Марина Москвина - Загогулина Страница 6

Он имел в виду Валерку Лопатова, чтобы тот музыку сделал потише. А если говорить вообще, то мне как раз это «безобразие» очень нравится.

Мне нравится, что нигде — во всей огромной и бесконечной Вселенной — нет больше ни одного Лени Бандурина!

Да взять, к примеру, моего папу — читателя такого количества газет, что в прошлой четверти макулатуры наш класс сдал больше всех!

Но если мне кто-нибудь скажет: «Есть много людей, как твой папа — серьезных, солидных и очень рассудительных», — значит, этот кто-то и слыхом не слыхивал, что папа однажды купил себе аккордеон!

Красно-перламутровый, немецкой фирмы «Herold», он пах чемоданом, а над кнопками регистров сверкали три вроде как бриллианта!

По «Самоучителю» на этом невозможной красоты аккордеоне папа разучил единственную песню и громко распевал ее с утра пораньше:

Солнце светит, лучи, словно ласка!Каска медная тонет в луче-е-е-е…Ах, вот в этой сверкающей каскеХодит милый мой на каланче!

— Хо-хо! — кричала из кухни бабушка.

— Он пожарник толковый и ярый! — подхватывали мама и баба Маруся из Киева. — Он ударник такой деловой! Он готов погасить все пожары! Но не хочет гасить только мой!

Правда, потом он его забросил. Сунул на антресоли и забыл. Но тогда-то ведь — пел!..

И — я думаю — разве во Вселенной найдется что-нибудь похожее на Нункин Схоторашен?! Даже нет — на всю Армению!

Я там, жалко, не была. Моя Армения — это Нунка.

И картина в комнате дяди Ованеса — с изображением горы Арарат.

И горячие пироги с травой женьгялхатс, которые тетя Сирануш печет всегда в конце апреля.

И вот этот стих древнего армянского поэта. Я читаю его — громогласно, — когда мне кажется, что никто не слышит:

Очнитесь, распахните взор,Закрытый сонной пеленой!Движенье вечное светилВ ночи узрите над собой!И если вечная любовьЛюбовью нас дарит своей,То пусть тогда моя душаСоединится утром с ней!И если радость и любовьМне суждены у врат любви,Пусть утром удостоюсь яЛюбви и всех наград любви!И если душу должно мнеОтдать любви — я рад любви!И муки претерпеть готовЯ за бессмертный взгляд любви!..

Я шла из булочной, а впереди прямо к моему дому шагал солдат.

На спине — вещмешок со скрученной рулетом шинелью. А посередке, над карманом рюкзака, большими печатными буквами синей ручкой было написано: «Н. Ш. Паремузян».

Глава 13

ЗАЛЕТНЫЙ СХОТОРАШЕНЕЦ

Везет же мне. Например, сегодня взял и ни с того ни с сего пришел Лев.

Я думала — он все. Больше не придет!

— Шишкина, — говорит Лев. — Не знаешь, где Нунэ?

А я ему так обрадовалась и говорю:

— Знаю! Поехали — покажу?!

— Поехали, — говорит Лев.

Вот мне нравится разглядывать — кто что несет!

На Пушкинской площади мимо Пушкина несколько человек пронесли одинаковые абажуры.

У остальных, будто икра какой-то огромной рыбы — апельсины в авоськах!

А мы со Львом по очереди держим Арарата.

— Надо открыть ему лицо, — говорит Лев. — Может, он эту поездку запомнит на всю жизнь.

Я соглашаюсь! Со всем — что бы он там ни говорил!..

Это ж ведь Лев Цуцульковский! Невероятно, какой сегодня счастливый день.

Из подвальных окошек гостиницы «Центральная» тянет печеными булками. Согнувшись, я и Лев суем туда головы. Нашим глазам предстает ужасное зрелище: гигантский бак, белое тесто и желтая, неправдоподобной длины рука месит его здоровой палкой: «БРРЫМ! БРРЫМ! БРРЫМ! БРРЫМ!»

— Фу! Какая рука, — говорит Лев.

— Рука есть, а человека нет, — обнаруживаю я, просовываясь все дальше и дальше. — Это механизм!

— Дай посмотреть Арарату! — велит Лев.

— Дети! Куда вы суете ребенка? — раздается над ухом чей-то голос.

Возле нас со Львом стоит низенькая тетя в плаще, с кудрями и в голубых тапочках.

— Товарищи! — кричит она прохожим. — Стоят дети и суют черт-те куда ребенка!

— Выбирайте выражения, — с достоинством говорит Лев.

— А вы не суйте, — строго сказала женщина.

— А мы и не суем, — говорит Лев. — Мы показываем!

— Что? — не унимается тетя.

— Как булочки пекут, — вежливо отвечает Лев.

— Ну, это показывайте, — довольно-таки дружелюбно разрешила тетя. И пошла наконец своей дорогой.

