Лидия Чарская - Щелчок Страница 6

— Пустите меня в табор! В табор хочу! — бурчал он себе под нос и беспокойно заметался в кровати.

— Ну, уж это дудки, мальчуган! — тем же веселым и беспечным тоном отозвался студент. — Пока не поправишься, оставайся с нами, а потом иди себе с Богом.

— Нет! Сейчас пустите! — угрюмо бросил больной.

— Ну уж, братец ты мой, этого никак нельзя! Не полагается! Два шага тебе не сделать, сейчас редьку закопаешь носом. Верно тебе говорю. Отлежись, поправься, а потом и ступай, — добродушно говорил студент.

— Убегу, коли не пустишь! — злобно сверкнул на него еще ярче разгоревшимися глазами Орля.

— Ну, брат, для побега сила нужна.

— Не дразните его, Мик-Мик! Он сам видит, что сейчас ему не встать с постели, — мягко остановила девочка молодого человека. — Не правда ли, мальчик, у тебя мало еще силы? Ты еще слаб… А скажи мне, кстати, как зовут тебя, милый?

Но вместо ответа Орля только мотнул головою.

— Убирайся! Отстань! Чего пристала! — буркнул он, с ненавистью глядя в кроткое, склонившееся к нему, лицо.

— Вот так штука! — засмеялся Мик-Мик. — Его от смерти спасли, отходили, а он бранится. Ну и малец! Мое почтение!

— Он еще болен, оставим его в покое! — произнесла сконфуженная Ляля и, поправив подушки больного, тихо посоветовала Орле уснуть.

Как-то раз, проснувшись утром, Орля был приятно поражен. Голова у него не болела вовсе, обычная за последнее время слабость исчезла совсем. Что-то бодрое вливалось ему волною в душу.

Вчера еще хромая Ляля, принося ему обед, нашла его свежее и бодрее обыкновенного и разрешила ему встать сегодня.

Но и помимо этого разрешения он бы встал и так, без спросу.

Ясное летнее солнышко заглядывало в комнату. Деревья шептали зелеными ветками там, за окном. Небо голубело вдали, сливаясь с горизонтом за золотыми полями. В соседней сельской церкви благовестили к обедне.

В одну минуту Орля вскочил с постели и, пошатываясь от слабости, оглянулся вокруг.

— Ба! Что это такое лежит на стуле?

Два прыжка на ослабевших ногах, и мальчик уже держал в руках красную кумачовую рубашку, плисовые шаровары и высокие сапоги.

— Никак для меня это! — произнес он, ухмыльнувшись, и стал торопливо одеваться в новешенький, с иголочки, костюм.

Три-четыре минуты — и Орля был неузнаваем. Чуть покачиваясь на подгибающихся ногах, он подошел к зеркалу, стоявшему в углу комнаты, заглянул в него и ахнул: в одетом по-барски, худом, высоком мальчугане, с наголо остриженной, иссиня-черной головой, с огромными, вследствие худобы, глазами, трудно было узнать прежнего Орлю, лихого и вороватого таборного цыганенка.

Он с восхищением разглядывал свою изменившуюся фигуру, поворачиваясь то вправо, то влево, строя себе в стекле уморительные рожицы.

— Вот бы в табор улепетнуть в таком виде! И то бы улепетнуть!.. Шапки только нет, вот жалость. А уж одежа такая, какой не сыщешь у самого дяди Иванки, — решил он и даже прищелкнул от удовольствия языком.

Глаза его метнулись на дверь. Он сделал, осторожно крадучись, шаг, другой, третий. Еще шаг, и в руках его ручка запора. Раз…

Вот радость! Дверь не заперта!..

Весь трепещущий, похолодевший от волнения, Орля перешагнул порог и очутился в коридоре. Едва касаясь ногами пола, он заскользил по направлению следующей двери, белевшей на противоположном конце длинного перехода.

Мертвая тишина царила в доме, точно он был необитаем в «этот утренний час.

„В табор! В табор! — металась мысль в разгоряченной голове мальчика. — Лишь бы убежать отсюда незамеченным, а там найду дорогу, догоню своих, дяде Иванке все расскажу про Яшку, пускай его судит… А Гальку вернет… велит отыскать и вернуть, ежели прогнал ее, бедняжку… Только бы не оплошать сейчас, только бы не заметил кто…“

С сильно бьющимся сердцем мальчик приоткрыл дверь и заглянул в щель.

Большая нарядная пустая комната. Ни души. Значит, можно войти в нее.

И Орля перешагнул порог гостиной. Отсюда оп прокрался наудачу в светлую, залитую солнцем столовую. Потом на террасу. Еще несколько быстрых шагов, и он в саду.

Здесь мальчик приостановился, удивленно озираясь во все стороны.

