Евгений Титаренко - На маленьком кусочке Вселенной Страница 6

– Может, гуляла просто, – вступилась Ксана за учительницу.

Димка ничего не сказал: для него в Ермолаевке старая учительница Надежда Филипповна была такой же новой, как и физичка, которой он еще не видел.

– Что у нее, мужа нет – гулять? – вопросом на вопрос ответил Валерка.

И, таким образом исчерпав до конца все животрепещущие темы, они опять надолго замолчали.

Посадки обрывались почти у самых домиков. Сделав еще несколько шагов, Ксана остановилась.

– Все… – сказала она.

– Я сейчас. Гляну… – неожиданно пробормотал Валерка, исчезая в кустах.

Ксана и Димка на секунду растерялись.

– Чего это он? – спросила Ксана, исподлобья взглянув на Димку.

– Не знаю… – Димка пожал плечами.

– Валер! – громко позвала Ксана.

– Сейчас! – отозвался Валерка откуда-то из глубины акаций.

– Вот еще… – сказала Ксана Димке и чиркнула носком башмака по траве.

Димка не ответил. Немножко помолчали, стоя друг против друга.

Уплывающая за тучи луна некоторое время проглядывалась еще, как холодное, грязноватое сияние, потом исчезла вовсе.

– Нравится тебе у нас? – спросила Ксана.

– Нравится! – ответил Димка. – Знаешь, у нас в Донбассе…

– А я нигде не была, – сказала Ксана.

– Но зато в лесу – тысячу раз! – оправдал ее Димка.

Ксана пригладила траву под ногой.

– Ты про лес никому не говори… – глядя в землю, предупредила она Димку. – Ну, про поляну… Ладно?

Димка только и успел осознать, что у них появилась теперь общая тайна. Как ни в чем не бывало вышел из акаций Валерка.

– Показалось, – объяснил он свою выходку. – Шаги вроде.

– Тут теперь всегда страшно ходить, – сказала Ксана.

– Да это все девчонки выдумали! – отмахнулся Валерка.

Ксана перебросила за плечо косу.

– Ну, я пойду…

Друзья сказали ей «до свиданья». Ксана кивнула обоим.

– Хорошая девчонка… правда? – спросил Валерка, когда они остались вдвоем.

А Димка поймал себя на корыстном желании единолично знать про Ксану, какая она, хорошая или плохая… К счастью, Валерка скорее утверждал, чем спрашивал, и можно было не отвечать ему.

– Тебе отсюда вдоль посадок – прямо на тропинку выйдешь, – объяснил тот. – А я обратно. – И протянул руку: – До завтра?

– До завтра! – Димка с готовностью пожал его маленькую девчоночью ладонь. Хотелось за что-то поблагодарить Валерку. А за что…

– Не опасно через посадки? – спросил Димка.

– Ну! Я же здешний! – бодро отозвался Валерка уже из кустов.

Поднимаясь в гору, Димка не спешил. Тревожно и сладко было чувствовать себя одним-единственным путником на земле. Словно бы идешь ты, а кругом – только ночь, глухая, бесконечная… И бездонное, черное небо над головой. Будто бы затерялся ты и неважно, куда идешь, в каком направлении…

А из парка доносилась музыка. Очищенная расстоянием, она звучала с какой-то особой – и грустной и беспокойной – радостью.

Сделав два или три шага в сторону от дорожки, Димка, обхватив колени руками, сел на траву. Далеко под ним, отражая невидимый свет, лежали пруды. Темным массивом угадывался парк, в глубине которого теплилась одинокая лампочка. Димка поглядел сначала в один конец села, потом в другой. Но отсюда, издалека, трудно было определить по светлячкам окон, где чье.

Оркестр играл фокстрот, названия которого Димка не знал. В Донбассе под него напевали «Много у нас диковин…». Текст был явно не к месту, но из-за нелепости своей как-то сразу запоминался… Не хотелось Димке уезжать из Донбасса: от обжитого двора с клумбами гвоздик и нарциссов, от террикона, от студеного родника, что в Черной балке за городом, от заброшенного шурфа посреди улицы… Вдруг он действительно не оказался бы в Шахтах?

Ксана тоже слышала звуки оркестра.

Придя домой, она, не чувствуя вкуса, прожевала кусочек хлеба, запила его молоком, потом сразу ушла в свою комнату, разделась и, шмыгнув под одеяло, сделала вид, что спит. К вечеру у матери всегда вместе с усталостью нарастало раздражение, и, не выговорившись днем, она теперь как бы наверстывала упущенное.

– Притихла? Жалко этого, да?.. И виновата, конечно, мать!.. Спишь?

Ксана не ответила, глядя в темноту.

А когда голос матери стих за дверью, она встала и чуть приоткрыла форточку, чтобы музыка стала слышней…

Отец, лежа в постели, просматривал газету. Мать у стола вязала Димке перчатки. Спицы так и мелькали в свете электрической лампочки.