А мы — своей, к памятнику Юрию Долгорукому.

Здесь Лев с Араратом чуть-чуть обождут.

Я направляюсь к кафе «Птица».

— Куда? — дверь загораживает швейцар.

— На свадьбу! — говорю я.

— ТАШИ-ТУШИ!!! — кричит кларнетист, похожий на гвардейца кардинала, и прижимает к губам кларнет.

— КЕЦЕ ПЕСА! — стучит барабанщик в армянский барабан — дехол.

Третий музыкант играет на аккордеоне. У него кривой нос и прямой пробор, белый, как след самолета.

Пляшут родственники из Дзорагюха!.. Из Схоторашена!.. Из Еревана!

— АЙ-ВАЙ! — пошел танцевать!

В одной руке — кинжал с лентами, конфетами и яблоками на острие!

В другой — настоящий живой петух! Желто-оранжевый — с синим и зеленым! Грудь в пуху, зато сзади — совсем свободный от перьев!..

— Каков петух! — кричат. — Залетный! Схоторашенец!!!

— На кухню! В суп его!.. — кричат.

А Нельсон-то, Нельсон! Стриженый! Ничего общего с английским адмиралом! Точно подметила тетя Сирануш — уши у Паремузянов действительно оттопыренные.

Ну и что?! Кто там думает об ушах?!

— За двух цветов! — провозглашает замечательный толстый человек. Сам — мешковатый! Нос — шишковатый!.. — Чтобы до конца своих дней, — говорит он, — гордо стояли! Словно большой и маленький Масис[1]. За их родителей!.. Цитик! Друг! За тебя!

— Спасибо, Роланд, — важно поблагодарил со своего места дядя Ованес.

— Что такое «цитик»? — спрашиваю я у Нунки.

Она сидит ко мне спиной, жует кинзу и колбасу в лаваш завертывает.

— «Птенчик»! — отвечает Нунэ. — Так звали папу в детстве… Ты откуда?? — ахает Нунка.

Так же ахают, увидев меня, мои родители, тетя Сирануш, но главное — Мариам. Уж кто перепугался, так перепугался!

Ведь как получилось — все по плану папы. Вернувшись из армии, Нельсон со своими родителями, с подарками, с Мариам, только без Арарата, явился к дяде Ованесу и давай как ни в чем ни бывало просить у него руки Мариам. В самый ответственный момент на сторону Паремузянов переметнулась и тетя Сирануш. Тогда дядя Ованес видит — дело серьезное, проявил великодушие и жениться разрешил!

В день свадьбы к ним домой за Нельсоном и Мариам приехала праздничная машина с куклой на капоте и обручальными кольцами на крыше.

Естественно, все это время Арарат находился у нас — на нелегальном положении. А вечером, когда народ отправился на свадьбу, меня оставили с ним сидеть. А что мне тоже охота раз в жизни на свадьбе погулять — до этого никому нет дела.

Хорошо, явился Цуцульковский!

— Все нормально! — говорю я Мариам. — Вон Лев с ним! Я только посмотреть и назад…

А Мариам вдруг как встанет! Как поднимет свой бокал! И как жизнерадостно объявит!

— У нас есть сын Арарат! За то, чтобы он был счастлив! И здоров!

Ух, какая наступила тишина! Только официанты на кухне переговариваются. И… «ХР! ХР! ХР! ХР!» — огромный дядя Ованес давай раскачивать черно-рыжими усами.

Головы гостей медленно поворачиваются в сторону дедушки Манаса. А он в приталенном кителе с золотыми пуговицами — спрашивает:

— На вортэг э?

И это, конечно, на нервной почве, что я поняла его вопрос.

— Вот он! — отвечаю я дедушке Манасу и распахиваю оконные витражи. — С ним там мой друг, видите? Это Лев Цуцульковский.

Лев прохаживается перед памятником. Наверное, рассказывает Арарату, как это случилось, что Юрий Долгорукий основал Москву.

А в хромовых сапогах и в болотного цвета галифе к нему подходит дедушка Манас. Он забирает у Льва ребенка и… приветственно ему гугукает!.. Следом за своим папой бредет к Юрию Долгорукому директор овощного магазина Ованес Манасович Милитосян. За ними из кафе на площадь высыпают дзорагюхцы, схоторашенцы, москвичи, ереванцы!.. Теперь они все по очереди гугукают нашему Арарату.

— Нунэ, — вдруг слышу я голос Льва. Он уже сидит с ней за столом! — Я тебя искал… Я решил. Я на тебе женюсь.

— А вы когда меня полюбили? — хохочет Нунка.

— Загогулина! — говорю я сама себе. — Загогулина. Загогулина!

Я беру со стола нож и разрезаю веревку на ногах у петуха! Пусть всем будет хорошо. А не то что у одних радость, а из других — суп.