидье нацепила огромную трёхцветную розетку.

И всё-таки ей думалось, что можно сделать что-то ещё, о чём она не догадалась, а другие, может быть, уже сделали.

В этот июньский тёплый вечер, когда в залитом кровью Париже благоухание распустившихся деревьев безуспешно боролось со страшным запахом тления, Кри-Кри казался особенно подавленным и угрюмым.

Весёлый и жизнерадостный по натуре, он сегодня, как назло, не мог справиться с собой. Массовые убийства последних дней, всё, что приходилось видеть и сносить молча, ещё ярче вызывало в его памяти недолгие счастливые дни Коммуны, когда каждый человек чувствовал себя свободным гражданином.

Беспокойство за судьбу дяди Жозефа не покидало мальчика ни на минуту.

Ловкий и умелый Кри-Кри сегодня разбил уже два стакана.

— Не узнаю тебя, Кри-Кри! — сердито ворчала мадам Дидье. — Ты ходишь, как осенняя муха, вот-вот свалишься. Не слушаешь, что я, говорю, бьёшь посуду. Придётся записывать убытки на твой счёт. Пожалуй, это поможет.

— Записывайте, если вам угодно! — дерзко отозвался Кри-Кри.

Мадам Дидье хотела достойным образом ответить на непочтительную выходку мальчика, но робкий стук в дверь отвлёк её внимание.

— Кто там ещё не вовремя?! — в сердцах сказала она. — Кого это принесло?.. Ступай, Кри-Кри, открой.

Кри-Кри неохотно поплёлся к дверям. С тем большей радостью он увидел Мари.