Прежде чем переквалифицироваться в экскаваторщики, отец шестнадцать лет работал в забое, и от этого на лице у него синеватые крапинки, будто пороховые, на самом же деле – от кусочков угля.

– Натанцевался?

– Натанцевался, – с готовностью ответил Димка, придвигая к себе тарелку борща, накрытую до его прихода большой эмалированной миской.

Глаза у отца веселые. И сам он – Димка не помнит, чтобы хоть раз был не в духе.

– Один был или с девочкой?

– О господи боже мой! – Мать может говорить, а спицы продолжают мелькать сами по себе, точно заведенные. – Думаешь, сам был непутевый в молодости, так и дитё такое же?

– Зачем же я его породил, если он на меня не будет похожим? Ты, мать, ослепла за спицами, а я вот по глазам вижу, что он с девочкой сегодня танцевал.

– Окстись! И как я с таким языком связалась!.. – привычно посетовала мать, исподтишка взглядывая на Димку, как бы ища у него подтверждения своей, а не мужниной правоты. – Ребенок еще думать ни о чем не думает.

– Нет, конечно, что тут думать! – Отец усмехнулся и, поворачиваясь на бок, заметил: – Смотри только, чтоб не поколотили тебя за какую-нибудь.

– Вот басурман!.. – проворчала мать, снова энергично работая спицами.

Школьные занятия в эти первые сентябрьские дни не тяготили восьмиклассников. Готовить к ним было почти нечего, спрашивали мало, так что казалось, даже учителя не находят, чем заполнить отведенное для них время.

И добрую половину каждого урока весь класс вместе с учителем предавался воспоминаниям о каникулах: кто где был, кто чем занимался…

Удивила всех новая физичка Софья Терентьевна, та самая, о которой не слишком одобрительно отозвался вчера Валерка.

Софья Терентьевна прибыла в Ермолаевку из города. Красивая, уверенная в себе, она одним тем уже, как решительно входила в класс, как открывала журнал, как оглядывала ряды, вызывала по отношению к себе невольное благоговение. Особенно у мальчишек.

В белом, даже ослепительно белом костюме, с черными густыми и длинными, гладко зачесанными с одного боку волосами – очень красивой была Софья Терентьевна.

Взгляд у нее и то особый. Зеленые, широко открытые глаза Софьи Терентьевны глядели как бы внутрь тебя, до неловкого много усматривая при этом, даже больше, чем в тебе есть на самом деле.

– Ребята… – захлопнув журнал, проговорила Софья Терентьевна тем будничным голосом, который означал, что официальная часть урока закончилась, предстоит разговор на постороннюю тему. – Я у вас человек новый, – продолжала она тем же домашним голосом, – многого я еще не знаю. Но, может быть, потому и вижу многое… Вам по четырнадцать-пятнадцать лет, и, допустим, вы уже не дети. Но всего лишь подростки. Взрослыми вам быть еще рано! А я видела вас вчера в парке до часу ночи! На танцплощадке! – Глаза Софьи Терентьевны сделались изумленными, беспомощными. – Среди пьяниц, матерщины. Особенно много было девочек. А как вы танцевали! Разве это называется танцем? Топчетесь на одном месте или, обнявшись, ходите через всю площадку из угла в угол. Простите, но это очень похоже на стадо в загоне.

Девчонки сникли, точно придавленные. Минуту или две в классе стояла непонятная тишина, потом исподволь от последних парт к первым стало нарастать гудение.

– Я считаю, что с наступлением темноты делать вам в парке нечего! Разве вы не можете найти себе другие занятия, подобающие вашему возрасту – прежде всего и людям культурным – вообще. А то мальчики шныряют по кустам, какие-то свисты в темноте, девочки топчутся, воображая, что танцуют…

– Надо для них школу танцев открыть! – встряхнув своим роскошным чубом, предложил Сережа Дремов.

Софья Терентьевна восприняла его реплику серьезно.

– Школу не школу, а учиться танцевать надо, конечно. Но не для того, чтобы танцевать с пьяными мужчинами в парке.

– А где же танцевать?

Реплики теперь посыпались одна за другой.

– Здесь! – ответила Софья Терентьевна. – В школе. Тем более, что все это не случайность: я заметила – даже в кино вы ходите не на дневной сеанс, а обязательно вечером. Есть в этом смысл?

– А мелюзга днем не дает слушать!

– Ну, знаете… – Софья Терентьевна разрумянилась и стала еще красивее. Именно поэтому упреки ее звучали вдвойне обидно. – Я думаю, нет смысла доказывать вам, что не из-за малышей вы игнорируете дневные сеансы!..

Надежда Филипповна вошла в класс во время перемены, когда урок физики уже закончился, но спор еще не утих. Софья Терентьевна быстренько закруглила разговор, извинилась перед Надеждой Филипповной, что задержала класс дольше положенного, и урок литературы начался, по существу, без перерыва.