Леонид Жариков - Судьба Илюши Барабанова Страница 59

— Ну и выдумщики эти комсомольцы, бесстыдники! — ворчали обыватели.

Но песня, казалось, звучала еще громче:

А Никола святойС золотой головойСмотрит с неба на нас,Улыбается.Вот так штука, ха-ха-ха,Улыбается!

— Бога побойтесь, ироды!

— Ну и молодежь пошла…

Он бы тоже не прочьПровести с нами ночь,Да на старости летНе решается.Вот так штука, ха-ха-ха,Не решается!

В раскрытых воротах с опозданием появился святой Георгий Победоносец, восседавший на вертлявом копе. Эту строптивую конягу изображали двое парней, накрывшихся одеялом. Один представлял собой переднюю часть лошади и держал в руке картонную морду коня, второй был задней половиной и вертел рогожным хвостом. Георгий, в медной пожарной каске, с пикой, сидел верхом на этих двоих, подгонял их, а «рысак» брыкался, припадал на задние ноги и грозил развалиться, потому что передний паренек с трудом удерживал на своей шее «святого». Зато второй усердно дрыгал ногами и потешал публику.

— Открывай митинг!

Представитель губкомола поднялся на телегу и открыл митинг словами:

— Комсомольскую пасху объявляю открытой. Сегодня мы выходим на улицу, чтобы сказать: нам не страшен поповский ад и не нужен небесный рай! Слушай мою команду: в наступление на бога, шагом марш!

Грянули медные литавры. Под крики «ура» взметнулись шапки, замелькали девичьи платки.

Шествие двинулось к центру города. Красное полотнище, прибитое к двум шестам, колыхалось и плыло над головами. А на нем крупными буквами были написаны волнующие слова:

«Бог казался нам великим потому, что мы стояли перед ним на коленях!»

Под звуки музыки развеселая богохульная процессия двигалась к центру города.

Старушки и мещане при виде живого Иисуса, обутого в валенки, плевались, осеняли себя крестами и уходили прочь.

Зато молодежь отовсюду спешила присоединиться к необычайному шествию. Шли из Подзавалья, со станции, от Хлюстинской больницы, даже из Ромоданова, что находилось за Окой. Комсомольская колонна обрастала людьми. В передних рядах пели: «Смело, товарищи, в ногу…», другие — «У попа была собака, он ее любил…»

К Московским воротам из центра плыла навстречу река огней. Это шла колонна губкомола на соединение с комсомольцами железнодорожных мастерских. Оба потока соединились, и комсомольский карнавал повернул к церкви Иоанна Предтечи.

На площади и без того было много народу, а когда подошли ряженые, все прилегающие улицы запрудила гуляющая молодежь, горластые ребятишки и кое-кто из верующих, кому не удалось протиснуться в храм, где шло богослужение.

Комсомольский праздник открылся пуском самодельных ракет. Под ликующие возгласы мальчишек и веселый визг испуганных девушек огненная ракета с шипением и треском взлетела в черное небо, осветив колокольню, и плавно опустилась на головы людей.

— Лови в шапку!

— Ой, на меня падает!

— Спалите, окаянные!..

Не успела погаснуть первая ракета, как взлетела новая, встреченная еще более восторженными криками:

— В господа бога стреляют!

— В небесную канцелярию…

Комсомольское «богослужение» должен был начать Митя Азаров. Стоя на колымаге и немилосердно дымя кадилом, Митя приступил к молитве, слова которой сочинил сам. Он осенил себя широким крестом и провозгласил гнусаво и торжественно:

— Слава овсу, и сену, и свиному уху-у!

Как условились заранее, хор ряженых дружно подхватил:

— Аллилуйя-а!..

— Господу богу помолимся-а! — продолжал Митя, размахивая кадилом.

— Организуй, господи!.. — поддержал хор.

Митя забормотал, подражая поповской манере:

— Помяни, господи, во царствии твоем ГубККА, РККа, сельсоветы и деревенских исполнителей во еже избавитися им от страха и гнева перед начальством, господу помолимся-а!..

— И президиуму твоему-у!.. — взревели басовыми голосами помощники Мити.

А сам он, глядя в раскрытое Евангелие, тянул нараспев:

— Ангела красна, агитационна, верного хранителя и ответ руководителя душ и телес наших у господа просим!

— Командируй, господи-и!.. — вторил хор.