Что это? Тот самый сад, через который он пробирался к конюшням за конем в ту злополучную ночь! Он у тех же господ, у которых свел со двора коня-красавца! Ну, стало быть, плохо дело… Вылечили они его с тем, чтобы судить, в тюрьму бросить за воровство. А может статься, и похуже что ожидает его — Орлю… Нет! Скорее, скорее, пока не хватились, утекать отсюда…

Собрав все свои силы, мальчик вздохнул всею грудью и с места стрелою пустился бежать.

Вот и знакомый плетень, за ним дорога. Слабыми руками Орля опирается о него, ослабевшими за время болезни ногами лезет через перекладины. Голова кружится с непривычки, в глазах туман, сердце бьется сильно и неровно в груди.

Прыжок, и он на дороге.

Теперь скорее, скорее к лесу. „Ну, Орля, держись!“ — подбадривая себя, говорит мальчик и пускается бегом по пыльной мягкой дороге.

Глава XI

Ты это куда, паренек, собрался? Тяжелая рука опустилась на плечо Орли, и, словно из-под земли, перед ним вырастает фигура щеголеватого лакея Франца.

Франц и гувернер, monsieur Диро, идут с мокрыми полотенцами от пруда, где только что выкупались оба.

Они еще издали заметили бегущую фигурку и пошли наперерез беглецу.

У monsieur Диро на лице испуг и изумление. Рука Франца изо всей силы сжимает Орлино плечо.

— Господа в церковь изволили пойти, а ты лататы тем временем задал! — громко произносит Франц. — Куда похвально! Нечего сказать! Так-то благодетелям своим отплачиваешь! Марш домой! А чтоб больше не думал убегать, я тебя на ключ закрою пока что.

И Франц, схватив за руку Орлю, потащил его к дому.

Monsieur Диро, мягкий и добродушный, по своему обыкновению, шел за ними, приговаривая на ломаном русском языке:

— О-о! Каков мальчуган!.. Удраля среди беленьков денька… Сапирайти его, Франц, потуже до генералынин приход от церквей.

Но Францу все советы были излишни. Он и сам знал, что ему надо делать.

Притащив упиравшегося Орлю в дом, он втолкнул его в первую попавшуюся комнату и, плотно притворив дверь, закрыл ее на ключ.

— Сиди и жди своей участи, разбойник. Ишь, что выдумал — из дому убегать! Постой, будет еще тебе на орехи!

Орля слышал, как щелкнул замок. Слышал удалявшиеся шаги и воркотню Франца. Маленькое сердце цыганенка зашлось волною нового бешенства.

„Это что ж такое? Заперли, как птицу в клетке… Грозят… не пускают на свободу… Да я за это весь дои разнесу!“ — думает про себя Орля.

Страшный прилив злобы охватил душу мальчика. Как дикий зверек, заметался он по комнате, воя по-звериному, топая ногами, изо всей силы ударяя кулаками в неподдающуюся его ослабевшим за болезнь силенкам дверь…

Потом, злобный, негодующий, с пеной у рта, со сверкающими бешенством глазами, он остановился посреди комнаты, выискивая взором, что бы ему сокрушить, сломать.

Комната, в которой он очутился, была длинная, полутемная, с несколькими шкафами, стоящими по стенам.

Вне себя Орля подскочил к ближайшему из них и широко распахнул его дверцу.

Торжествующий крик вырвался из его груди: в шкафу висели платья, и нарядные, и повседневные, из суконных, шерстяных, шелковых, тюлевых и кружевных тканей.

С минуту мальчик стоял, как бы оцепенев на месте… Какое богатство!.. И вдруг, испустив новый дикий, пронзительный крик, полный торжества и злобы, он бросился вперед и проворными руками стал срывать с вешалок все висевшие на них костюмы… Новый крик… И затрещали дверцы другого шкафа…

Теперь все содержимое в обоих было выкинуто проворными руками Орли на середину комнаты. Еще шкаф, и еще…

Не прошло и десяти минут, как они все были опорожнены до нитки, а посреди комнаты высилась теперь целая груда пестрого, светлого и темного платья.

— Ага! Так-то вы со мною! Ну, так постойте же! — прохрипел Орля, ринулся на верх» груды костюмов и стал рвать их руками и зубами с ожесточением, как взбесившийся волчонок.

Треск шелка и сукна, режущий звук разрываемых па клочья лепт и кружев, глухой свист разлезающегося по швам барежа в продолжение доброго получаса наполняли тишину комнаты.

Где не могли совладать с прочной материей руки Орли, помогали зубы, причем мальчик катался по полу, выл и скрежетал зубами в неистовстве, как настоящий дикарь.

Наконец он устал от своей разрушительной работы. Вокруг него теперь валялись всюду, густо устилая пол, куски материй, клочья и лохмотья растерзанных платьев, накидок, жакетов — словом, всего того, что, аккуратно развешанное, хранилось до этой минуты в гардеробных шкафах.

При виде произведенного им полного разрушения Орля вздохнул облегченно, повернулся к двери, погрозил по направлению ее кулаком и, злобно усмехнувшись, проговорил, сверкая глазами: