Януш Корчак - Матиуш на необитаемом острове Страница 6

Когда началась первая война Матиуша, стрелочник вырыл под хлевом яму, чтобы в случае опасности можно было в ней укрыться. Там спрячется Матиуш в случае обыска. Но пока все тихо.

Зашел, мимоходом, станционный курьер, сказал:

— Какого-то заключенного вчера ночным поездом везли. Я видел в коридоре солдата.

— Может, это был ординарец офицера?

— Э, нет, он стоял с ружьем.

— Может, ехал какой-нибудь иностранный посол?

— А может…

Жена стрелочника решила быть осторожной: ведь иногда беглого ищут открыто, а иногда тайно. Курьер был их хорошим знакомым, но кто знает, что у человека на уме.

— Ох, дорогой наш король, — сказала, жена стрелочника. — Как нам теперь плохо без нашего короля. Кто хочет, тот управляет. Приказывать каждый готов, а жалования платить не хотят. Перед самой войной уже начались эти новые порядки. Велели детям водить машины, а взрослым ходить в школу. Говорили, что так приказал король Матиуш. И были такие глупцы, которые поверили. Я тогда еще говорила: «Что-то нехорошее затевается». Позавидовали сироте. В его правление шоколада было больше, чем теперь хлеба. Неужели опять все изменится? Я уважаю Матиуша и жду его.

Ходит Матиуш по комнате, руки заложил за спину, брови нахмурил.

Довольно. Сидит тут, ничего не делает, объедает бедных людей. Пора в дорогу.

Хозяева уговаривали его побыть у них еще. Нет. Так он ничего не узнает, надо вернуться в столицу. Стрелочник принес от кума старую заплатанную одежду. Переоделся Матиуш, взял краюшку хлеба (сыр взять не захотел) и деньги, ровно столько, сколько надо на билет от соседней станции. Потому что на этой станции покупать билет он боялся.

Безо всяких приключений прошел Матиуш пятнадцать миль, купил билет в вагон третьего класса и под вечер уже в столице. Надвинул из осторожности шапку на глаза, идет.

— Эй, парень, поднеси мешок, заплачу.

Еще бы, охотно. От мешка исходил такой запах, что у Матиуша слюнки потекли, — в нем были колбаса, сардельки, сосиски и солонина.

— Только приехал?

— Да… Вернее, вчера.

— Город знаешь?

— Знаю немного. Нет, не знаю: я только вчера приехал.

— А издалека едешь-то?

— Да, нет, не так уж… А в общем издалека…

— Ну, живее, живее.

Он погоняет, а у Матиуша руки немеют, голова кружится. Уже идут довольно долго, Матиуш то и дело останавливается.

— Слушай, молодой человек, если ты думаешь, что убежишь от меня с этим мешком, то ты жестоко ошибаешься, Я не пентюх какой-нибудь, знаю вашего брата, и сегодня они приехали, и вчера, и издалека и не издалека, вертятся около вокзала, чтобы вещи поднести, а сами только и норовят улизнуть. Вас сразу видать, вон шапку-то как надвинул на глаза! Я ведь не всегда колбасой торговал. До этого я два года в полиции служил. Двигайся, да поживей.

Матиуш глухо застонал и, не отвечая, продолжал нести свою ношу. Руки его одеревенели, но ноги шли сами.

— Эй, господин Михал… Новость!

Их остановил полицейский.

— Откуда прибыли?

— Ездил за товаром. А что за новость?

— Короля Матиуша увезли. Только никому ни слова, понимаешь, это служебная тайна. Говорю тебе, как коллеге.

— И как же? Нигде не объявили?

— Боятся бунтов. Ох, жалеют люди Матиуша. И взрослые, и дети. Да только поздно! Не нужно было вывешивать белые флаги.

Матиуш положил мешок и слушает.

— Если бы он еще так лет пять нами правил, вы бы золото носили в мешке, а не колбасу.

— А откуда вам известно, что его увезли?

— Это мне сказал начальник тюремной стражи. Клю-Клю должны отослать к отцу, к этому, как его, Бум-Друму. Кажется, грустный король хочет отказаться от престола и добровольно уехать на необитаемый остров. А ты чего уши развесил? ~~ неожиданно резко повернулся он к Матиушу.

— Это со мной паренек: мешок мой несет.

— Ну ладно, тогда идите. Завтра после ночного дежурства у меня целый день свободный, я вас навещу. Ох, жалко Матиуша.

— Увидишь, это еще не все. Матиуш еще вернется.

— Только бы глупостей больше не делал. Ну, парень, пошли.

Колбасник помог Матиушу взвалить мешок на плечи. И вот удивительно, Матиуш больше не чувствовал усталости, и мешок не казался ему тяжелым. Он шел бодро, как будто за плечами у него выросли крылья.

Теперь он знал всё. Одно только его удивляло: почему его не ищут, почему никто не знает, что он бежал?

— Стой ты, черт тебя побери. Смотри, как разошелся. Иди в ворота.

От ворот две ступеньки вели в квартиру при лавке. Матиуш встал на ступеньку и упал бы, если бы его не поддержал колбасник, — он даже испугался, так бледен был Матиуш… Оперся о дверь, глаза закрыл, дрожит всем телом…

— Что с тобой?

— Я голоден, — прошептал Матиуш и потерял сознание.

Уже в тюрьме стал Матиуш есть очень мало, откладывал на дорогу. У бедного стрелочника он стыдился взять лишний кусок. Потом пятнадцать верст пешком с краюшкой хлеба, а теперь вот мешок, пахнущий мясом. Тут и взрослый бы не выдержал. А еще тревога, боязнь погони, неожиданное известие, что страна о нем помнит, верит ему и ждет.

Матиуша положили на диван.

— На, выпей молока.

Колбасник расстегнул пиджачок Матиуша, чтобы было легче дышать, и от нечего делать, так уж, по старой привычке полицейского, стал искать паспорт. Еще умрет мальчишка без всяких бумаг, от канители не убережешься. Нащупал фотографию, смотрит; покойная королева. И больше ничего.

— Эй, малый, выпей молока. Ну, открой глаза!

Матиуш быстро пришел в себя, ведь его закалила война. Он смутился и немного испугался, не сболтнул ли что, пока был в обмороке. Что-то уж очень странно смотрит на него колбасник…

— Как тебя звать?

— Янек.

— Так вот, слушай, Янек. Я вижу, ты нежный. Руки у тебя белые, хотя и поцарапаны, и ногти сломаны. Врать хорошо не умеешь, это сразу видно. Чепуху мне на станции вкручивал. Ты голодный, измученный, хотя парень ты сильный. Никаких бумаг у тебя нет, только фотография королевы. Что все это значит?

— Душно мне, — сказал Матиуш, — откройте окно.

Пьет Матиуш молоко с булкой и чувствует, как к нему возвращаются силы. Но снова закрывает глаза, делает вид, что ослабел, а сам смотрит в сторону окна. На случай, если придется удирать.

— Дай ему отдохнуть, — сказала жена колбасника. — Видишь ведь, ребенок еле дышит. Пускай выспится. Завтра будет время расспросить.

— Нет, моя милая. Я два года в полиции служил. Уж ты меня не учи. Пускай он мне скажет…

— Я тебе сама скажу: заткнись, понимаешь? Он в полиции служил, недотёпа! А почему теперь не служишь? Потому что выгнали. Другие уже состояние сколотили, а ты что? До смерти будешь колбасой торговать. Ну, давай, покажи, что ты привез.

И начала вынимать из мешка товар, а Матиуш положил голову на стол и заснул.

— Постыдился бы, дубина, такой тяжелый мешок на ребенка взваливать. Да еще зовут-то его как — Янек!

Янеком звали ее сына, погибшего на последней войне.

— Благородное должно быть дитя, если хранит фотографию королевы. Был бы шалопай, наверно, хранил бы фотографию Матиуша.

Матиуш спал чутко. Сквозь сон он услышал свое имя, проснулся и прислушался.

— С Матиушем простись, — сказал муж. — Его увезли на необитаемый остров.

— Жалко, что раньше этого не сделали. Тогда бы наш Янек был жив. Ох, этот Матиуш, попался бы он мне…

— Умный был король, отважный, смелый.

— Да перестанешь ты или нет?

— Не перестану. И что ты мне сделаешь?

— Вот что я тебе сделаю!

И как треснет его по лбу колбасой, да так, что она надвое сломалась.

Как видно, супруги жили не в добром согласии. И так было всюду: если муж любил Матиуша, жена его проклинала. Если брат хвалил Матиуша, сестра его высмеивала. А сколько было драк в школах, трудно сосчитать.

Пришлось префекту полиции отдать приказ, что в театрах, садах, школах, вообще во всех публичных местах запрещается упоминать имя Матиуша. За нарушение штраф или три дня тюрьмы.

Благодаря этому запрету, о Матиуше стали говорить еще больше. Потому что так уж устроен человек — приятней всего ему говорить и делать то, что запрещено.

7

Пьет Матиуш сладкий чай, ест булку с колбасой, разговаривает о том о сем. Ждет, когда снова начнут его расспрашивать, кто он такой и откуда прибыл. А его всё не спрашивают. Тем лучше.

— Принеси, Янек, подмети, Янек, подай, убери, завяжи, вылей.

Проверяют, послушный ли он, ловкий ли, смышленый ли. Наверно, убежал из дому и не хочет признаться. Такая уж пошла мода, дети заважничали, чуть что-нибудь не так — убегают из дома. Поскитаются, поголодают и возвращаются. Родители рады, что ребенок цел и невредим, и становятся осторожнее; а мальчик, тоже наученный горьким опытом, уже не фокусничает так, как раньше.

— Поживет немного, освоится и сам все выболтает. А пока пусть работает. Лишь бы был честный.