В толпе еще не все догадались, что идет не настоящая, а комическая служба. Кто стоял далеко, с серьезными лицами вслушивались в бормотание странного священника, который то читал по Евангелию, то вынимал из-под полы бутылку и потягивал из горлышка.

А Митя продолжал:

— Еще помолимся о содействии всемогущего Профинтерна, газотворящего Доброхима и славного предтечи мировой коммуны — Коминтерна иже во святых наших Маркса и Энгельса и всех большевиков. Сотворих молитву и покрый нас крылу знамени укома, отгони буржуазию и спаси души наша-а!

— Аминь! — заключил хор.

Группа комсомольцев грянула в «колокола». Басовитые голоса выкрикивали слово «блин». Баритоны — «полблина». Тенора скороговоркой повторяли: «Четверть блина, четверть блина». И лишь чей-то одинокий писклявый голос протяжно выводил: «Осьмая блина!..» Пока он тянул, другие вторили ему — «полблина», «четверть блина», «блин».

В толпе раздался смех. Задние напирали, чтобы лучше видеть.

А тем временем на площади началось главное представление. Из «мусорного ящика истории» черт стал выгонять кочергой «святых». Ксендз зацепился полой мантии за край ящика и повис. Его отцепил мулла. Потом все дружно подняли и перевернули ящик вверх дном, превратив его в плащаницу. Иисус Христос, для которого и была приготовлена «усыпальница», улегся на ящике и молитвенно сложил руки на груди. Все «святые» обступили его и стали плакать над «усопшим». Иисус лежал неподвижно. Лишь время от времени он поднимал ногу и почесывал ею другую. Над площадью стоял хохот.

Но вот Христос воскрес. Он поднялся, зевнул и стал напяливать валенки. Поп, раввин, мулла, Будда, капиталист, черт и кулак обнимали Иисуса и целовались.

Волнами перекатывался на площади смех. Ребятишки кричали:

— Гляньте, поп с чертом целуются!

— Он ему сажей морду вымазал!..

Наконец представление кончилось, снова построились в ряды, и процессия двинулась дальше по Театральной улице, через Каменный мост к Троицкому собору.

Собор стоял в городском саду. Его величавая трехъярусная колокольня с высоким острым шпилем, увенчанная крестом, в хорошую погоду была видна за тридцать верст.

В Троицком соборе до революции молилась избранная публика — купцы, высокопоставленные чиновники и градоначальство. Теперь сюда приходили «бывшие люди» — те, кого обошла кара революционного возмездия.

Антипасхальная процессия остановилась на площади у Присутственных мест. Отсюда до собора было рукой подать, и при первых звуках музыки молодежь отхлынула от церкви. Собралось столько пароду, что и глазом не окинуть.

Комсомольцы радовались: агитация против религии удавалась.

Под веселый смех толпы на площади шла распродажа «святых» реликвий.

— Продается дыхание святого Варсонофия, любителя самогону и черного кофия! — выкрикивал комсомолец, наряженный буржуем.

— Купите четыре слезки ченстоховской матки боски, — размахивал пузырьком ксендз.

— А вот шнурок от шляпы римского папы!..

Не все в толпе смеялись, глядя на комическое представление. Одни, возмущенные неслыханным богохульством, покачивали головами, другие спешили уйти от греховного зрелища. Были и такие, кто смотрел на комсомольцев с ненавистью.

Скрываясь за спинами людей, Олег Каретников шептал Полю:

— Это чудовищно! Однако надо же что-то делать, как-то ответить на это хулиганство.

Приближалась полночь, зазвенели колокола. Вокруг церквей двинулись крестные ходы с хоругвями, иконами, с пением молитв и зажженными свечами. Все сорок колоколен в городе подняли такой победно-торжествующий трезвон, что на время он заглушил голоса комсомольцев.

Враги точно этого ждали, они запели пасхальный гимн:

Христос воскресе из мертвых,Смертию смерть поправ…

Вначале слышались одинокие голоса, постепенно к ним присоединились другие, и пасхальная молитва зазвучала почти угрожающе:

И сущим во гробех живот даровав…

Комсомольцы на мгновение растерялись, но потом кто-то запел:

Вихри враждебные веют над нами,Темные силы нас злобно гнетут.

Сотни голосов подхватили:

В бой роковой мы вступили с врагами,Нас еще судьбы безвестные ждут…

Песня революции царила над бушевавшей площадью. Перед ее грозными словами, полными призыва к борьбе и свободе, пасхальный гимн сбился, потеряв свою ложную торжественность, и замолк.